«Иисус сказал в ответ: истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради Меня и Евангелия,» (Мк 10:29).
С какой радостью люди слушают слова Христа о необходимости возненавидеть жену (не говоря уж об отце и матери). Человеческой гордыне только этого и надо. То есть, конечно, и без Евангелия люди очень умели ненавидеть своих жён, но чтобы получить на это от Бога благословение — об этом даже и мечтать не смели.
Количество мужей, ненавидящих своих жён, уступает лишь количеству женщин, которые ненавидят жён чужих мужей. И не потому, что любят этого чужого мужа и хотели бы его сделать своим (хотя и такое бывает, но тут ненависть к чужой жене обычно не образуется, она слишком бы помешала добиться своего), а просто из нестерпимости знать, что у какой-то уродливой истерички есть муж, а у меня, такой умной, выдержанной, безошибочной, красивой — нет. Этому противостоит вовсе не любовь к жене вплоть до готовности за неё умереть. Этому противостоит вера в Бога до любви к Богу. Без этого и любовь к женщине испаряется, как испаряется вино из незакупоренной бутылки, и остаётся грязный бурый налёт.
Жена оказывается в одном ряду с хозяйством, которое нужно вести, жена превращается в вещь, которую нужно холить и лелеять, в рукавицу, которую с белой ручки не стряхнешь, а нужно ее починять, подбивать, чистить и т.п. А жена — живая, это объясняет парадокс: Иисус требует, чтобы человек не разлучал того, что сочетал Бог — то есть, не разводился, приглашая в гости женатого человека, обязательно приглашал бы жену, не противопоставлял бы семью и храм, а шёл бы в храм с женою — и тот же Иисус требует ненавидеть жену, чтобы идти к Богу.
Только к живому можно относиться так противоречиво, чтобы относиться истинно. Только живое можно ненавидеть, чтобы по-настоящему любить, ненавидеть как искушение, как посягательство на место Творца — ведь только живое достойно быть на месте Творца, и живое действительно этого достойно. И только живое надо любить так, чтобы всякая ненависть, всякая осторожность поглощалась и засвечивалась, превращалась в неосязаемый, неработающий клапан, предохраняющий от идолопоклонства одним своим существованием.
Любовь к живому как к образу Божию — жива и конкретна, ненависть к живому как к идолу, посягающему на Богу — суха и абстрактна, так они и совмещаются.