«с оружием правды в правой и левой руке» (2 Кор 6:7)
Атомную бомбу сбросили на Хиросиму и Нагасаки не потому, что там были военные заводы или гарнизоны (не было), а потому что это были небогатые города, в основном деревянные дома. В каменном городе не было бы таких ужасных разрушений, а хотели напугать размахом катастрофы. Подавали сигнал: хочешь жить — не воюй.
Война отодвигает на второй план мелочи, которые казались важными. Нервотрёпка от учёбы, склоки на работе, собака захромала.
Война выдвигает на первый план всё, что нужно для выживания. Еда, лекарства, но главное — убийство. Убить, убить, чтобы не убили тебя. Пусть ради меня убивают.
Стремление к миру выкидывают на помойку вместе с экологическими заботами и виртуозной кулинарией. Мир — роскошь мирного времени.
Как выжить, да не одному, а стране? Один может убежать, а страна не убежит. Завоюют и превратят в бездумных рабов, мещан, обывателей.
Чтобы победить — не в войне, а чтобы победить ужас перед войной — надо не прятать голову в песок, это уже рабское поведение. Надо увидеть, что опасность намного больше, чем кажется.
Война это маленькая матрёшка внутри большой. Просто в какой-то момент большая, привычная матрёшка, разваливается и вылезает ухмыляющаяся войнушка. Но большая матрёшка — это не мир, а большая война. Просто это настолько большая война, что мы не видим её, как не видим планеты, на которой живём.
Вспомним 1917 год. Военный переворот. Военный! Военный переворот и за ним долгая Гражданская война. Победители начинают гонения на Церковь, на любую религию, на любую свободу.
Что мы бы делали тогда? Что делали тогда верующие?
Большинство подождали, когда война закончится, и обрадовались, а кто победил, было всё равно. Как сказал один старообрядец-семейский в 1919 году, Ленин тот же царь Николая, только поумнее-построже. Можно жить! Воспитывать детей, пахать, писать программы, книги, работать в поте лица.
Конечно, старообрядцам потом не поздоровилось, как и всему крестьянству, но выжили, и работают, и женятся, и выходят замуж, а кто хочет, в тайге живёт, Богу молится. Вписались!
Были и не вписавшиеся, как отец Серафим Батюков, катакомбник, крестивший будущего отца Александра Меня и его мать. Умер в подполе во время войны, похоронили ночью в огороде, потом энкаведешники выкопали как улику по следственному делу о катакомбной Церкви. Сталин умер в хоромах, а отец Серафим умер как крыса, как Кадаффи какой-нибудь, в сырой тёмной дыре. Но Сталин умер среди бесов, а отец Серафим среди ангелов.
Сталин умер, окружённый бесконечной войной, войной в семье, с родной дочерью и сыном, войной с приближёнными, войной со всем миром.
Батюков умер, окружённый миром, умер в мире, умер в бесконечном Божьем мире. Потому что он и жил в этом мире, а не в матрёшке войны, большой либо малой.
В чём же различие между конформизмом и смирением?
В том, несём ли бы свет Божий людям или паразитируем на этом свете в своё удовольствие.
Война вносит шаткость, неуверенность, вероятность понижения и материального уровня, и всякого. Шок, стресс, инфляция.
Так мы хотим, чтобы война просто кончилась и вернулась нормальная жизнь? Предсказуемая, сытая, спокойная?
В своё удовольствие? Эгоистическая?
Так это и будет из одной войны, маленькой, в большую. В ту мирную войну, на которой жертвы — бедняки, слабые, заброшенные, не выдержавшие, сдавшиеся? Сдаются не только «в плен», сдаются отчаянию, сдаются цинизму, сдаются безнадёжности.
Мы хотим вернуться к жизни победителей?
А вот апостол Павел пишет о себе как о проигравшем — он, действительно, был лузером. Даже собратья по вере к нему относились нехорошо, почему он всё время и оправдывался, письма всякие писал страстные, когда другие преспокойно, молча, смотрели на него сверху вниз.
Вы умные, пишем Павел, мы глупые. Вы сильные, мы слабые. «В бедствиях, в нуждах, в тесных обстоятельствах, под ударами, в темницах, в изгнаниях». Это же прямо жизнь под обстрелами описана.
И тут же апостол говорит о своей жизни другое: «В бдениях, в постах, в чистоте, в благоразумии, в великодушии, в благости, в Духе Святом, в нелицемерной любви, в слове истины, в силе Божией».
Одно другому не противоречит нимало. Нужда не помеха посту, просто нормальный человек колбасы не съест, а кто в нужде съест меньше хлеба.
Павел не говорит, что нужда — обязательное условие, чтобы любить, чтобы говорить об Истине Божьей. Он даже сравнивает себя с гладиатором, который вооружён двумя мечами. «В чести и бесчестии, при порицаниях и похвалах». Ругают Павла — словно напали слева — он говорит о Боге, хвалят Павла — справа напали — он говорит о Боге. Соловей в клетке не поёт, а о Боге и в клетке надо петь, мы же не соловьиху приманиваем, а восполняем отсутствие в мире правды и любви. Это всюду можно делать.
Мир — матрёшка войны, и Павел предлагает считать себя солдатами, только ненастоящими. Гладиатор ведь не солдат, гладиатор на потеху публики, гладиатор победить не может, его по-любому убьют рано или поздно. Оловянный солдатик, бумажный солдат, и стреляет не пулями, не бомбами, а словами.
У животных первая реакция на угрозу это реакция замирания. Притвориться дохлым — дохлятина ядовитая, не стоит меня есть.
Павел не случайно сравнивает «нас» — верующих — с падалью. «Нас почитают умершими». Ну да, мы же не участвуем в схватке, в войне всех против всех. Но мы не просто «не участвуем», мы не забились в нору. Мы живы! «Нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем».
То-то эти слова стали в богослужении предисловием к притче о талантах. Тебе дал Бог один талант? Не дал десять? Так ты меньше рискуешь. Но ты недоволен, ты притворился мёртвым — ой, я не умею делать деньги. Хорошо, так отдай свой талант тому, у кого десять талантов, он заработает не 10 талантов, а 11 и отдаст тебе два таланта, ему не в лом.
Если бы Павел так зарылся, если бы другие апостолы закопали свою веру — пусть фарисеи проповедуют, они говорливые! — мы сейчас не слыхали бы о Христе. Мы бы не знали про «подставь щёку», не слыхали бы про «люби врага», а главное — мы бы не подозревали, что рядом с нами живёт Бог, арестованный — и не сопротивлявшийся, убитый — и простивший убийц, оживший — и не отомстивший. Мы не знали бы, что такое настоящий мир, который не матрёшка пустотелая, а полнота любви.
По всем социальным критериям, верующие в Христа были как мёртвые. Социальные нули. Есть они, нет их, какая разница. Но они были живы, потому что собирались в первый день недели и говорили, и пели, и повторяли слова о прощении, о милосердии, о заповедях блаженства. А выходя — не прятали в задний карман брюк, а несли на кончике языка, на ресницах, на кончиках пальцев. Работали — иногда и на каторге работали, в сицилийских рудниках, а кто-то, напротив, наслаждался жизнью римского сенатора, но говорил о Христе или помогал говорить Павлу, Петру, кому доведётся, а сам делился тем, чем мог поделиться сенатор. Мы что думаем, нет различия между верующим плотником и неверующим? Между сенатором-христианином и сенатором-лицемером? Есть, поэтому христиан что-то не наблюдается среди сенаторов. А мы — мы наблюдаемся? Мы живём так, что нас можно опознать как христиан? Так говорим, так действуем?
Конечно, говорить о Христе можно по-разному. Есть и шибко православные сенаторы, ничем не отличающиеся от сенаторов кровожадных. Значит, их вера — как амальгама, блестит, не помогая увидеть Христа, а заслоняя Его, искажая Его.
Мы в сенат не допущены, нет на нас Калигулы, и не больно и хотелось. Но мы допущены в магазин и в музей, допущены в интернет и в парк, допущены в метро и на улицу. И что? Мы чем-то отличаемся от других? Нет у нас таланта проповедовать Воскресение? А огрызаться у нас есть талант? Нет, но огрызаемся же кое-как, направо и налево. А терпеть у нас есть талант? А радоваться? А просто говорить направо и налево, что Бог есть Любовь, а не война, Надежда, а не отчаяние, Вера, а не цинизм? Говорить и тем, кто нападает, и тем, на кого напали, что у Бога есть Христос для каждого — хватайте! Перестань стрелять, начни любить. От снарядов укрывайся, Богу открывайся. Не курок нажимай, на сердце нажимай. Не жизнь на Земле защищай, а вечную жизнь принимай и передавай другому. Не бойся, что доверие Богу на руку диктаторам, а доверяй Богу так, чтобы ни один земной божок не рассчитывал на твоё слепое послушание.
Наше слово о Боге — процент на благодать Божию. Наше терпение — процент на любовь Божью. Бог дал нам жизнь — мы должны вернуть Богу жизнь, которая давала жизнь, а не убивала, которая освобождала, а не порабощала, которая говорила правду, а не лгала и не верила чужой лжи.
Быть христианином иногда означает быть похожим на труп. Труп не лжёт, не прелюбодействует, не убивает. Не издевается над людьми, не угнетает, не манипулирует. Но мы воскресшие трупы. Мы не можем понять, как может хлеб стать Христом, но ведь это такая мелочь в сравнении с тем, как мы можем стать Христом — а ведь можем, становимся, и выходим в мир войны и ненависти, оживлённые Христом, и отвечаем на зло, справа оно или слева, Христом и только Христом.
[По проповеди в воскресенье 2 октября 2022 года]
