В 1888 году Герберт Уэллс написал рассказ «Аргонавты времени», который потом переработал в роман «Машина времени». Это была обычная антиутопия в необычной форме: несправедливое устройство общества приводит к тому, что угнетённые слои уничтожают богачей, а сами вырождаются, превращаются в подобие белых и пушистых зайцев, питающихся, однако, человеческим мясом и, в свою очередь, являющихся кормом для гигантских мокриц, господствующих на Земле. Адский ад.
Такая антиутопия продолжала традицию средневековых рассказов о том, как Иисус возвращается на землю и приходит в богатый монастырь под видом нищего, а его прогоняют. Общество, где царит жестокость и забыли о милосердии, обречено на гибель, такова была мораль этих рассказов. Будьте милосердны, в каждом нуждающемся – Сын Божий. Проповедуйте не послушание начальству, а необходимость и возможность жить по законам той Страны, где правит Бог, Царства Небесного. Эта страна – уже реальность, хоть и невидимая, и Сын Божий Иисус, Христос, рядом с каждым и готов вдохновить на любовь и человечность.
Роман Уэллса был своеобразным евангелием навыворот, анти-евангелием. Он призывал к добру, показывая, как плохо жить эгоистически. Путешественник во времени отнюдь не был Спасителем, он был свидетелем упадка, но не мог дать людям сил изменить жизнь, а Иисус, говорило Евангелие, такие силы даёт, даёт Духа Божия.
Уэллсу не нужно было ничего доказывать. Что путешествия во времени возможны, он и не собирался доказывать, это была фантазия. Что у людей нет сил жить по-человечески, он тоже не собирался доказывать, он верил в прямо противоположное: все разговоры о прогрессе — самообман и обман. Эгоизм («грех») обрекает человечество на деградацию. Роман произвёл сенсацию, потому что Уэллс первым выступил против веры в прогресс, которая в XIX веке вдохновляла многих европейцев. Вдохновляла отнюдь не только на дела любви. Вера в прогресс подразумевала, что для прогресса можно использовать и насилие, и ложь, и несправедливость.
В ХХ веке художественный приём Уэллса перевернули. Путешественники во времени стали отправляться в прошлое. Многие спешили проверить, что Иисус реально существовал, был казнён, и проверить, воскрес ли Он, поднялся ли из мёртвых. Обычно выходил тот же пессимизм, что у Уэллса: нет, не было никакого Иисуса, а если был, то не воскресал. Какой уж тут Дух Божий, от покойника исходит совсем другой, сладковатый и неприятный дух тления.
Так замкнулся круг. Надежды нет не только в будущем, но и в прошлом. Чудес не бывает, Бога нет, не было и не будет, человек человеку зверь, всё кончается ничем.
Эти утопии и фантазии совпадали с Вестью Иисуса в одном. Христос тоже не считал, что в прошлом или в будущем возможен золотой век. О вечности Иисус говорил немного. Он говорил о настоящем, о возможности быть человеком сейчас, среди бесчеловечности. Любить среди ненависти. Строить среди разрушения. Ждать Бога, когда в Него никто не верует. Жить Духом Божьим вопреки бездушию своему и окружающих.
Сила романа Уэллса была в его реалистичности. Казалось, что сам пропутешествовал в будущее и убедился в том, что все усилия людей жить лучше – суета сует, как и в Библии сказано.
Сила Евангелия отнюдь не в реалистичности. Современному человеку кажется, что евангелия писались для древних людей, суеверных и невежественных, которые были готовы поверить любым выдумкам, лишь бы они вселяли хоть какую-то надежду, помогали дожить до вечера.
На самом деле, современники Иисуса, современники евангелистов были не дурее современных людей. Собственно, поэтому Иисуса и казнили – как обманщика, шарлатана, самозванца. В Его воскресение не поверил ни Понтий Пилат, ни стражники.
Апостол Фома не поверил, правда, предложил условие: если коснусь ран, то поверю. Только это ведь не слишком разумное условие. И тогда, и сегодня легко найти десятки объяснений тому, как Фоме могло «показаться». Иисус мог не умереть по-настоящему, Он принял какое-то снадобье и впал в кому. Распять могли другого, похожего на Него. У Фомы могла быть галлюцинация.
«Errare humanum est», сказали бы Понтий Пилат или император Тиберий, что в переводе с латинского означает «человеку свойственно ошибаться». Так что в современном агностицизме и скепсисе нет ничего современного. Не случайно оба слова из древнегреческой культуры, восходят всё к той же эпохе, когда людей распинали, не смущаясь тем, что ошибаться могут и выносящие приговор о распятии.
Как и во времена Иисуса, так и сегодня никто не обязан доказывать, что Иисус – Бог, Сын Божий, «Защитник», Христос, что Он жил и воскрес, и продолжает присутствовать и действовать в жизни людей.
Никто не обязан даже задумываться над тем, есть ли Бог, или «бог» это всего лишь бессмысленный набор букв, за которым кроются многовековые расстройства психики, самообман и вздор, подобные вере в существование всемирного заговора.
В этом отношении наше время лучше того времени, когда жил Иисус. Тогда легко было не верить в воскресение Иисуса, но невозможно было не верить вообще, отвергать любого бога. Точнее, нельзя было публично проповедовать, что нет бога. Сегодня свободы больше, хотя и не повсюду. Есть и свобода говорить о том, что есть Бог, что Иисус реально жил и был от Бога, и есть сейчас. Это как раз именно то, что составляет суть Евангелия, содержание «вести», о которой говорили и Иоанн Предтеча, и Христос. Да хоть бы и не было свободы, верующие всё равно бы это говорили, суть веры в том, чтобы не скрывать правды. Другое дело, что говорить и как именно говорить.
Иисус впервые послал апостолов проповедовать «евангелие», когда до распятия и воскресения было далеко. Что же тогда они проповедовали? За что одни их ругали, в чём им верили другие? В том, что можно жить иначе, чем люди живут обычно. Иначе видеть мир.
Одно дело разговаривать с кем-то в очереди к врачу, другое дело разговаривать с тем же самым человеком во дворце. В его дворце. Или в своём дворце. Евангелие – весть о том, что мы в очереди, но очередь – во дворце.
Распятие Иисуса, Его воскресение, Его Дух Святой, — это уже вторично, а первична вера именно в то, что реальный мир больше того, что нам кажется реальностью. Говорить об этом и означает говорить Евангелие, Благую Весть, Важную Информацию.
Правда, гибель и воскресение Иисуса, благодать Духа Божьего, это не что-то вторичное для Евангелия. Это такое «как», которое составляет часть «что». Тут такая же неразрывная связь как между любовью и жизнью вместе, как между добротой и добрыми делами.
Звучит неплохо, только есть одна маленькая незадача. Как насчёт костров инквизиции, жертв крестовых походов, религиозных войн и прочей дряни, которая не атеизмом вдохновлялась, а верой? Хорошо было апостолам проповедовать, что Иисус был распят и воскрес, а теперь им бы пришлось ещё добавлять, что во имя Иисуса распинали, сжигали, лгали, угнетали. Это «благая весть»?
Эту маленькую незадачу можно просто не решать. Сказать, что это всё были извращения Евангелия, за которые Бог и настоящие верующие не отвечают. Вычеркнуть две тысячи лет как «перегибы», «отступления от истины» и т.п.
Можно начать всё с чистого листа. Удобно, но у слушателя и читателя всегда будет затаённая – или даже не затаённая – мысль: а где гарантия, что извращения не повторятся? Если просто вернуться на исходную позицию, то как бы не повторить и все последующие ошибки?
Можно поступить по-другому: начать всё с Христа. Не с того Христа, который воскрес 2000 лет назад, а с Того Христа, Который все эти тысячи лет никуда не уходил. Он не возвращался, потому что Он и не покидал людей. Две тысячи лет назад Иисус призывал меняться (именно это означает слово «каяться»), призывает Он меняться и сейчас, но, конечно, речь идёт о других изменениях, о покаянии в других действиях, идеях, намерениях.
Две тысячи лет назад Иисус защищал тех, кто не моет руки. Это было понятно, если вспомнить, что Понтий Пилат как раз торжественно умыл руки, приговорив Иисуса к распятию. Сегодня вряд ли актуально каяться в том, что руки не вымыты или, напротив, вымыты невовремя. Но в скольком же нужно каяться, сколько нужно изменить, и не только верующим в то, что Иисус – воскресший Сын Божий и Бог, но и другим, даже, пожалуй, всем. Тем более, что «меняться» это не только о том, чтобы перестать делать что-то плохое, но и о том, чтобы начать делать то, в чём твоё и только твоё дело, твоё призвание, что вместо тебя никто не сделает, даже Творец мира, хотя Творец постарается защитить и помочь всякому, кто творит так, что уже не в прошлом и не в будущем, а в каждую минуту оществляются человечность и любовь.
