Евангелие от Иоанна использует метод хиазма — зеркального отражения тем. Это предположение объясняет целый ряд его странностей. Ну, как «странностей»: если читать «Евгения Онегина» в убеждении, что это учебник химии, тоже всё будет казаться странным и несуразным.
Вот первая пара «крыльев бабочки», назовём эту симметрию так. Знаменитый пролог — «В начале было слово». Величественно, красиво, прямо поэма, и многие теологи и литературоведы полагали, что это какой-то гимн, позаимствованный автором для пущей красоты. А эпилог? Какой-то странный разговор про ученика — то ли он назначен бессмертным, то ли осужден ждать Второго пришествия в какой-то таинственной пещере в горах… Да вообще всю последнюю главу давайте считать позднейшим прибавлением к авторскому тексту, которое только портит композицию! И стали считать добавлением.
Но если посмотреть на это как на пятно Роршаха, как на отражение первого текста во втором, то всё становится на места.
Иоанн взял у Марка рассказ о Богоявления, о крещении Иисуса, убрал все детали, вложил в уста Предтечи небольшой монолог.
Затем он сделал небольшую правку.
У Марка Иоанн говорит:
«Идёт за мною Сильнейший меня, у Которого я недостоин, наклонившись, развязать ремень обуви Его».
Иоанн чуть-чуть подправил и вышло гениально:
«Стоит среди вас, Которого вы не знаете. Он-то Идущий за мною, но Который стал впереди меня. Я недостоин развязать ремень у обуви Его».
Что тут гениального? Абсурдность, парадоксальность, которая врезается в память. Идиомой стало именно «идущий за мной стал впереди меня», про «сильнейший» забыли. А «за мною тот, кто впереди» — броско, выразительно, как рисунок Эшера. Не ошибка во времени глаголов, а намеренная игра временами, она у Иоанна часто встречается: будущее помещено в прошлое. Иисус после Иоанна, но Иоанн за Иисусом! Иисус пришел к Иоанну, но это Иоанн следует за Иисусом.
Теперь присмотримся к эпилогу. Иисус говорит, что Петр должен пасти овец, и тут же опять парадокс. Пастух идет и направляет стадо. Но нет, «пасти овец» означает идти не туда, куда хочешь, а куда хочет Бог. Поэтому Иисус говорит: «Когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил, куда хотел».
Это о прошлом. О настоящем уже сказано — Петр пойдет, куда Бог укажет, и других поведет не по своей воле, а по воле Божьей. И тут же парадокс: «А когда состаришься, то прострешь руки твои, и другой препояшет тебя, и поведет, куда не хочешь». Это об аресте, поясняет евангелист.
Напоминает античную загадку о существе, которое утром ходит на четырех ногах, днем на двух, вечером на трех. Утром младенец ползает по полу, днем мужчина ходит, вечером старик ходит с палкой.
Кстати, ровно так же можно описать жизнь Иоанна Предтечи.
После чего следует замечание о «любимом ученике». О нем Иисус сказал: «Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду». И подчеркнуто: это не означает, что ученик не умрет до Второго Пришествия. Ученик «пребудет».
«Пребудет» не означает, что ученик будет с Иисусом. С Иисусом будет как раз Петр, который идет за Иисусом не буквально — не возносится на небеса. Петр идет за Иисусом, когда Петра силком («преподав») введут на казнь. Идти за палачом — идти за Иисусом. Иисус у Петра (и любимого ученика) в прошлом, Иисус позади любого последователя Иисуса, но Иисус — впереди. Правда, в очень неожиданном облике.
Вот и зеркальное отражение образа, который дан в самом начале. Тончайшая игра с метафорой пути («дерек», «путь» на иврите, как и «дао» на китайском, это древнейшее, первое обозначение того, что позднее стали называть абстрактными терминами «учение», «идеи»). Следовать за Христом означает быть в очень странном положении: ты идешь за Тем, Кто позади тебя. Ты абсолютно свободен, ты делаешь шаг, не обращая внимания на других, на законы, условности, традиции. Но при этом этот шаг — за Иисусом, Который может привести тебя, непременно приведет тебя к гибели.
Что же тогда означают слова «пребудет, пока не приду»? Автор предлагает принять эти слова «как есть». Перестать видеть в словах только прикрытие других слов. Не пытаться давать «объяснения», которые вносят не ясность, а ошибку, потому что не учитывают вечность. «Что будет» — вопрос внутри времени, внутри времени. «Будет» — это о завтра и послезавтра, а Христос — не в завтра, а в вечности. Со временем тут та же история, что с пространством: Иисус не позади и не впереди, а везде, «вездесущий», но это «сущий» — о бесконечности, бесконечности, где нет ни «времени», ни «пространства». Время и пространство это условные черточки, риски на линейке, которой меряют хронотоп, а бесконечность измерена быть не может по определению, потому что бесконечность не то, что не имеет конца, а то, что не состоит из отрезков.
Вишенка на торте — последняя фраза. Я читал много комментариев, но ни в одном не упоминалось, что это классическая апория или парадокс:
«Многое и другое сотворил Иисус; но, если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг».
Как может мир — «космос» в оригинале — не вместить — ну-ка, ну-ка, какое последнее слово в евангелии от Иоанна? Правильно: «библия». Точнее, «библиа» — это ведь множественное число. Единственное-то число «библос», так назывался город, из которого в Грецию привозили папирус. Теперь это Джибейл, полчаса езды из Бейрута. Так что «Библия» это всего лишь сильно искаженное финикийское «Баалат Гебал», «Божий колодец» («баал», «ваал» — «господин»). Эимология замыкается очень изящно, потому что назвать Библию колодцем Божьим в высшей степени красиво.
Космос, который меньше библиотеки — это как Ахилл, который не может догнать черепахи.
Космос, который меньше книги, это именно «в начале было слово». Только «в начале было слово» — это с точки зрения вечности, о времени, а «не вместить» — это о пространстве. Хронотоп Божий он такой… Хронотопот Божий. Хронотопотам.
Вот и ответ на вопрос, может ли Бог сотворить камень, который не сможет поднять. Уже! Мир — и ты, и я, и все — и есть камень, который Бог не может и не хочет поднимать. Да не камень — целый космос. Бог не держит мир на своих плечах, Бог не Атлант, Бог Христос, скорчившийся на кресте где-то в этом мире, словно бабочка в гербарии, но Бог — бабочка, на которую можно наступить, но которая взлетит и целый космос у нее под крылышками трепыхается как пылинка.
Вот так Иоанн закольцовывает свой текст. Как этого можно было не видеть в течение двух тысяч лет? Ну, а с чего мы взяли, что христиане античности этого не видели? Может, богословы не видели, но богословы редко внимательны к тому, что называется «поэтика текста». А читатели очень даже — ну, не видели, но чувствовали. Поэтому евангелие от Иоанна и ценили высоко, и не видели в нём лоскутного одеяла, а видели в нем цельное и красивое литературное произведение.