Евангелист Иоанн не просто сочинял замечательные речи Иисуса. Он представлял эти речи как диалоги, вписывал их в некоторую драму. В этом смысле Иоанн был искуснее Платона, у которого собеседник всегда лишь мальчик для битья. У него собеседники, возражающие Иисусу, вовсе не глупы. В этом отношении евангелист стоит выше своего современника Плутарха.
Может быть, самым ярким являются самые первые диалоги Иисуса, с Никодимом и самарянкой. Эти два человека — воплощённые противоположности. Никодим — мужчина, богач, глубоко верующий и праведный, уважаемый член общества. Самарянка — настолько ничтожна, что евангелист даже не называет её имени. Она даже к колодцу ходит одна, а не с подругами, потому что ее сторонятся. Слишком уж у нее много мужей было, да и нынешний муж — вовсе не муж, а так... под калиновым кустом венчались, как говаривали на Руси. Про Бога она знает одно: самаряне веруют правильно, евреи нет.
Теоретически, если исповедовать принцип «собеседника надо заинтересовать тем, что является частью его жизненного опыта», именно с самарянкой надо было говорить о рождении в Духе. Никодим же мужчина, «его дело не рожать, сунул, вынул и бежать», как шутят акушерки. Но Иисус не про то, что Богу тяжело рожать людей к новой жизни, а про то, что человеку родиться не так уж трудно. Как можно второй раз родиться, горестно вздыхает Никодим. Он понял метафору, понял, Никодим не идиот, но Никодим отлично знает, что «каков в колыбельку, таков и в могилку», что за духовным взлетом следует неизбежное духовное падение, в общем, суета сует это и о религии, о Храме, о праведности, о святости. «Как это возможно, если я слаб!» На что Иисус отвечает — именно отвечает в точном смысле слова, хотя это далеко не очевидно: «Посмотри на Меня!» Именно об этом Его упоминание змея в пустыне, на которого смотрели и исцелялись. Смотри на Иисуса — и родишься от Духа! Вот такая филиоква... Смотришь на Сына Божия — видишь Бога, вот такая триадология, причем иначе ты Бога не увидишь так, чтобы жить в Боге.
Жить! У Никодима с самарянкой одно общее: они не живут. Так, осуществляют существование... Скучають... Тошнилово эта ваша жизнь... Мужик ударился в идеологию — и это еще недурно, мог и в секс удариться, и в патриотизм, и в бабло. А он — в праведность. Жить чисто! Правда, выходит чистая суета сует, а не жизнь, но все-таки чистота налицо. У других и этого нет, просто бардак, разве что под ковром. А у Никодима под ковром сора нет! Самаритянка, наоборот, выбрала эпатаж с либертинажем. Гуляй, гулёна, однова живем. Феминизм до суфражизма, за свободный гендер и вообще.
Тут ещё образный ряд очень точно выстроен. Никодим — воздух, самаритянка — вода. При том, что оба люди очень крепко стоящие на ногах, не шалопаи и не болтуны. Но Никодим — весь вверх, возвышенно так, в птичий полет, а самаритянка — рыбонька-русалка и немножечко наяда, море-океан. Не потому, что женщина, а потому что свободный несвободный человек. Когда тебя утопили, становись водой или водяным, как минимум, а ее именно утопила жизнь, утопили люди. А Никодим — несвободный свободный человек. Не потому, что мужчина, а потому что уважаемый член общества. Уважение надувает паруса и щеки личности, но выдувает свободу. Никодим ведь не сам пришел, не как Никодим, а как «мы», в котором он искал смысла, а потерял себя.
Все мы немножко Никодимы, немножко самаритянки, и все с каждым — живые мертвецы... И всем нужно и напиться Бога, и родиться обратно в Бога, всем. Но мы ж люди, мы ж не будем делать то, что нам нужно, а лучше учидим какую-нибудь такую дрянь, что динозавры будут счастливы, что вымерли... Или не учудим, чудаки эдакие, а попробуем нырнуть в чудо, взлететь в чудо, напиться Богом и парить в Боге?