То, как Иоанн обошелся с рассказом о крещении Иисуса, должно вызывать недоумение. Очень уж смело, и при том в ущерб собственно описанию происшедшего. Возвышенные речи потеснили фактуру.
Евангелиста извиняют два обстоятельства. Во-первых, он явно писал для тех, кто знал текст Марка. Во-вторых, «вариации на тему» были совершенно нормальными в литературе того времени, как нормальны они и сейчас. В иудаизме такие вариации получили название «мидраш»: брали историю Авраама и пересказывали её на свой лад, добавляя кучу подробностей. В церковной традиции такие вариации получили название «апокриф». То есть, роман Томаса Манна «Иосиф и его братья», в котором рассказ в тысячу слов превратился в эпопею объёмом в 400 тысяч слов, это и «мидраш», и «апокриф».
В кино это называется «римейк» («переделка» на английском). Так ведь и рассказ Луки о Благовещении или Матфея о Рождестве вполне можно назвать приквелами.
Это означает, помимо прочего, что Иоанн писал для аудитории с более развитым литературным пониманием, чем у среднего современного человека. «Средний современный» глуховат к метафорам, к поэтичности, к образности. Можно было бы сказать, что мы «чрезмерно рациональны», но на самом деле мы как раз недостаточно рациональны, подлинный рационализм понимает, что не всё можно выразить с математической точностью, а кое-что, причем обычно самое важное, выразить вообще нельзя, а если взялся, так изволь проявить изобретательность. Вот эту изобретательность писатель Иоанн и проявил, теперь дело за читателем.
В следующей, второй паре Иоанн пошел еще дальше: он перенес чудесную ловлю рыбы из начала в конец повествования. У Марка это чудо происходит во время призвания учеников, у Иоанна Иисус не «призывает» учеников, а будущие ученики приходят к Иисусу, а рыбу они ловят после Воскресения.
Зачем понадобилась перестановка? Иоанн знал, что Петр погиб, проповедуя Евангелие, пася овец. Вообще то, что Иисус не пришел быстро, было большой проблемой для первых христиан, а уж как до казней дошло… Конечно, «возьми свой крест», но вроде бы договорились насчет небуквальности с поэтичностью?..
Вторая пара связана с первой образом пути. Иисус идет за Иоанном и оказывается впереди Иоанна… Петр идет за Иисусом и оказывается впереди Иисуса, Который — с любимым учеником (ни из чего не следует, что «любимый ученик», автор евангелия и Иоанн это одно и то же лицо; это могут быть и двое, и трое различных людей).
Третья пара связана с образом образа. Сама возможность видеть становится предметом метафоры. Вера открывает невидимый мир. Нафанаил поражен тем, что Иисус видел его, когда был далеко. Этому соответствует рассказ о Фоме Неверном, который хочет не видеть, а щупать, то есть Фома хочет вести себя как слепец, который и не может видеть, даже если бы захотел. Связь эпизодов подчеркнута упоминанием (безо всякой необходимости) Нафанаила в истории с Фомой.
Четвертая пара — пример того, как Иоанн вставляет «от себя» события. Чудо в Кане — только у него, и оно составляет пару с рассказом о воскресении. Иоанн этот рассказ радикально перерабатывает, оставляя из нескольких женщин лишь одну, Марию Магдалину. Мария — мать Иисуса — это и главный персонаж происшествия в Кане. Вода становится вином, умерший становится живым. Вода — в каменных сосудах, подчеркивает Иоанн, а Иисус — в погребальной камере, высеченной в камне скалы.
Сравнение воскрешения с родником из камня Иоанн повторит, сопоставляя беседу с самарской у колодца и воскрешение Лазаря: в первом случае Иисус говорит о Себе как колодце, из которого течет вода жизни, во втором случае Иисус «исторгает», как говорили в старину, Лазаря из гробницы, словно воду из скалы. Такое сравнение отсылает к другому чуду, которое знал любой иудей: Моисей ударил в скалу, и из нее полился родник. Это чудо доказало евреям, что Моисей послан Богом и имеет право вести евреев, куда захочет, даже, казалось бы, на верную гибель при переходе через море.
Пятая пара: изгнание торгующих из Храма и гибель Иисуса. Тут Иоанн вновь радикально изменил текст Марка, перенеся изгнание торгующих в начало повествования, «выдрав» из рассказа о гибели Иисуса. Он «расщепил» повествование, поэтому смысловая перекличка очень яркая: Иисус изгоняет из Дома Своего Отца тех, кто наживается на богослужении, и отдает Себя в жертву. Те, кто уплатил за него 30 серебреников, оказываются симметричны менялам. У Марка Иисус сравнивает Себя, Свое тело с Храмом: убейте тело, но оно воскреснет. Иоанн снимает это сравнение (возможно, потому что Храм был разрушен и не восстановлен, к горю всех евреев) и сравнивает Иисуса с жертвенным животным. Храма нет, но жертва — есть, и жертва высшая, вечная, чистейшая.
Шестая пара: Иисус беседует ночью с Никодимом и Иисус беседует ночью с учениками на Тайной вечере. Тут ничего от Марка, вся огромная речь Иисуса — только у Иоанна. Это стенограмма? Проявление хорошей памяти? Возможно, но не это важно, а важно, что обе речи — о единстве Отца, Сына и Духа в их служении людям.
Седьмая пара: речь Иоанна Предтечи об Иисусе (не имеющая аналогов у Марка и других евангелистов) и рассказ о входе в Иерусалим. Вновь обыгрывается метафора пути (при вхождении в Иерусалим метафора становится реальностью): «Приходящий с небес есть выше всех».
О восьмой паре уже было сказано: беседа с самарянкой у колодца перекликается и воскрешение Лазаря. Иисус — источник жизни.
Девятая пара: Иисус — «пророк в своем отечестве», в Назарете, и Иисус в Храме на празднике Обновления. Тут Иоанн вновь рассчитывает на читателя, хорошо знающего евангелие от Марка, поэтому о скандале в Назарете, где Иисуса хотели сбросить со скалы, Иоанн не рассказывает, он только упоминает «нет пророка в своем отечестве». Вся драма (и чудо) переносятся в иерусалимский эпизод, где «иудеи схватили каменья, чтобы побить Его». Эта пара — первый предвестник будущей трагедии.
Десятая пара: исцеление сына царедворца и исцеление слепца. Общее у этих рассказов, прежде всего, родители. Отец умирающего мальчика разговаривает с Иисус, родители слепого с фарисеями. Опять возникает тема «видеть невидимое»: родители слепца уходят от ответа, ссылаясь на то, что не видели чуда. С отцом мальчика изысканнее: Иисус говорит, что люди не могут уверовать, пока не увидят чуда — и творит чудо на расстоянии, так что отец как раз и не видит чуда. Чудо со слепым Иоанн взял у Марка и радикально перестилала место действия — из Иерихон в Иерусалим.
Одиннадцатая пара: исцеление паралитика в Вифезде и проповедь Иисуса в Храме на праздник Кущей (в начале 8 главы вклинивается позднейшее добавление о прощении женщины, «кто из вас без греха»). Тут общего, во-первых, образ воды — паралитик в купальне, где вода «закипает», бурлит, а на праздник Кущей (Суккот) обливали водой жертвенник, и друг друга водой обливали. Воду брали из источника Силоам, который назывался при этом «источником спасения». Это тот же образ, что в восьмой паре (колодец, источник жизни), и тут уже напрямую упоминается Моисей (источивший воду из скалы) как тот, кто писал об Иисусе.
Двенадцатая пара: рассказ об умножении хлебов и проповедь об Иисусе как о хлебе небесном.
Может показаться, что Иоанн ничего не оставил от текста Марка. Два евангелия кажутся полюсами: конкретный, четкий Марк и бурлящий абстракциями Иоанн. Марк — факты, Иоанн — идеи. На самом деле, Марк отнюдь не прост. Марк даже и не краток, он лишь кажется кратким в сравнении с другими евангелистами, но если сравнить его с предшественниками… А предшественников-то у Марка почти и нет! Плутарх-то писал позже свои «Жизнеописания», на треть века позже! Биография как жанр только возникала. У Геродота множество сведений о разных людях, но связных биографий нет, и к Библии это тоже относится.
Иоанн инкрустировал Марка текстами речей. Самая большая, на Тайной Вечери, занимает пять глав, почти четверть текста! Тем не менее, при всех перестановках, Иоанн сохранил главное у Марка — сравнение Иисуса с Моисеем. Хождение по водам — новый Исход — даже стало центром повествования. Это сравнение, чуждое для современных христиан, было для христиан античности естественным и важным. Иоанн даже расширил это сравнение, добавил к нему несколько штрихов, которые внимательный (и знающий рассказ об Исходе) читатель может обнаружить и сам. Четвёртое евангелие, при всей его оригинальности, оригинально как литературное произведение, но вера и способы говорить о невидимом и невыразимом у четвертого евангелиста — те же, что у Марка.