Отец Александр Мень, объясняя, почему все не могут спастись, сравнивал Страшный суд с деревом, с которого под порывом ветра слетели все листья, или с домом, который весь внутри выгорел, и спрашивал — можно ли тогда считать, что то же самое дерево, что дом остался прежним?
Он считал этот вопрос риторическим: очевидно, что не то же самое.
Логика такая: грех может так заполонить человека, что он уже перестает быть личностью. Человеческое в нем полностью замещено греховным. Очень жаль, увы, прощенья просим, но некого просто впускать в рай, одна видимость осталась.
Вопрос, действительно, риторический, потому что на самом деле ответ: совершенно иной «Мы не знаем и не можем знать».
Мы не знаем, что такое личность, как в ней соотносятся форма и содержание, существенное и случайное, праведное и греховное, вера и дела, человеческое и животное.
Точнее, мы знаем о себе, что уж моя-то личность это все-таки я. Я есмь я. Греховный, самый греховный из всех людей, но все-таки. Это ж я, не Гитлер, не Сталин. Почему-то Ленина при этом никогда не поминают, что указывает на поразительную поверхностность, заимствованность наших представлений о людях. Страшнее Гитлера со Сталиным персонажей нет! Если бы…
Впрочем, есть еще одна личность, о которой мы точно знаем — если мы христиане — что она утратила все то, что при жизни ее определяло, и все же не исчезла. Это личность Иисуса.
Мы что, всерьез думаем, что Господь Иисус вернулся к Отцу — что бы это ни значило — вот таким, каким был до Распятия? Может, Он еще и с теми же зубами, с тем же мозгом, да? Изъясняется исключительно на арамейском, немного на греческом, а если что сакральное, то на иврите? Рыжий? С доброй улыбкой? С грозной улыбкой?
Верую в Бога, и Господь Иисус Христос — Бог. Человеком Он был абсолютно реально, конкретно, со всеми акциденциями конкретного места и времени, но в то же время всё это сейчас... Не слетело, не поглощено, но вот же Он — Бог.
Толстой боялся, что растворится в Боге, но Бог не разумный океан соляной кислоты. А кто? Да Бог неопределим. Как и то, кто есть я или Толстой или Гитлер с Лениным.
Неопределимость — вот чем человек подобен Богу. Поэтому возможно понимание, общение, любовь не только по-обезьяньи, а по-Божьи, оно же и по-людски. Можно потерять память или кошелек, но остаться собой. Точнее, остаться на пути к себе... Чтобы потерять личность, надо быть личностью, а какие мы личности… Ишь, возомнили о себе. Любой цыпленок мнит себя петухом и очень боится потерять свою цыплячью идентичность.
В этом смысле все суждения о прошлом подчиняются золотому правилу, они всегда продолжение суждений о себе и потому простыми быть не могут, а мы склонны упрощать, переводя динамику в статику, бесконечное в тупиковое.
Человек неопределим, потому что человеческое создано для вечности, для бесконечности, и в условиях конечной жизни вполне осуществлено быть не может. Только наша гордыня заставляет нас глядеть на себя как на данность завершенную и полную, а на других как на ошметки. Гений Толстого как раз в том, что он боялся за себя, он чувствовал бесконечность в себе, свою «стартовать» и, в этом смысле, хрупкость. Это великое смирение и великая трезвость.
Бог ничего не потерял, став человеком, хотя по всем признакам Иисус не Бог. Апостол Павел так и резал: Бог разрушил Себя, стер Себя в порошок до того, что стал предметом — «рабом». Но «раб» это был именно предмет, животное. Животных называли четвероногими, «квадроподами», а рабов «андроподами», «человеконогими». Иисус — андропод. А мы люди свободные, мы не были рабами никому и никогда… Тьфу, простигосподи…
Был Иисус личностью «как ты да я», используя формулу Пушкина-Моцарта? Дык. И что, Он утратил эту личность? Скинул с себя как царевна лягушачью шкурку? Ну уж нет. Так что ж, Бог теперь еврей? Тоже ну уж нет. Так что же? Да вот то-то и оно, что не «что», а Кто…
Чем бесчеловечнее нынешнее госправославие, тем больше оно рассуждает об обожении как смысле жизни, этой и особенно в Раю. А предназначение-то человека, похоже, совсем другое: быть проводником человечности. Технически, плотию, мы — от материи. Но как люди — от Бога. Только для материи мы открыты и проницаемы, а для Бога нет. И очень злимся на материю: она и «косная», «инертная», землетрясения, астероиды, болезни и вообще смерть. Материя, действительно, такая-то какой же еще быть, если мы со своим богоподобным куда опаснее друг для друга, чем любой астероид. Обожение…
Через человек в мир должна проходить человечность, а мы ждем, что мир будет к нам и человечнее, и божественнее. Переваливаем на горы с микробами свою миссию. А Бог на нас ничего не перевалил, Сам просочился в человечество и нам помогает просачиваться человечностью — только таким образом мы и можем вознестись в вечность.