Отец Александр Мень однажды пояснил свое понимание ада — или, точнее, невозможности всеобщего спасения — рассказом о дереве, с которого порыв ветра сорвал все листья. Страшный Суд — как такой порыв. Всё снесено могучим ураганом, после этого уже нельзя говорить о сохранении личности.
Любопытно, что и с точки зрения науки это дерево вполне осталось деревом и вновь обзаведется кроной, и с точки зрения Льва Толстого личность может возродиться, как дуб весною. Этот дуб из «Войны и мира» (описание которого заставляли заучивать в школе) был совершенно реальным деревом, рос в Ясной Поляне и на склоне лет Толстой однажды очень сердито написал в дневнике, что злится, глядя на этот дуб. «Равнодушная природа». Толстой умирает, а дуб живет. Может, и до сих пор живет.
Есть малая ошибка в постановке вопроса о спасении всех, когда его решают как вопрос о Боге — какой Бог, да зачем Бог творит и т.п., при этом Бога понимают как высшее благо, как абстракцию. Это схоластическая постановка вопроса. Когда-то это была сугубо западная — от Августина до Кальвина — традиция, но в XIX-XX веках и православные зазубрили эту схоластику и перестали отличаться от западных людей.
Есть ошибка побольше, когда вопрос задают о человеке: как там у него с волей, сердцем и т.п. Можно еще о делах поговорить. В общем, рассуждают о стволе или о листве, но в любом случае рассуждают об одном дереве. Могут порассуждать о лесе, но это будет именно лес. «Шумим, братец, шумим».
Но человек не дерево. Человек не шумит, человек общается. Способность и потребность в общении у человека — подобие Богу. Бог творит, потому что Бог так общается. Бог создает полноценного собеседника — и вот этой полноценности и кроется возможность сбоя («зла»), потому что не может быть полноценным общение без свободы срыва.
Человек не дерево, человек говорит и слушает. Человек единица, но это единица среди других единиц, которые не суммируются, а общаются. Спасение — это спасение не от небытия, а от необщения. Ад — это отсутствие общения.
В этом смысле человек больше поход не на дерево, а на телеграфный столб, который без проводов — и не дерево, и не телеграфный столб, а просто черт знает что. И только черт. Да и тому лишь кажется, что знает. Нечего тут знать. Нет общения — это не означает, что нечто появилось. Просто нет света.
Единственное, что сдерживает ад на земле — это смерть. Если бы люди были бессмертны, то начался бы ад. Не потому, что не хватило бы еды, а потому что погрешность в общении, мучительная и кошмарная в течение восьми-девяти десятков лет жизни, превратилась бы в галактический ужас, если бы мы жили вечно такими, какие мы есть. Красное смещение с овчинку бы показалось.
Конечно, в какой-то дозе ад среди нас. Но точно так же с некоторых и рай среди нас. В бытие внесено нечто, позволяющее общаться. Или некто. Некто с большой буквы. В общем, человек может общаться, надеясь на чудо понимания, потому что между человеком и другим человеком крест.
Нет спасения одного и не может быть. Именно потому, что каждый — единица общения, спасение есть либо спасение всех, либо неспасение. Нельзя же считать спасением вытаскивание из воды только головы. Голову можно подсоединить к разным трубочкам и кормить левиафаном и амброзией, но это будет ад.
