«Как вошел он в дом Божий при первосвященнике Авиафаре и ел хлебы предложения, которых не должно было есть никому, кроме священников, и дал и бывшим с ним?» (Мк 2:26)
М.Малхоллланд, подводя в 1993 г. итоги споров о том, почему Иисус сказал, что царю Давиду жертвенные хлеба разрешил взять первосвященник Авиафар, тогда как в Библии говорится о первосвященнике Ахимелехе, отметил, что некоторая путаница создалась задолго до Иисуса. В 1 книге Царств и в 1 книге Паралипоменон просматриваются две традиции — основная и побочная. Побочная — преобладающая в Паралипоменон. По основной Авиафар — сын Ахимелеха, по побочной версии — наоборот. Детали не так важны, как то, что путаница древняя. А древняя путаница уже как бы и не путаница... Главное продержаться ночь, день, ещё пару веков, и тогда уже любая ошибка будет почтенным «фактом историографии», «данностью исторической традиции». Правда, мёртвым фактом и никому не интересной данностью. В отличие от Иисуса...
Имя Авиафара названо только Марком, и это указывает, в очередной раз, на его первичность. Все другие евангелисты имя не называют, тем самым безмолвно поправляя Марка.
Евангелист Марк рискнул вставить имя первосвященника, при котором случился казус Давида — и ошибся, назвав вместо отца — сына, вместо Ахимелеха — Авиафара. Но это такая мелочь по сравнению с тем, как Иисус пересказал весь эпизод. Либо Он совсем не помнил Писания (но тогда фарисеи не преминули бы уличить Его в невежестве), либо Он — для понимающих людей — создал веселую и лукавую загадку, обернутую в шараду. Давид бежал от Саула, причем бежал благодаря сыну Саула, с которым дружил. Бежал один. Друзья присоединились к нему позже (1 Цар. 22,1). Когда Давид выпрашивает у архиерея хлебушка в дорогу, он лгал, утверждая, что кто-то ждет его снаружи.
Ахимелех подозрительно: «А что это Вы, Давид Иессеевич, утверждаете, что посланы царем по делу, а сами без формы?» — «А это для секретности, Ахимелех Ахитувович!».
«А что это Вы, Давид Иессеевич, отправляясь в поход не взяли на провиантском складе сладких пряников?» — «Дык и это для секретности, все для нее проклятой, Ахимелех Ахитувович, Вы не поверите, сколько шпионов засело в отделе сладостей и пряников!».
«А что это Вы, Ваше превосходительство, по такому важному делу и без охраны?» — «Ну что Вы, Ваше Святейшество, куда же без охраны, есть охрана, мамой клянусь, сорок тысяч охранников по причине секретности притаились там... в засаде на поле Секретов в стране дураков». -
«А как же твои молодцы будут есть святой хлеб, если они не говели, акафистов не читали, с женами, небось, спали кто во что горазд?» — «Ну что Вы, Ахимелех Ахитувович, мои молодцы завсегда готовы ко всякому повороту дел, они каждый день двадцать акафистов читают и с женами вместо чего другого по паре канонов прочитывают, так что не сомневайтесь, все будет в лучшем виде, давайте хлеб поскорее, а то они в засаде помрут с голоду, премного Вами благодарны, а кстати, оружия у Вас не найдется?»
На этом месте даже идиот (а архиереи редко бывают идиотами, хотя мудрецами — вообще никогда) сообразил бы, что дело нечисто. Оставить роту в засаде и без провианта — ну, допустим. Но выскочить из дому без портупеи военному все равно, что штатскому в одних подштанниках... Ахимелех ловко вывернулся из положения и предложил Давиду меч Голиафа, который в качестве почетного трофея хранился не просто в Храме, а еще и завернутый в эфод — парадное облачение первосвященника. Твоя, так сказать, от твоих. Нам чужого не надо — твой трофей, забирай.
По комизму рассказ превосходит даже повести о лукавстве праотца Иакова, потому что Исаак и Лаван, которых дурил Иаков, вели себя как последние растяпы, а Ахимелех явно все понимал и отбрехивался только, чтобы обеспечить себе алиби. А оно было ему ох как нужно, потому что весь разговор слушал свидетель, и свидетель преопасный, старший дворцовый пастух Доик. Более того, рассказ еще и трагичен, потому что кончилось все очень даже печально: Доик донес, Ахимелеха и всех его родичей — население целого городка Номвы — вырезали, вместе с младенцами, и только чудом уцелевший сын Авиафар бежал к Давиду, захватив, между прочим, тот самый ефод, который служил ножнами мечу Голиафа.
Давид написал в память о трагедии псалом (51-й) — один из тех псалмов, которые язык не поворачивается пропсалмить. Саул-де и злодей, и коварный, и язык у него как бритва, и Бог его выкорчует с корнем, а Давид как маслинка в саду Божием. А врать хорошо? А подставлять первосвященника — не коварство? А поголодать, в конце концов, трудно? Это ж Палестина, это не Сибирь. Гефа, к царю которой направлялся Давид, это то ли нынешний Телл-эль-Меншийе, тогда это 35 километров к северу от Газы, то ли Телль-эль-Сафи, тогда это всего 18 километров от Газы. И не по пустыне, а через самые разнообразные села и города, где есть знакомые, где не все знают, в конце концов, о немилости, в которую попал Давид. Да ведь после этой истории Давид сколько времени благополучно прятался от Саула — и ничего, с голоду не помер.
Так что история с хлебом отнюдь не так проста. До какой степени Иисус был серьезен? А до какой степени серьезны люди, полагающие, что Создателю мира так уж принципиально, что идущие по полю мужики решили подкрепиться? Бог — Он вроде Сталина, который издал «указ о колосках», по которому и детей, с голоду подбиравших зерно, отправляли на каторгу? Нет уж! Прекрасно Иисус знал историю с хлебами, и фарисеи ее знали, и над теми, кто только что полушутя спорил о тонкостях обрядов, нависло тревожное воспоминание о том, чем может обернуться жизнь. Земные цари за пять булок могут зарезать сотню мужчин, женщин и детей. Земные цари полюбят, а потом испугаются собственной любви — выдержит ли фаворит, не замыслит ли завладеть троном? Земные цари в своей слепоте погубят и родного сына. Что предпримет Бог, чтобы, оставаясь Царем и Спасителем, не превратиться в подобие земного царя? Не станет ли Он именно таким, как этот Иисус? То-то и оно...
И, наконец, ну кто мы все такие рядом со Христом, что такое наши права, наш голод, наши страдания? Как права, голод и страдания тех самых спутников, которых выдумал себе Давид. Оправдывать реальный проступок учеников ссылкой на вымышленный проступок вымышленных Давидом соратников, — не лучший ли это урок смирения для последователей этого странного Иисуса.