Человека сравнили с книгой, видимо, как только появились книги. Сравнение жестокое, иногда хамское (Мопассан уподоблял женщин романам; прочел — бросил). Но верное! Некоторых женщин (да и мужчин) смело можно уподобить даже не роману, а альбому. Среди людей встречаются комиксы, детективы, солидные монографии. Но сравнение грубо: уподобляет человека куску информации — научной, эстетической или, как у Мопассана, эротической.
Конечно, человек всегда есть кусок информации, если только он не полное ничтожество. Именно это позволяет нам заочно знакомиться, побеждать время, пространство, отчасти — саму смерть. Мы «считываем информацию» — и неважно, где живет Солженицын, важно, почему он не дает интервью. Книги о. Александра Меня читают и люди, не знающие о его смерти. Достоевский бессмертен как сгусток информации; его бессмертие — в академическом собрании его сочинений.
Если умершего быстро забывают — нет проблемы, а есть неблагодарность, а добрее говоря — слабость человеческой памяти. Они естественны в скверном нашем естестве. Печально — но неизбежно забывается даже Сахаров. Память о нем говорит сегодняшнему дню мало, неся самый общий и туманный идеал честной прямоты. Иначе с о. Александром Менем. Переиздаются и активно читаются его книги, его голос звучит по телевизору и радио не как дань памяти умершему, а как содержательнейший подарок живым. Его фотографии с наслаждением воспроизводят газеты и журналы. Измученная стойкость облика Сахарова может быть символом жестокости мира вообще и КГБ в частности. А лицо о. Александра, чудом незатронутое всякими «вообще» и «частностями», становится символом мощной и чистой святости.
Врач, однако, глядя на это лицо, видит болезни и усталость. Даже такая потрясающая внешняя красота меньше его внутренней, духовной красоты. Любой человек, знавший отца Александра, может свидетельствовать, что главное в нем было — не лицо, не голос, не слова. Можно собрать все издания его книг, все фонозаписи, все прижизненные изображения — и нужно это делать, и слава Богу, что это делается. Но такое собрание будет лишь музеем в самом нехристианском значении слова, своего рода книгой с иллюстрациями, со звуковыми приложениями. Но — только книга, не человек. И, пожалуй, именно сейчас, когда прошло более года со дня его убийства, когда многое уже собрано, когда есть возможность и услышать, и увидеть о. Александра, все чаще приходит сознание: замечательно, прекрасно — но все это: не он. И чем больше видишь и слышишь, тем сильнее: насколько же это — не он.
В «информационной модели» Меня, конечно, не хватает прежде всего тепла самой жизни. Но этого тепла часто очень мало и в общении с биологически вполне активными людьми. В том же, что воспроизводит облик о. Александра, отсутствует нечто большее — его духоносная энергия, дававшая (и дающая! — скажу я) поразительную возможность общаться с ним поверх всяких текстов, исповедей, слов, одним взглядом, одним обращением в его сторону.
Многие «читают Меня», как читают Булгакова или Дюма. Но именно его случай открывает современности отличие «чтения» от «почитания». Для почитания информация, текст, фотография не обязательны, часто ненужны, иногда противоестественны. Почитание обращается непосредственно к духовной сущности, творящей информацию, и информация для почитания часто лишь барьер, поверх которого надо лететь. Так — у истоков всякого почитания, в почитании Бога. Ветхий Завет поразительно мало говорит о Боге, упорно ограничиваясь одним: Он — Свят. Новый Завет поразительно малоинформативен для историка, говорит не столько о Христе, сколько о Царстве Божием.
Нелепо верующему скорбеть, что не осталось магнитофонных записей речей Господа Иисуса Христа, не осталось Его фотографий. В первые века Церковь даже запрещала изображать Лик Христов. Современные изображения Его, подделанные под фотографический реализм, производят впечатление если не кощунства, то усердия, возмещающего слабость веры и почитания. Тщетны попытки искусствоведов «расшифровать» иконы — читать то, что предназначено для почитания.
Почитание отца Александра уже началось. Судить об этом лучше не по поведению его прихожан — они всеми силами, очень трогательно сдерживают себя (сдержанность не случайна: был печальный опыт создания секты «иоанновцев» после кончины св. Иоанна Кронштадского). И уж, конечно, судить об этом надо не по иным телепередачам, которые до неузнаваемости искажают облик Меня, а подчас просто лгут: он-де чуть ли не весь свой курс и цельную кафедру марксистской философии к Богу обратил. За таким «почитанием» — бесчувственность, невежество, а пожалуй, и «чуждый христианству политический тыл», как верно заметила церковная журналистка Р. Гальцева. Это лживое мифотворчество чуждо Церкви как и всякая ложь, и не от христиан оно исходит; впрочем, размеры его невелики.
Почитание святого вырастает через сопротивление ему. Хулил свв. Бориса и Глеба в XI в. заезжий греческий архиерей, хулил св. Моисея Новгородского архиерей-москвич в XV в. В нашем веке испытывалась на прочность святость Иоанна Кронштадского — и не столько кликушеством знавших его, сколько краткой, но значительно более дерзкой хулой в «Мастере и Маргарите», где один из персонажей был походя окрещен «Иоганном Кронштадским». О Мене один дьякон сказал в проповеди, что тот был для своих прихожан богом, так что после его смерти они стали атеистами. У католиков специально назначают «адвокатов сатаны» и платят им хорошие деньги, чтобы они оспоривали грядущую канонизацию. У нас таких «адвокатов»не сеют и не жнут, платят им почти ничего — а эффект тот же. Выясняется, только ли информации ищут люди — читается умерший или почитается. Различия существенны. Фото убитого Меня, залитого кровью, растиражированное «Московским комсомольцем» и телевидением, явно кощунственно для верующего. Но этого не ощущают те, кто выпросил это фото у следователей, кому фотография — лишь сочный кусок информации.
Ничто, может быть, не свидетельствует о святости о.Александра так, как недавно изданная брошюрка, на двадцати страничках опровергающая его десятитомные научные труды. И дело не в том, что Патриархия осудила издание этого безграмотного пасквиля (он написан неким Исайей — «игуменом» без монастыря — но издан анонимно; в перепечатках черносотенцы ставят святотатственный псевдоним «Антиминсов»). Дело в том, что спор с мучеником ведется не на уровне текста, информации. Передержки и клеветы указывают: не о научных методах ярится автор. Он выступает против чего-то, чего нет в текстах о.Александра, но что живо и по сей день, что обжигает и мучает всякое мракобесие, он обзывает его не невеждой, а антихристом.
Почитание святого закрепляется канонизацией — внесением его в церковный календарь. Механизм канонизации начинает действовать с бездействия. Преп. Сергий Радонежский был последним, кого канонизировали при жизни знавших его. Св. Иоанн Кронштадский, преп. Амвросий Оптинский, святитель Феофан Затворник, — все были канонизированы, когда давно умерли современники, друзья и враги, почитатели и ненавистники. Так же, словно вороху осенних листьев, суждено истлеть всем нам, знавшим или только читавшим отца Александра, чтобы признали золото — золотом, и никто не искусился сказать, что золото — это всего лишь пожелтевший листок, чтобы по-настоящему засиял его образ — уже не фотографический, а вечный. Так пламень взмывающей в небо ракеты обугливает и раскидывает окружавшие ее на земле опоры. Так будем благодарны вере, которая дарит нам дар выше всякого знакомства, разговора, чтения — дар молитвенного общения с теми, кто близок не только нам, но и Богу.
