Счастье как гарантированный минимальный доход — идея, тянущаяся непрерывно от палеолита до наших дней. Ленинизм в этом отношении был очень буржуазен: тоталитарная диктатура давала и дает именно «гарантированный минимальный доход». «Помереть не дадут, но и жить не позволят».
Социализм Западной Европы другой, но все равно неприятный истинным американцам, мага-американцам. В поте лица своего паси инвестиции своя и на доходы нанимай бедняка стричь лужайку свою, и все будут счастливы. Это счастье эвдемонии. Наверное, это греческое слово лучше писать «евдемония», чтобы отчетливее была связь с «евангелием». «Ев» — «благо». Если «евангелие» — благовестие, то «евдемония», пожалуй, «благодушие». Весь день вкалывал, покупал акции, продавал акции, к вечеру очистилось 10 тысяч долларов, можно и отдохнуть, и откушать, и выкушать, и предаться утехам, и обществу помочь, ну, конечно, в разумных пределах, чтобы общество не обленилось, а искало, где бы заработать.
Аристотель в эссе о счастье прибавляет поэтому к евдемонии евзою и евпраксию — благожитие и благодеятельность (но не признавал подлинным счастьем евтихию, удачу).
От Сократа до наших дней тянется и другая линия: не хлебом единым жив человек, счастье это и любовь к мудрости, философия.
В Евангелии говорится еще и о третьем виде счастья: счастье как победа, преодоление. (О счастье-удаче, о счастье-фортуне — вроде выигрыша в лотерею — особо говорить не нужно, это самое плевое и быстро исчезающее счастье). Счастье победы — это не случайное счастье. Победитель в беге — счастлив, «макариой», «блажен» не потому, что ему «повезло». То есть, наверное, и «повезло» немного, но он же тренировался. «Повезло» — может, главный соперник заболел. Но если бы не тренировался, то не победил бы ни за что.
Вот с этим «блаженством» нужно быть очень осторожным. Это про него «остановись, мгновенье, ты прекрасно». Блаженство достижения, рекорда, звездного часа. «Умри, Денис, лучше не напишешь». Так ведь мертвые и назывались «блаженными» — не все, но те, кто умер с почетом. Добежал, победил — и умер. «Прекрасная смерть». На латыни такое «прекрасное» — «беата». Отсюда у католиков наименование первой «стадии» святости — «блаженный». Блаженный Августин.
У Фомы Аквината счастье победы сливается со счастьем труда. Впрочем, это и у апостола Павла есть, фраза, которую часто писали на надгробиях: «Подвигом добрым подвизался…» Боролся как марафонскую дистанцию бежал, победил, после смерти Бог мне возложит на голову венок праведности. Венок, кстати, «Стефан», имя отсюда и происходит.
Аристотель, впрочем, тоже говорил, что счастье-евдемония должно совпадать со счастьем-макарией, только подчеркивал, что «блаженство» должно быть не результатом похвал, а результатом объективного достижения. «Счастье есть деятельность души в полноте добродетели».
Фома, однако, был мыслителем, не миссионером. Для него счастье — в мышлении, а главный труд – описывать Бога. Поэтому он повторяет логику Эпикура, только у него высшее благо чуть иное — не «мудрость», а Бог, источник мудрости. Аквинат выстраивает пирамиду потребностей не хуже Маслоу: сперва временные телесные блага (здоровье, еда, сила, одежда, дом, чувственные удовольствия), затем временные душевные блага (дружба, творчество, познание), а потом вечное благо. То есть, Бог.
Следовательно, счастье как блаженство недостижимо и не может быть достижимо во временной жизни, оно не может быть достигнуто естественными усилиями человека, требуется Божия благодать. Для сравнения: счастье философа в превосходстве над другими философами и людьми, счастье святого в любви к Богу и в любви к людям ради Бога. Философ добивается счастья-блаженства своими силами, святой получает счастье от Бога и безвозмездно. «Блажен человек, который упражняется в мудрости» (Сирах 14:21). « Beatus vir qui in sapientia morabitur» или, если на языке оригинала, «Μακάριος ἀνήρ, ὃς ἐν σοφίᾳ τελευτήσει».
Фома исходит из тезиса, что «причина любви есть сходство». Это древнее латинское изречение: подобный радуется подобному. Фома здесь опускает аксиому: человек подобен Богу, а Бог есть мудрость. Более того, он ведь об этом пишет в «Сумме против язычников» (в третьей части, которая, к сожалению, не выходила на русском языке, как раз грянул кризис 2008 года), потому что блаженство не просто в том, чтобы обратиться к Богу, но чтобы говорить о Боге, развеивая заблуждения язычников.
В 1996 году у меня было счастье: в самый нищий период жизни мне вдруг предложили перевести книгу о глобальном потеплении. Тема тогда была совершенно маргинальная, совершенно не моя, многие термины мне пришлось выяснять по ходу дела, а тогда это означало не вылезать из огромного двухтомного словаря, но платили в долларах, я был счастлив. Англичанин, который меня нанимал, принял меня в Мариотте на Тверской, вручил книгу и спросил c огромным волнением, буду ли я счастлив участвовать в такой работе.
Я был счастлив заработку, но вопрос был задан не об этом, а о том, счастлив ли я соучаствовать в пропаганде такой важной темы. Теперь я понимаю, что о счастье тут говорилось о счастье не как о богатстве («Will I be happy? Will I be rich?», как написал Рей Эванс, выразив главный невроз буржуа), а о счастье как блаженстве победы — победы над невежеством, которое не видит грозящей опасности. Это вполне томистская концепция счастья, только в светской форме. Такое счастье важнее богатства («блаженны нищие духом», beati pauperes spiritu).
