Один из моих любимых анекдотов — он же и единственный по-настоящему богохульный — о том, как в больнице, где койки с пациентами даже в коридорах стоят, появляется Христос. Подходит к первой же постели и спрашивает лежащего на ней: «Хочешь быть здоров?» — «А то!» — говорит несчастный. — «Встань и ходи!»— повелевает Иисус и уходит, исчезая вдали.
Больной шевелится, неуверенно спускает ноги с кровати, встает, ходит... Вокруг нарастает восторг. «Это кто был?!» — кричат исцеленному.
— «Не знаю, такой же как и все здешние врачи, даже не поздоровался, не поговорил, побежал дальше».
В реальности всё, к счастью, наоборот: Бог всегда разговаривает, хотя не всегда лечит. Больница-то духовная, и больные не лежат, а скачут, бомбят, крадут, распинают...
Мучает боль физическая, но мучает и боль от неизвестности. Нехватка информации. В раю, может, и будут ядовитые змеи, но будет и полная о них информация. «Больше света!» — это Чехов, кажется, перед смертью. А я говорю «Больше информации!» Мир во зле лежит не потому, что плохие люди обманывают, а потому что хорошие люди молчат. Умалчивают. Затушевывают. Надеются, что умные люди сами поймут. Напрасные надежды: чтобы понять, надо уже иметь информацию. Понимание в отсутствие информации — это в худшем случае самообман и обман, в лучшем — смиренный агностицизм.
В сериалах то и дело адвокаты проваливают дела, потому что клиенты не сказали им всей правды. На практике чаще адвокаты как раз не говорят всей правды, но клиенты тоже хороши. Что Россией правят бандиты и подонки — номенклатура и аппаратчики, включая аппаратчиков религиозных — это правда, но мы-то, управляемые, угнетаемые, разве говорим всю правду? Мы же о себе и о своих правды не говорим? Мы еще и врем: «о, мы лучшие, мы жертвы, мы несчастные». И не лучшие, и не такие уж несчастные. Жертвы — да... Я жертва обстоятельств, это правда. А как насчет той правды, что я и сам — обстоятельство для кого-то? Я жертва, но и Гитлер был жертвой, когда сидел в тюрьме, когда кончал с собой. Иисус не потому Спаситель, что Он был жертвой, а потому, что Он был жертвой невинной. Он замкнул на себе обстоятельства, Он не стал никому обстоятельством, Он был чистым бытием, воскрешающим и вдохновляющим.
Как Ему это удается?
Анна Тютчева, дочь поэтому и фрейлина жены Александра II, заметила, что положение фрейлин ужасно, потому что налицо интимность без равенства. Точнее следовало бы сказать, интимность с видимостью равенства. Все-таки фрейлина — не служанка, видимость равенства там была. Иисус не пытался быть равен Богу, Он просто был Богом, это апостол написал. Но есть нечто более важное: Иисус не пытался быть равным человеку. Иисус стал человеком, который меньше человека — Он стал рабом. Бог, Который стал Вещью. Вещь меньше человека. Бог не мог умирать, чтобы умереть, Бог должен был стать рабом Божьим, вещью, которую передвигают с Неба на Голгофу, и Иисус стал такой вещью. Это и есть «исполнить волю Отца».
В Иисусе Бог — меньше любого человека. Какое уж тут равенство. Поэтому все разговоры про обожение, теозис, «Бог стал человеком, чтобы человек стал богом» — ханжеские. Бог стал рабом, чтобы человек перестал быть рабовладельцем, стал подлинно свободным. И перемена не мгновенная, мы все в процессе переставания. Бог на койке, в параличе, а мы гордо ходим по коридорам со стетоскопами. Палачи считают себя врачами.
Во времена Иисуса вера была прежде всего доверие. Доверяю Иисусу Иосифовичу производить любые операции с моим движимым и недвижимым имуществом... Генеральская доверенность. Да будет воля Толя, доверяю Тебе, что это будет мне выгодно. Самое ханжество, хуже фарисейского. Кругом войны, болезни, нищета, а мы — «что Бог ни сделает, всё к лучшему». Что Бог ни сделает, к лучшему, но что делает Бог? На койке лежит, пальцем шевельнуть не может, а то сразу вся больница обрушится.
Вера как доверие — самое ничтожное дело. Доверяем, но проверяем, проверяем и либо теряем веру, либо деформируем веру в ханжество. Верить в Бога вообще не дело, которое делают. Вера не выдувает Бога, вера видит Бога. Так это ж Он дал Себя увидеть, а не то, чтобы я как Галилей телескоп соорудил и увидел. Ну, Бог — и что? «Я верю в Бога» — и? Верю или не верю, Бог-то всё равно есть.
Вера дело мимолетное, тоже апостол сказал. Главное не то, что Бог есть, а то, что Бог любит. Ой, любовь путает все карты. Я люблю жену — я ей доверяю? ОК, она мне доверяет? Ну она ж не дура! Любовь не ослепляет, наоборот. За полвека мы уж друг друга как-то узнали и доверяем своему знанию о друг друге. Отлично знаем все слабости, на что можно рассчитывать, за что можно схлопотать и так далее. Это не доверие и не вера, это в лучшем случае надежда, что, может, не наступит любимый человек на любимые грабли. Слабая надежда. Любовь не в этом, а в том, чтобы любить любимого месте с его и своими граблями. У Бога такие грабли — сама любовь. Из-за любви Он то и дело прощает то, что нельзя прощать, тем, кого нельзя простить, и в итоге и Сам повисает на все тех же граблях — вы присмотритесь, крест это ж грабли, увязшие в небе — и нас призывает к тому же. Возьми грабли свои и следуй за Мною...Ну, любовь же... Лучше наступить на грабли доброты, чем жить в мире, где Бог что угодно — концепция, традиция, трансденценция — но не любовь Бесконечно Малого, делающая меня Бесконечно Большим.
