«И пришли Матерь и братья Его и, стоя вне дома, послали к Нему звать Его» (Мк 3:31)
Еще одна фраза, укрывающая на первичность евангелия от Марка. Точнее, первичной была та же фраза, которая теперь в Мк 3:21: «И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя». Затем у Марка идет пояснение: а вот книжники обвиняли Иисуса в сатанизме. Потом уже повторяются слова о Матери.
Можно предположить, что у Марка вставка, что первоначально был просто рассказ о родных, а про книжников вставили «под серию». Но ведь существует такой литературный прием как нагнетание, «саспенс»: Мать и родные пришли не потому, что считали Иисуса сумасшедшим, напротив, чтобы защитить от обвинявших, а вот книжники аж в служении Вельзевулу обвинили.
Рассказ о Вельзевуле у Матфея значительно раньше эпизода с родными, у Луки значительно позже. Проще всего предположить, что они вынули рассказ из его места у Марка и затем сунули каждый на иное место. Иначе нужно дополнительно объяснять, почему у Матфея и Луки этот рассказ в разных места композиции, а наука любит экономию.
Главное же: и у Матфея, и Луки нет ни слова о том, что родные пришли, потому что Иисуса стали клеймить как сумасшедшего. Пропала вся интрига! Почему эти слова изъяли, объяснить легко: чтобы образы Марии и родственников (среди которых Иаков, первый глава церкви в Иерусалиме) были без единого пятнышка. Какое тут пятнышко? Ну, небольшое, очень небольшое: желание защитить Иисуса это плохое желание постольку, поскольку указывает на непонимание пути Иисуса, да и на неверие в Его силу справиться с теми препятствиями, с которыми Он предпочтет справиться. К тому же все-таки вместе с рассказом о книжниках невнимательному читателю может показаться, что Мать и родные разделяли самые худшие мнения об Иисусе.
Лука идет дальше Матфея в переработке текста Марка, добавляя, что Мария не могла войти в дом из-за многолюдства. Ой ли? А не из-за нежелания скандалить? Да и не силком же было уводить, а тут психологически так: если бы Иисус вышел, на время, просто, чтобы узнать, в чем дело, то было бы легче убедить его не возвращаться.
Психика не изменилась, поэтому иногда лучше сто раз подумать, прежде чем трогаться с места. Сможем ли мы вернуться туда, где должны быть? Как сказал один герой Воннегута, «каждый человек может сделать перерыв, но ни один человек не может сказать, когда этот перерыв кончится». Это, конечно, не отменяет антрактов, просто подчеркивает, что не всякий антракт — для нас.