«Когда выходил Он в путь, подбежал некто, пал пред Ним на колени и спросил Его: Учитель благий! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» (Мк 10:17)
Евангелие иногда лишено интонаций или хотя бы пометок о том, с каким чувством произносилось то или иное слово — а ведь от интонации зависит многое в понимании происходящего разговора. Так, в этом рассказе сперва кажется не совсем ясным: всерьез или издевательски задает свой вопрос богатый юноша. «Что мне сделать благого, чтобы получить жизнь вечную?» — ведь это мог спросить и саддукей, неверующий в воскресение и вечную жизнь, спросить с сарказмом, как часто спрашивали Иисуса. В сущности своей вопрос этот повторяет вопрос Пилата: «Что есть истина?» — вопрос не издевательский правда, на холодно-риторический, усталый, не требующий ответа и даже заведомо отвергающий всякую попытку ответа.
Пилату Господь ничего и не ответил. А юноше ответил, и даже довольно взволнованно и необычно резко: «Что ты Меня спрашиваешь о благом? Есть один только Благой». И мы сразу понимаем, что юноша заговорил искренне, от души — и Господь подхватывает крошечное усилие его веры, идет навстречу, напоминает ему о том, чего не стал напоминать Пилату, ибо Пилат этого никогда и не помнил: что нет «благого» как абстрактного понятия, что подлинное благо — это живое существо, это Сам Бог Живой. Кто ищет «блага» и не знает «Единого Благого» — любящего, карающего, вопрошающего — тот вообще не религиозен. Откровение о Боге — будь то даже откровение самому дикому человеку — начинается с открытия Бога как Дышащего существа, а не философского или нравственного понятия. Иисус, напоминая это юноше, не стремится поучать его или устыдить — вот, мол, таких простых вещей не понимаешь. Господь помогает ему встать вровень с собой — и сразу заговаривает о следующем этапе духовной жизни: «Если же хочешь войти в жизнь, соблюди заповеди».
Разговор начинает напоминать описанную в Евангелии беседу — только уже другую — но и вновь кончается совершенно иначе, чем прежде. Спаситель уже один раз говорил о необходимости соблюдать заповеди, объединенные в словах «возлюби ближнего» — тогда Его спросили, кто является ближним, и последовала замечательная притча о милосердном самарянине. Но этот юноша понимает Спасителя прекрасно, и Иисус не обличает его в самоуверенности или гордыни; а нам, жаждущим смирения и не имеющим его, прямо-таки режет ухо фраза «Это все я сохранил». Как это — «все»? Все заповеди?! Что за самомнение! Но Господь не возражает — Он знает то, во что никак не поверим мы: соблюсти заповеди возможно. И Он не спорит с юношей, а прислушивается к его словам: «Чего еще недостает мне?»
Как это было сказано? Уж верно не риторически, без сарказма — с жаждой ответа. Может быть, это вообще было не сказано, а выкрикнуто — ибо это вопль всего верующего человечества, когда все его религиозные чаяния осуществлены: заповеди открывают вечную жизнь, праведность и нравственность обретены, мир чист и упорядочен, волки сыты и овцы целы... Но какая-то жажда остается — это она вопиет: «Чего еще недостает мне?»
Было бы самообманом — или обманом — удовлетвориться ответом: недостает победы над смертью, недостает вечной жизни; ибо соблюдение заповедей уже вводит в жизнь вечную. Бог дает человечеству столько, сколько нужно, чтобы человечество могло просуществовать вечно без Него, чтобы оно было свободно в своем избрании или отвержении Бога. Вечная жизнь не есть исключительный дар Христа: Енох и Илия были взяты живыми на небо, и что бы ни означало это выражение Библии, ясно, что вечная жизнь была ими получена. Христос сходит в за праведниками ветхозаветными — но, следовательно, и они живы, хотя и находятся не в самом приятном из мест мира сего. Одно верное и точное соблюдение субботы способно даровать человеку вечную жизнь. И вот, когда кончается религия, когда проблемы своего беспрерывного существования решена, и начинается самая глубокая неудовлетворенность: «Чего еще недостает мне?»
Ибо чего-то недостает. «Если хочешь быть совершенным, — отвечает Иисус, — иди, продай имение твое и отдай нищим». Неужели для блаженства недостает всего-навсего денег? Неужели коммунизм действительно есть сверхчеловеческий идеал и всеобщая сытость с уравниловкой пополам и есть недостающая соль вечной жизни? Разумеется, нет. Если бы это было так — апостолы бы не испугались; они не были богатыми, нищим они ничего не раздавали и не могли раздать. Но, когда Иисус сказал горькое: «Богатому трудно будет войти в Царство Небесное», апостолы всполошились. Должны были бы радоваться: бедным, если рассуждать логически, в Царство войти будет по крайней мере легче. А они «в сильном изумлении говорили: если так, кто же может быть спасен»?
Логика здесь не при чем. Иисус просил юношу раздать деньги нищим не потому, что хотел накормить нищих (Он мог бы камни превратить в деньги или прямо в хлеб), и не потому, что хотел перевоспитать юношу. Он любил этого юношу и хотел одного: чтобы тот был с Ним, шел за Ним, оставался с Ним всем сердцем и всей душой. Какими словами выражается любовь Божия к нам? Ее слова и пути столь же причудливы на взгляд никогда не любившего человека, как слова и пути обычной, людской любви. Любовь всегда уникальна — ибо уникален тот, кто любит и кого любит. Любовь всегда нема — ибо это чувство глубже любых слов.. А когда любовь все же вынуждена заговаривает, она всегда чуть-чуть играет, не навязывая себя в лоб, а вызывая любимого на ответное движение. «Раздай имение» — это случайное; кому-то Иисус говорил оставить не похороненным отца, кому-то — бросить сети. Не случаен другой призыв: «Следуй за Мною».
Господь не говорит: «Если хочешь любить Меня и пребывать в Моей любви». Он говорит: «Если хочешь быть совершенным». Но это совершенство не нравственное и не социальное; это совершенство — в любви Спасителя. Только одного может недоставать вечной жизни: Бога. И как бы религиозно ни было человечество, как бы ни верило оно в вечную жизнь или в Бога, до Иисуса даже вечная жизнь мыслилась отдельно от Бога — всего лишь как продолжение существования мира сего в вечность. Иисус принес нечто, о чем тосковал мир: «Чего еще недостает мне?»... Он принес не просто победу над смертью — тогда Он был бы ненужен после этой победы или нужен лишь как глава армии. Он принес — Себя, Сына Бога Живого.
Каждый христианин бывает изредка в положении богатого юноши — хотя бы после исповеди, когда мы имеем, в общем-то, право считать свою совесть чистой. Чего мы не сделали, то Бог нам простил — все, можно идти по домам. Но мы остаемся — чего еще недостает нам? Спасения. Оно оказывается не просто в святой и чистой совести, не просто в вечной жизни — оно в Христе. Его Тело и Кровь есть источник Вечной Жизни, но не поэтому же только мы причащаемся Таинствам — а потому что это именно Его Тело и Кровь, это вечная жизнь не в окружении человечества под взглядом Единого и бесконечно чуждого нам Бога, а вечная жизнь с людьми внутри Иисуса Христа. Лишь бы только с Ним!
Здесь грань между общечеловеческой религиозностью — и верой в Христа. Здесь начинается неотмирность Царства Божия. Вечная жизнь может быть бесконечным продолжением меня — и какая же тогда это пустая вещь. Но вечная жизнь есть пребывание с Иисусом — и только с Ним вечная жизнь есть спасение, которого недоставало мне. Иисус предлагает юноше не переход от богатства к нищете, а переход от обычной религиозности — к религиозности христианской, иной и инаковой, знающей, что ответ на беспокойство мира сего («Чего еще недостает мне?») не может быть дан внутри мира сего — он в следовании за Христом в Царство Небесное. Между той тысячелетней религиозностью, которая томилась от непонятной неудовлетворенностью жизнью (в том числе и вечной — ибо не было больше тоски, нежели в Египте, где представление о вечной жизни было куда как прочным и глубоким) и той, которая заключается в Евангелии, такая же разница, как между благородным, честным, щедрым, мудрым богачом и святым — который тоже может быть благородным и т.д., но богатым... но гордым... вообще замкнутым, остановившимся в пределах какой-либо из неподдельных ценностей мира сего — быть не может. Ибо святой идет за Христом; много ли можно взять в такую дорогу?
Каждый человек всю жизнь проходит тот путь, который прошел в краткой беседе со Спасителем юноша: от атеизма, от бездуховного, но высокоморального стремления к «благу», более или менее успешному, до веры в Бога Живого — и, наконец, до любви в Иисусе Сыне Божием, любви, спасающей от вечной скуки и холода вечной жизни в аду.
Петр не замедлил похвастать: «Мы оставили все». Он не знал, что ему и другим апостолам лишь предстоит оставить «все» — то есть, Родину, и не просто отчизну, а Обетованную и Святую Землю — ради проповеди Иисуса Воскресшего. Землю — главное богатство иудея — оставить, чтобы бесконечно расточать нищим слово о Христе. Каждому христианину рано или поздно придется оставить нечто — и если бы это были всего лишь деньги! А это может быть жена, страна, политика, может быть — сама жизнь. Только бы услышать и не замедлить — и не ошибиться, и уйти от мира сего вслед не своим амбициям и мечтаниям, а вслед Иисусу Христу в Царство Его Отца и Святаго Духа.