«Когда же он сказал им: «Вот я», они отшатнулись и рухнули на землю» (Ио 18:6).
Синодальный перевод («отступили и пали») создает ощущение, что солдаты сознательно поклонились Иисусу земным поклоном. Евангелист имел в виду совсем другое: силовики не совершили маневр («отступили»), не встали, гремя мечами и доспехами, на колени. В греческом есть слова для поклонения — «латрейа», «проскинесис» — но тут спецназовцы словно попали в смерч.
Так Иоанн дает свою картину ареста: Иисус не беспомощная жертва обстоятельств, Он мог бы всех раскидать, Он Сам решает идти на смерть.
При этом Иоанн убирает моление о чаше, Иисус не раздумывает, пить ли из чаши смерти, вместо этого Он решительно говорит: «Неужели Мне не пить чаши от Отца».
Иисус погибает добровольно. Воля Его добрая в самом буквальном смысле: Он не хочет убивать. Не хочет убивать ради самообороны. Это ведь единица, золотой эталон насилия, греха: убийство для самозащиты.
У Матфея тут про двенадцать легионов ангелов, которые могли бы защитить Иисуса (кстати, ангелы бесплотны, они не могут убить, они иначе защищают). У Иоанна вместо этого: «Царство Мое не от мира сего».
«Не от мира сего» — мем, обозначающих дурачков, растяп, ботаников.
Вся сцена — не о Христе, сколько о христианах. Христианин не отшатывается от Бога, а тянется к нему. Не падает на землю, а опускается на колени. Борется не убивая, а делясь жизнью, и жизнью не своей — какая уж там наша жизнь, не жизнь, а так, кошка пискнула — жизнью вечной делясь. Христом делясь. Не как Иуда — отодрал от себя Иисуса и отдал палачам, а как нормальный человек — дать Бога жертвам и этим стать ближе к Христу Богу.