Прикоснуться к Неприкасаемому
Ранее
«Он взял Его на руки, благословил Бога и сказал» (Лк. 2, 28)
Симеон произносит два благословения: в 29-32 стихах благословляет Бога, в 34-35 благословляет «их» — Иосифа и Марию. Вообще-то обращается он лишь к Марии, тут Лука повторяет Бытие, где множественное и единственное число замечательным образом переходят одно в другое, когда говорится об Адаме и Еве. Благословения эти различны до противоположности. Бога Симеон благодарит за то, что этот младенец — свет и сладость, сияние и мир для всего человечества (которое исчерпывающе описывается оппозицией язычники/Израиль). Марию Симеон предупреждает о боли, мраке, смерти. Богу — благодарность за цель, смысл, Бытие. Людям — опережающее сочувствие и утешение. Нет вопроса о смысле зла, тем более нет задачи победы над злом, а есть возможность опередить зло состраданием. Симеон не ждёт, когда распнут подросшего Иисуса, он сейчас говорит с Марией, словно они у подножия креста. Так и с любым человеком нужно говорить так, словно он в это мгновение разом и новорожденный, и умирающий, и в расцвете сил, — и такое возможно только, если это мгновение стояния не перед человеком, не перед людьми, а перед Богом.
С одной стороны, хотелось бы знать побольше о нравах той эпохи: отдать новорожденного ребёнка на руки чужому дяде — это было так вот просто? Или Мария волновалась? Или Ею двигал тот же Дух, что Симеоном? С другой стороны, какая разница? Не важнее ли понять, зачем Симеону понадобилось брать ребёнка на руки? Неужели нельзя благословить Бога, не беспокоя младенца? Можно, конечно, — вон, о пророчице Анне Лука не говорит, что она трогала ребёнка, хотя уж верно надёжнее доверить было бы мальчика женщине.
Конечно, всё понятно: чем меньше проявляется высшее в низшем, тем дороже низшее. Один отпечаток ноги привёл Робинзона Крузое в восторг. Когда он увидел воочию тех, кто топтал его землю, отпечатки его уже не интересовали. Симеон умилился Младенцу потому, что в ту эпоху младенцам не слишком умилялись. Было их много, умирало большинство из них в первый год жизни. Спасение через ребёнка — всё равно, что спасение через котёнка.
Симеон, радуясь, выражает свою радость абсолютно штампованными фразами. Может, и Лука их ему вложил в уста, важное другое: причина и следствие пока перепутаны. Младенцу радуются, потому что через Него избавление, а не потому что Младенец — Иисус. Не Москва важна, а электрички, которые через Москву проезжают... Это всё еще очень близко к платонизму, который видит во всём только отблеск невидимого очами. Самое трудное увидеть то, что есть, то, что воочию.
Ребёнок есть ребёнок. Ребёнок — это человек, который вырастет. Мир — не отблеск невидимого, мир — росток невидимого. Спасение не в том, что наличное, взрослое освобождается, освящается, увековечивается. Спасение в том, что как на рентгеновских снимках виден скелет, так в Духе Божием обнаруживается, что в человеке есть зародыш Духа. Скелет ссыхается и остаётся после смерти человека, когда плоть и душа развеиваются, духовное тело растёт и ширится, и оно не вытесняет плоть, оно освящает её, освящает и тело, и душу, соединяя их, как они не соединены на земле. Вера радуется, ибо всюду чувствует то, что увидел и почувствовал Симеон: к миру можно прикасаться безбоязненно, он не опасен, люди не опасны, в них родился и живёт Дух, и смерть не победит дела Духа. Дух возьмёт Себе, Дух воскресит и продолжить растить всякую человечинку, всякую травинку, и рост этот, жизнь эта будут бесконечны.
Далее
