Коллективная молитва как противоядие от коллективизма

«Случилось, что когда Он в одном месте молился, и перестал, один из учеников Его сказал Ему: Господи! научи нас молиться, как и Иоанн научил учеников своих» (Лк. 11, 1).

Как ученики поняли, что Иисус «перестал молиться»? Может быть, Он поднялся с колен. Может, Он опустил руки. Может, спустился с горы. Просто вошёл в комнату. Евангелие часто упоминает о том, что Иисус молится отдельно от учеников, и даже когда они рядом — Он молится, они ждут. Было ли это обычным поведением для учителя или так вёл себя только Иисус? Задавать этот вопрос, чтобы найти ещё одно доказательство (или опровержение) божественности Иисус или хотя бы Его отношения к своей божественности, бессмысленно. Поэтому, наверное, так часто ищут доказательств там, где их быть не может по определению — несерьёзное спасёт человека от механичности. Наивысшее несерьёзное — молитва (с точки зрения неверующего; для того, кто не любит спорт, несерьёзным будет спорт). Весь дальнейший разговор, во всяком случае, ученики ведут со Спасителем так, как если бы в пропорции: Иисус и ученики, Иоанн и ученики, — было бы полное тождество. К счастью, не понимание Иисуса зависит от поведения Его учеников, а поведение Его учеников зависит от понимания Иисуса. Кто понимает, тот и ученик, как говорил Иуда, пересчитывая серебреники.

У Луки притча о добром отце и недобром брате (она же притча о блудном сыне) следует непосредственно за «Отче наш» (11 глава), а у Матфея — отделена целой главой — собранием пёстрых изречений.

Более того: у Мф. опущено две важнейших детали, упомянутых Лк.

Во-первых, что «Отче наш» дана в ответ на просьбу учеников дать им молитву, которая была бы отличительным знаком именно учеников Христа (они сослались на то, что у учеников Предтечи была такая особая молитва, но какая именно — неизвестно). Так что «Отче наш» — скорее гимн, чем лирическое стихотворение. Хотя в одиночку читается очень легко — может быть, чересчур. А ведь Иисус мог бы обругать учеников и сказать им все то, что говорят многие умные люди: нечего тусоваться, коллективизм — грех, личность, личность, личность! Брысь отсюда по домам, по закоулочкам!!

Сказал ведь, что молиться надо в уединении!!!

Во-вторых, у Лк. притча о добром отце становится комментарием к «Отче наш», подтверждая её «коллективистский» характер: герой притчи просит хлеба не для себя, а для другого, для друга. И, наконец, в Мф. Иисус говорит о том, что и Отец Небесный даст — «блага», а в Лк. 11,23 — даст «Духа Святого». Получаю ли я хлеб, получаю ли я прощение — я получаю нечто, что нужно передать другому, и с этим «нечто» ко мне приходит Некто, чтобы пройти к другому.

Ученик же ведёт себя как подросток. Так чудесно обнаружить, что ты можешь сам выбирать, с кем быть вместе, сам выбирать символы дружбы, любви, единства, — всё то, что раньше за тебя выбирали родители. Не те молитвы, что у всех, а свои, особые. Особая одежда, особая походка, особый взгляд… Это не эгоизм, который чудится некоторым родителям, вечно путающим себя с мирозданием. Это, впрочем, и не альтруизм. Это вдох, который ничто без выдоха. Апостолы, однако, не дети. Взрослые мужики могли бы поменьше смотреть на других и побольше на своего Учителя. В истории христианства обособленность и религиозный коллективизм часто прикрывались молитвой: мол, главное не заморочки богословов, мы живём молитвой… И вот эта молитва у нас единственно правильная, такие вы разэдакие!

Иисус не сердится на ученика и даёт просимое. Правда, потом Он даст ту же самую молитву всему миру — в Нагорной проповеди. Ученики, что ещё важнее, с этим согласятся — сделав Евангелия самой несекретной книгой культуры. «Отче наш» самая нехристианская из всех христианских молитв. Слово «хлеб насущный», правда, истолковывали как псевдоним Христа. Но произнесено-то оно было задолго до преломления хлеба на Тайной Вечере. Что же, ученики три года не понимали, чего просят?

Неизбывное Божье лукавство: обрадовать подарком и не предупредить, что точно такой же подарок будет дан всем людям. Честно было не сказать Аврааму, что его «потомство» вовсе не обязательно будет сплошь курчавое и горбоносое? Не предупредить учеников, что спастись можно и без «Отче наш»?

А почему нужно предупреждать о хорошем? Предупреждать нужно о плохом, хорошее человек уж как-нибудь переживёт. Если, конечно, не дошёл до того, что ценит своё зрение только, глядя на слепого соседа. Ученики ведь просят Спасителя дать им молитву, которая бы отделяла их от прочих верующих, которая бы стала знаком их как особой группы — как особая молитва была у учеников Предтечи. Иисус даёт такую молитву, она произносится не от «я», а именно от «мы» — но «мы» оказывается не «мы-ученики Христовы», а «мы-все, включая учеников Иоанна и всех-всех-всех».

 «Отче наш» это противоядие от всякой групповщины, для всякой попытки обрести единство ценой противостояния. Потому что немыслимо её произносить, не исповедуя единства человечества. «Да будет воля Твоя» — не может быть ведь о воле к погибели хотя бы одного человека. «И прости нам долги наши» — это не о справедливости: мы простили — прости нам. Во-первых, мы не простили. Во-вторых, мы ничего Богу не должны — Богу, как Он открывается в Иисусе. Нельзя быть должником Того, Кто любит тебя беспредельно. Всё уже прощено. Это вообще не о прощении-справедливости, а о прощении-любви, о прощении-освобождении. И в каждой строке — исповедание Иисуса Сыном Божиим и призыв следовать за ним. Потому что «прости, как мы прощаем» — абсурд, с точки зрения логики и этики, это не абсурд, когда это произносит Иисус. Тогда это означает: «Прощайте должникам, как Я простил вам ваш долг». Как простил Иисус? Бог простил через Иисуса, отдав Его на распятие. Прощение и есть любовь до самопожертвования.

Грешникам, кстати, такое прощение абсолютно не нужно, им не нужен Бог на кресте, им нужен Бог на побегушках. Но нет: прощение есть рабство Богу — или сыновство Богу, неважно, важно что Богу, а не человеку. Простить, став распятым, но не присоединяясь к распинающим — а обычно мы хотим (и от нас хотят) примирения для соучастия в грехе и готовность погрешить с нами считаем признаком раскаяния. Ты меня простил? Так выпьем! Или: так сходим в бордель! Или: так посплетничаем вместе...

«Отец наш» — не «мой», а именно «наш»: мы из гордыни, отгороженности от всех и вся, возвращаемся к людям. «Иже еси на небесех» — это, конечно, не указание Богу Его места; уж Он-то лучше нас знает, где Он. Это признание — деликатнейшее, потому что дано нам оно Иисусом — признание того, что мы-то не на небе, что мы — пали, что мы — внизу и нуждаемся в Его помощи, чтобы подняться, восстать, воскреснуть.

«Наш» означает «не только мой», «Бог, вера в Которого открывает мое родство со всеми людьми». Это выход из моего личного эгоизма. «Наш», однако, это и «не только общечеловеческий Бог». «Наш» произнёс Богочеловек Иисус, Сын Божий, и после этого «наш» — это «мой и Иисусов», «сделавший меня сыном наравне с Единородным Сыном». Это выход из коллективного эгоизма.

Трагедия человечества в агрессивном навязывании своего отца — другим. Даже для моих родных детей мой родной отец — не отец, а дед. Я — отец, но какой-то стыд побуждает человека основывать свой отцовский авторитет не на факте собственного отцовства, а на «преемственности». Человек тем усиленнее прячется за фигурой «внешнего отца», ссылается на его авторитет, чем более совершает поступков, недостойных себя как отца. Бью ребёнка — не потому, что я отец, а потому что мой отец меня бил. Возносят авторитет политический, религиозный, научный не потому, что уважают этот авторитет и во всём ему следуют, а чтобы в его тени утвердить собственное негодное мнение или поведение — негодное, то есть, неавторитетное, противоречащее сердцу или совести.

Не «мой отец — твой отец, как бил меня мой папаша, я бью тебя, ради твоего же блага», а «Наш отец» — и как Наш Отец даёт жизнь мне и тебе, так и я буду не защемлять твою жизнь, а давать тебе жизнь. Не «давать тебе жить» (хотя это входит в набор как кожура входит в яблоко), а давать тебе жизнь — свою, конечно. Давать, а не отдавать — ведь и наш Отец даёт нам жизнь, а не отдаёт нам Свою жизнь. Даёт нам Сына, даёт нам Духа, но не отдаёт.

«Отец наш» — единственный общий отец. «Не называйте никого отцами» — как «подставь щёку», «вырви себе глаз», «стань кастратом». Призыв к бунту детей? Церковь — царство короля-ребёнка, короля Матиуша. придуманного Корчаком? Да, часто церковь (и католичество с православием, и протестантизм со старообрядством) несёт в себе что-то от «Повелителя мух», «Баал-зебуба», от сатаны, каким он является в детстве — беспощадность к окружающим, гнусный союз патернализма с инфантилизмом. Отца выгоняют, и тогда самый длинный становится отцом. Просто «не называть никого отцами», чтобы победить патернализм и деспотизм, так же бессмысленно, как отцеплять от поезда последний вагон, потому что при катастрофах именно находящиеся в последнем вагоне более всего рискуют жизнью.