Честертон прославился эссеистикой тогда же, когда и Розанов, и по той же причине: он создал новый стиль, для англичанина поистине невиданный по «развязности», отсутствию прикушенной губы, вывернутости сердца, и при этом — бодрости. Увы, в своих детективных произведениях Честертон обычный британец — хмуроватый, пессимистический, замкнутый. Честертон-Браун («Коричневый») гоняется за Честертоном-Фламбо («Пламенеющим»), и симпатии читателя не на стороне милого, но занудного патера, а на стороне весёлого разбойника.
Тут в очередной раз проявилась опасность религии «в лоб». Наталья Трауберг, в 1970-е с энтузиазмом переводившая Честертона и Льюиса, после «религиозного возрождения» 1990-х решительно стала отдавать предпочтение Вудхаузу с его полным отсутствием религии и политики, зато с изобилием света и сладости.
Аналогично, детективы Честертона (впрочем, и не его только, но и Кристи) меркнут перед детективами Дика Френсиса. Вот уж где никакой аристократии духа, да и никакой аристократии крови, лошадиное царство гуингнгнмов и жокеев, противостоящее человеческой жадности. Но после каждого романа — чувство облегчения: не просто зло наказано, а торжествует человечность, слабость побеждает силу, преданность побеждает лукавство, бедность успешно обороняется от богатства.
В романе 1984 года «Торговец забвением» (речь идёт о торговце вином, что, конечно, очень евхаристично, но абсолютно не в лоб) герой вспоминает притчу о милосердном самарянине в очень замечательном варианте: двое психологов идут по дороге и видят валяющегося на земле израненного и ограбленного человека. «О, сэр, — говорит один психолог другому, — думаю, мы очень нужны тем, кто так обошёлся с этим человеком».
Если уж это не проповедь Царства Божия, то что?.