Меня всегда удивляла решимость отца Глеба Якунина ставить на всех подряд. Выпить с бывшим следователем. Взять помощником заведомого стукача. Привечать проходимцев и лоботрясов, честолюбивых, но ни к чему неспособных мужиков, из них же первый есмь аз.
Только я вдруг понял, что отец Александр Мень придерживался ровно того же принципа. Внутри другого пространства, но принцип тот же. Крестил направо и налево. Девять десятых из тех, кого он крестил, второй раз не появлялись, а из появлявшихся во второй девять десятых исчезали через год, или появлялись раз в год на протяжении десятилетий; они меньше слов с отцом Александром сказали, чем теперь о нём мемуаров они же пишут. А уж сколько среди них было неверующих, которые крестились исключительно из интереса, или ради знакомых, или ради жены или мужа... Отец Александр сильно не разбирал. «Малые группы» он организовывал, это отчасти смягчало ситуацию, но как раз те люди, которые один раз с ним чаю выпили и крестились на десерт, в эти малые группы не ходили. Или ходили, а попутно пили и блудили, и хорошо, если они блудили не с теми, кто так же ходил на эти встречи. А уж сколько отец Александр настрадался от распутства внутриприходского... Невидимые миру слёзы, неизвестное миру распутство, о котором в мемуарах не пишут и не напишут, понеже совестно.
Я думаю, что это не особенность этих двух человек. Это особенность целого поколения, «шестидесятников». Среди них были и разборчивые, но ничего хорошего в этой разборчивости не было. Лучше уж такая всеядность, чем инквизиторство и чистки, как у баптистов, Кочеткова и т.п.
Как же сделать так, чтобы.... ммм... «паразиты — никогда»? Я не знаю. Простейший способ — жить так, чтобы ни малейших выгод, прежде всего, психологических, от пребывания в Церкви не было. Никаких «блажен, кто верует». Какое там «блажен» — как воскресенье, просыпайся и тащись куда-то вдаль...
Но этот способ всё-таки тоже ничего не гарантирует. Остаётся одно — говорить вслух о том, что такое безобразие бывает, возможно и что надо следить за собой. Другие тебе о твоей гнильце не скажут, а если скажут, ты обидишься и назло будешь гнить быстрее и глубже. Сам, всё сам... Это и есть покаяние.