В медицине есть понятие «коммуникативных дисфункций». Это нарушения в физиологии мозга, которые препятствуют коммуникации — например, афазия. Очень жаль, ведь главные коммуникативные дисфункции связаны не с мозгом, а со свободой человека. Общение настолько принципиально для человека, что само понятие человечности есть лишь производное от общения. Животное «реагирует на раздражители», человек же общается.
Другое дело, что общение и понятие об «общении» в истории пока не раскрыто до конца. «Нормой» может считаться поведение, которое несомненно является расстройством коммуникативной сферы. Здоровье определяется через социальную адаптивность, и выходит, что палач здоров, потому что аккуратно ходит на работу, выполняет приговоры, Гитлер здоров, Ленин здоров, академик же Сахаров болен. «Социальная норма» есть часто норма не коммуникации, не общения, а разобщение. Но ведь «социум» — это «общество». Толстой в «Анне Карениной» (в черновике) мимоходом заметил, что герой вежлив, потому что не хочет нарушить общественность — слово тогда лишь входило в русский язык и было простой калькой с европейской «социабельности».
Расстройства общительности, коммуникации стоят за множеством явлений. Например, в России легко говорят о «сектантстве» как о каком-то гнусном омерзительном явлении. В последнюю четверть века к слову «секта» стали добавлять «тоталитарные». Корни таких суждений уходят в XIX век, когда самыми многочисленными «сектами» официально именовались старообрядчество и баптизм («штундизм»). Государственный атеизм часто обозначал как «сектантов» и тех православных, которые отказывались подчиняться атеистической власти. Слово «тоталитарный» было перехвачено именно тоталитарной властью у обличавших её демократов и приспособлено для бичевания некоторых особенно «вредных» верующих. Появились списки отличительных особенностей «сект»: переводили их с американских полемических брошюр, но использовали их для судебных расправ, чего в США, конечно, не делалось.
Вот один — самый расхожий в быту — признак «тоталитарной секты»: жадность. Порок, обличение которого восходит ещё ко временам неолита, а может быть, и палеолита. Глава секты требует от своих последователей продавать жильё и передавать ему деньги. — это ведь именно жадность.
Понятно, что жадность свойственна не только верующим, что религиозная мотивация здесь вторична. Недавний пример: израильский «секс-гуру» Гоэль Рацон. В 2010 году его осудили — не за то, что у него было несколько десятков жён, которые передавали ему своё жильё или вырученные за жильё деньги — а за «рабовладение». Судьям оказалось удобнее применить эту статью, квалифицировав так обращение Рацона с детьми.
Почему человек требует от своих последователей совершить такой акт? Жадность? Это лишь видимость объяснение. А в чём смысл жадности?
Жадность и есть одна из форм коммуникативного расстройства. Но это не нейрофизиология, это не психология, это нечто, что покоится на нейрофизиологии и психологии — это личность. В общении личность подымается, левитирует над своей материальной базой. Двое абсолютно здоровых с точки зрения биологии и психологии человек ведут себя абсолютно по-разному — это и есть «человечность». «Человек» есть не вычленение того, что одинаково у всех людей, а обнаружение того, что все люди различны именно как люди, точнее — способны быть различными. Хотя, конечно, могут и обезличиться, причём абсолютно добровольно.
Человек жадный хочет строить общение на уверенности — и это нормально. Ненормально то, что уверенность он ощущает, когда другой несвободен. Продал квартиру и стал как ребёнок. Очень часто от человека требуют и отказаться от профессии. Художник? Не рисуй, творчество богопротивное занятие. Врач? Ну, лечи, но только тех, кого прикажут. Да в патриархальном обществе сразу всех женщин одним махом лишают доступа к любой профессии, оставляя функцию стиральной и посудомоечных машин. Ах да — и секс-рабыни.
Общение — зарезервируем это слово для коммуникации сугубо человеческой — есть процесс горизонтальный, общение полноценное возможно лишь между равными и свободными людьми. «Равными» здесь, конечно, не означает «одинаковыми» — люди не могут быть одинаковыми, как бы ни старались, хотя сколько желчи пролили над словом «равенство» люди с расстройствами общения. Равными в сфере общения. Это даже не подразумевает равенства перед законом — закон регулирует более широкие сферы, а как раз общение правовому регулированию в идеале не подлежит. Правда, в «идеале» закона вообще не должно быть.
Люди не только разнообразны, люди ещё и неравны. Общение включает в себя способность учитывать это разнообразие и компенсировать это неравенство. Именно это делает общение процессом чрезвычайно увлекательным, непредсказуемым, живым и, в конечном счёте, составляющим скелет любви.
Процесс взаимодействия людей, в котором неравенство приветствуется, наращивается, педалируется есть процесс патологический. Тот же процесс может быть нормой у обезьян, воробьёв, картошки, но для человека это патология и дисфункция. Нормальное же состояние для человека можно описать как «нищету духом». К сожалению, в русском языке слово обозначает идиотов, но это лишь ещё раз напоминает, что название своего романа Достоевский взял не случайно. Он описывает общество идиотское, общество, уверенно и гордо идущее в идиотизм Ленина-Сталина-Путина, в кровавое месиво. В этом обществе человек, являющийся гением общения, квалифицируется как «идиот», хотя он болен лишь физиологически, не человечески, а какая-нибудь игуменья Митрофания считается нормальным человеком, хотя она и есть «тоталитарный сектант» — как, впрочем, и весь Святейший Правительствующий Синод. Почему? А чем секс-гуру, порабощающий людей через переписывание на себя их собственности, через лишение их свободы, отличается от религиозных гуру, которые «спасают людей» посредством государства, «миссионерством через царя»? Там, где закон запрещает русскому быть неправославным, рассматривая переход в католичество как «совращение», угрожая даже конфискацией собственности за такое «преступление», православие оказывается тоталитарной сектой. «Тоталитарной» можно назвать любую государственную религию, даже любую коллективистскую религию, где нормальное общение — это общение в условиях постоянной депривации, лишения людей имущества или свободы. Инфантилизация — ведь для взаимоотношений родителей и несовершеннолетних людей такая депривация норма, но это норма биологическая, и воспитание детей есть как раз процесс освобождения от биологической, звериной нормы ради формирования нормы человеческой.
Говорить о том, что сегодня «общество» есть коммуникативное явление, конечно, не приходится. Если создать идеальную шкалу общения в сто делений, то сегодня самые передовые страны вряд ли подымаются выше середины шкалы. Это, конечно, большой прогресс даже в сравнении с XIX веком, не говоря уже о Хаммурапи и неолите. Однако, человек, который сравнивает настоящее с прошлым, уже опускается по шкале общения вниз. Разобщение ориентируется на прошлое, общение ориентируется на будущее. Поэтому иногда для полноценного общения человек просто раздаёт «имение свое» — нищим раздаёт, не какому-то гуру — и уходит в пустыню, затвор, уединение. Он создаёт зародыш будущего, более совершенного общения, и как для зародыша биологического вовсе не требуется быть крошечным человечком (древние полагали, что сперма состоит именно из таких человечков), так для зародыша настоящего общения часто нужно не посещать курсы риторики, а на какое-то время замолчать. Хорошо не молчание, а то, что будет совершаться во время молчания, и как оно будет совершаться, — и тут, поскольку речь идёт об общении, а не о биологической коммуникации — формирование зародыша дело не только любви, но и творчества. Тут нет единой нормы, в общении нормой является разнообразие норм, гарантирующее существование такого ненормального явление как общения в мире разобщения и смерти.