Попытки «дать определение фашизму» — тяжёлое наследие ленинизма. Культурное одичание. Магическое отношение к словам. Дать определение капитализму — и уничтожать всё, что подпадает под это определение, и будет рай. Дать определение троцкизму, фашизму, нацизму — и уничтожать, уничтожать, уничтожать. Догматизм и начётничество, вот что это такое, и это верные признаки тоталитаризма. Собственно, даже «тоталитаризм» — избыточный термин. Только в России придают огромное значение этому термину, но это «держи вора». Тоталитаризм поощряет у подданных выискивание тоталитаризму — у верующих, у жителей свободного мира.
Намного важнее определения тоталитаризма, фашизма, нацизма — понять механизм образования и функционирования зла. К счастью, информационная (коммуникационная) революция помогает это сделать. Она выявила то, что составляет базовую особенность именно человеческого общества. Всякое зло в человеческих отношениях есть расстройство общения. В том числе, стремление «аксиоматизировать» общение, сведя его к сверке с некими эталонными «определениями» слов. Понятно, что тут решающим фактором становится насилие — способность навязать другим «определение». Троцкизм есть то-то и то-то, а кто не согласен, отправится в тюрьму или будет расстрелян.
На самом деле, все притязания на точные определения слов являются ложными. За пределами точных наук, в политике и в гуманитарной сфере «точное определение», если бы и было возможно, было бы ошибкой и преступлением. Но оно в принципе невозможно, и заявления, что «вот вам точное определение» это лукавство, которое торжествует лишь, если опирается на силу. Невозможно дать точное определение «терроризма», «оскорбления достоинства», «неуважения к власти», «любви», «ненависти» и т.п. Можно лишь имитировать точные определения и бить дубинкой тех, кто посмеет оспорить эту «точность».
В России популярен анализ фашизма, проведённый Умберто Эко, однако этот анализ носит очень поверхностный характер. Эко написал эссе, описывающее итальянский тоталитаризм, изящное, но отнюдь не глубокое. Например, одним из признаков фашизма является использование новояза. Однако, новояз используется не только фашизмом, но и ленинизмом, большевизмом, а главное — новояз вообще не новое явление.
Новояз возник одновременно с языком и сопровождает язык как кашель сопровождает дыхание. Новояз придаёт словам новый смысл. Само по себе это явление абсолютно нормальное, язык должен развиваться и развивается. В процессе общения постоянно происходят сдвиги в значении слов. Это можно сравнить с эволюцией, в ходе которой постоянно совершаются мутации.
Новояз плох не тем, что он заставляет язык мутировать, а как раз тем, что он ограничивает мутации в языке, берёт их под контроль и использует не для общения, а для управления. Ограничивает при помощи насилия — грубого физического насилия, наказывая и уничтожая тех, кто не признаёт права сильного на управление языком. Если у автора новояза нет возможности насиловать и убивать, его экзерсисы остаются ничтожным языковым явлением, на них никто не обращает внимания, человек обрекает себя на изоляцию и одиночество. Много их таких бедолаг, иногда натыкаешься на их шизоидный бред в интернете. Вреда от них никакого — окружающим. Однако, социальные фильтры отнюдь не всегда блокируют языковым насильникам путь к власти. Достаточно сказать, что обозначение войны как «обороны» явление абсолютно стандартное в современном мире, начиная с США. А ведь это чистый беспримесный — и очень опасный, смертельно опасный — новояз. Сам по себе он ещё не тоталитаризм, но без него тоталитаризм невозможен, это признак существенный, потому что человек нуждается в оправдании и самооправдании, и совершает это самооправдание через язык.
Любое общение во многом — конкуренция новоязов. В этом смысле социальная жизнь пропитана ложью. Ложь в том, что люди не вслушиваются в говоримое другим, тогда как только такое вслушивание исцеляет от новояза в себе, вольного и невольного. Новояз — проявление животного в человеке, стремления убить язык, обезвредить его — и при этом «вредом» оказывается сама человечность, пугающая зверя. «Эволюция, роди меня обратно». Тоталитаризм случается всегда, когда это скотское по тем или иным причинам берёт верх. Тоталитарные государства — редкость, но тоталитарные семьи в истории пока преобладали, были нормативом. Нормальных семей всегда было очень мало — другое дело, что тоталитаризм патриархальной семьи практически не замечался и даже в наши дни часто идеализируется.
Новояз складывается из двух противоположных векторов. Один — это хейт-спич, язык ненависти, когда женщина — «б...ба», мужчина — «к...зёл», еврей — понятно, чернокожий — понятно, чеченец — понятно. Второй — это (позволю себе неологизм-англицизм) — хони-спич, медовая речь, сладкоречие, а если совсем по простому — лесть. Сравнение женщины с мёдом, «сладенькая моя», «у тебя мёд под языком» (Песнь Песней, 4:11), — это ещё не новояз, но щебет влюблённого легко эксплуатируется новоязом, превращаясь в слащавую гадость. Новояз не только в том, чтобы именовать убийство «ликвидацией» и «обезвреживанием», но и в том, чтобы именовать президента «отцом». Комплимент превращается в лесть в момент всё того же насилия, над собой и над другими, когда становится опасно не преувеличивать и лгать.
Конечно, в современном мире наибольшие пласты новояза — это пласты религиозной лексики. Безудержные восхваления и не менее безудержные поношения. Что же, религия сплошь тотальна? Конечно, нет. Просто эта религиозная лексика складывалась в эпоху, когда тоталитаризм был воздухом и водой социального бытия. Эта эпоха, между прочим, совсем недавно, лет полтораста, как закончилась, и закончилась далеко не всюду и не во всех. Формирование свободного, нормального языка шло внутри языка, искарёженного насилием, рабовладением, доминированием. Это совершенно естественно. К счастью, если новояз способен превращать метафору в ложь, возможен и противоположный процесс: превращать гиперболы насилия и доминирования в метафоры. Этот противоположный процесс всегда был, а то бы человечество просто не выжило. Когда крепостных рабов в их доме называли господином и госпожой — эта была частичная, но победа над рабством. Когда их превратила в «товарищей» — это был реванш рабовладения. Так что борьба с тоталитарными тенденциями в общении не в том, чтобы выскребать язык от всего, что может быть использовано для порабощения, а в том, чтобы развивать язык, развивать общение, а не кастрировать жизнь.
Разговоры о возвращении Америке величия – это ведь тоталитарная лесть. Эти речи совмещают в себе воздыхания о прошлом величии и неудержимую лесть американцам как людям, способным это величие возродить. Никакой религии – а тоталитаризм в языке налицо.