В несвободной стране люди сохраняют остатки свободы, видимость свободы благодаря сплочению в разнообразные коллективы. Коллективы разнообразные, но они одинаково дают человеку безопасность в обмен на свободу.
Клан гебешников, клан хозяйственников, клан военных. Клан журналистов! Их все презирают, но все ими пользуются, сознавая, что это не совсем журналисты. Гебешники — о да, настоящие, первый сорт гебуха. Военные — уже пересортица, но всё-таки убивают, как не убить. Хозяйственники, пожалуй, похожи на журналистов — тоже ведь в кавычках. Просто обслуга господствующих кланов. Не будут обслуживать — заменят, а вот они — никого заменить, переизбрать не могут.
Клан солиден, солидарен. Вот арестовали журналиста, который писал про коррупцию у гебешников. За него горой вступается клан журналистов. Этот клан не выступал и не выступает против цензуры, в которой живёт по самую макушку. Этот клан не защищал и не защищает жертв российской агрессии, не борется с милитаризмом и деспотизмом. С тем большей горячностью он отстаивает своё право хоть в мелочах, хоть на примере какой-нибудь не очень крупной сошки проявлять «репортёрский задор».
Чем цеховая солидарность отличается от корпоративного эгоизма? Да тем же, чем Церковь Христова от церкви антихриста. То, что в России считают цеховой солидарностью, это корпоративный, сектантский, клановый эгоизм. Цеховая солидарность защищает своих, чтобы лучше защищать чужих. Корпоративная солидарность защищает своих, оставаясь равнодушной к другим.
Когда «Московский комсомолец» потрясал небо, требуя найти убийц Холодова, он уже был вполне законченной омерзительной кремлёвской газетёнкой, какой был и до 1991 года. Оплакивал своего и продолжал поливать грязью, кого прикажут. Может быть, потому так нервничают как раз, потому что неписаный уговор — мы соблюдаем меру, не переходим невидимой границы, очерченной деспотизмом, а нас не трогают. И вдруг тронули!...