Кажется, у Дорошевича (или Зощенко?) есть рассказ о человеке, который попробовал разговаривать языком героев Чехова и Тургенева. Его сразу бросила девушка, с работы чуть не уволили, да он вовремя перестал. В чём дело? Даже во времена Чехова никто не говорил языком героев Чехова.
Количество имеет значение. Чехов писал для печати. Человек на стадионе ожидает громких звуков и криков. Человек в театре, на демонстрации, на экзамене понимает, что тут нужно говорить не так, как в пивной или в постели с женой. С женой говорят не так, как с ребёнком. С одним не говорят как с тысячами.
Поэтому одни люди не доверяют проповеднику, который говорит просто, а другие люди не доверяют проповеднику, говорящему сложно. У этих людей разные представления о вере и Церкви. Одни люди доверяют лишь тем газетам, где есть критические материалы, другие лишь тем, где нет материалов хвалебных.
Вот здесь начинается коммуникационное расслоение общества, формирование довольно замкнутых и не доверяющих друг другу кластеров. "Диссиденты", не доверяющие пышным речам, косятся на "обывателей", которые охотно матерятся, но от начальства ждут не правды, а красивой лжи. Обыватели отвечают диссидентам матом и тюрьмами - не само же начальство судит, сажает в автозаки, стоит на вышках.
В церковной жизни это ярко проявилось сперва в переходе от чопорных сутан к священникам в водолазках, от беретт к беретам, а с 1970-х в переходе от водолазок если не к сутанам, то к всё же к словесной казёнщине, блудословию и тавтологии, столь любезным сердцу обывателя.
Отдельный - и вполне достойный Гаспарова и филологии - вопрос это вторичный язык. Во времена Чехова никто не говорил языком Чехова, но тем более никто не говорил языком героев Акунина. Для ощущения подлинности не годен ни подлинный разговорный язык XIX века, ни его вариант в литературе XIX века, необходима дополнительная деформация с учётом языковых реалий XXI века. Можно твёрдо сказать, что в XXII столетии герои исторических романов о декабристах будут говорить и не языком декабристов, и не языком Толстого, и не языком Эйдельмана, а каким-то следующим языком. Это нормально: коррективы, искажения компенсируют искажения, связанные с временной дистанцией. Гениальность "Иосифа и его братьев" в том, что коррекция там была произведена на редкость адекватно.