Свобода России
Свобода России
Одна «б» отличает шарашку от шабашки, но в этой «б» различие смерти от жизни, фальшивки от подлинности. Предугадать возвращение Совка в 1992 году (или в октябре 1991, разница не принципиальная) было легко именно потому, что в среде интеллектуалов господствовал миф о шарашке, а шабашка считалась чем-то почти неприличным.
Миф о шарашке гласит, что деспотизм сам выращивает своих могильщиков, будучи вынужден привлекать на службу «спецов». «Привлечение» принимает форму ареста, заключения, лишения или ограничения свободы, но содержание этой формы — творчество, которое рано или поздно взорвёт форму и уничтожит деспотизм.
Нетрудно видеть, что этот миф является перелицовкой мифа о капитализме, который якобы сам порождает своих могильщиков — пролетариев. Изнуряемые тяжким трудом, сверхэксплуатируемые пролетарии рано или поздно свергнут капиталистов и на земле воцарится светлое царство труда.
Миф о шарашке лежит под стремлением советских интеллектуалов вернуться в СССР. Конечно, само возвращение совершилось помимо интеллектуалов, но хотелось им очень и чем могли, они помогали стёртолицым сереньким человечкам с планеты Лубянка. Советские интеллектуалы хором восклицали, что советская жизнь добилась многого, пусть и в условиях подневольного труда. Более того: иначе добиться в такой стране, с таким народом ничего и невозможно в принципе! Это в америках и европах люди работают не из-под палки, а у наших генетика другая! Была другая модификация мифа, которая делала акцент не на экзотической свойствах русской расы, а на не менее фантастических особенностях мироздания. Мол, вселенная устроена так, что лишь военное министерство (в широком смысле слова, включая и тайную полицию, любые «органы») способно дать учёным достаточно денег и свободы, чтобы те природу познали и дали ея военным для овладевания. В обмен учёные получают, во-первых, личную свободу в пределах выделенной им казармы, во-вторых, превосходную зарплату и всякия приятныя привилегии, в-третьих, воспитывая учеников, они постепенно вбросят в общество семена новой жизни, которые оное общество и преобразят к ядрене фене.
Наиболее живописно этот миф был сформулирован в «Гадких лебедях» Стругацких. Именно этот роман, а не прямо противоположный ему «Улитка на склоне», описывающий бесплодность подобных мечтаний, стал поистине культовым у советских интеллектуалов. Советские интеллектуалы — те, кто млел над «Гадкими лебедями», «Трудно быть богом», «Хищными вещами века», — все эти повести на разные лады воспевают шарашку под сенью Лубянки как единственный путь спасения вселенной. Антисоветские интеллигенты предпочитали «Улитку на склоне», «Обитаемый остров», «Второе нашествие марсиан», предупреждавшие, что из союза свободомыслия с деспотизмом вырастает лишь бардак и психопатия.
Миф о шарашке щеголял двумя примерами из реальной жизни — Королёвым и Арзамасом-16. Наиболее отчаянные утверждали, что в США всё было точно так же, и в любую эпоху всё было точно так же: наука развивается строго в той степени, в какой потребно военными. Переть против этого бессмысленно, надо уметь поймать ветер в свои паруса и направить лодку в свою сторону.
Практическим применением мифа оказалась деятельность небольшой группы советских интеллектуалов в Кремле после путча 1991 года. Называть фамилии нужды нет, — сейчас они всем известны, через двадцать лет никому не будут интересны, потому что никакого реального значения эта деятельность не имела. Слов и имитаций было произведено много, но действительность была совершенно в других коридорах. Что наиболее умные из «реформаторов» потом и признавали, считая своим оправданием. Между тем, в оправданиях они не нуждаются, потому что чего их обвинять? Они лишь делали то, что делали до этого — пытались в рамках шарашки вырастить гомункулуса свободы. Но даже стёртолицый полковник на престоле — не из их пробирки, а из реальной жизни.
Миф о шарашке является ухудшенным вариантом мифа о пролетариате — могильщике капитализма, а тот, в свою очередь, является испорченным вариантом евангельского мифа.
Миф о пролетариате унаследовал евангельскую ноту о зерне, которое должно быть брошено к землю, погибнуть, чтобы воскреснуть. Крестьянину и интеллектуалу надлежало быть брошену в фабрично-заводской мрак, чтобы выйти оттуда… Вот тут евангельское заканчивалось, потому что далее предполагалась не только весьма кровавая расправа с буржуинами, но и стирания с лица земли тех маленьких радостей жизни, которые Христос считал большими и хотел (и хочет) вернуть им настоящий размер — любовь мужа и жены, пир с друзьями, общение с Богом.
Миф же о шарашке оставил сильно разбавленную идею погружения — о, не в землю, а всего лишь в полумрак. И никакого умирания, а спецпаёк!
Евангелие исходит из выбора между большим и малым добром в пользу наибольшего добра. Иисус любит тех, ради кого пришёл, сострадает им и относится к ним как к свободным и творческим людям.
Социализм попрохладнее, мягко говоря, однако сохраняет вполне буржуазное уважение к наёмному труду, хотя — тоже вполне по-буржуазному — не очень верит в способность рабочего жить самостоятельно, без мудрого руководства религии или партии.
Шарашка же цинична, презирает всех и вся, включая себя, в исправляемость человеческой природы и отдельных людей не верит категорически, рассчитывает исключительно на то, что социальный инженер в её, шарашке, лице, сможет из детишек, ещё не заразившихся первородным грехом мещанства, сделать таких же или почти таких же гениев, каковыми являются сами деятели шарашки. Бессердечие объявляется главным свойством педагога и социального врача. Если сколько-то пенсионеров должны умереть преждевременно, если пенсию вообще следует упразднить, то так тому и быть. Сентименты не уместны. Сентименты уместны только, когда умирает один из инженеров.
Беда шарашки не в том, что она никогда не добивается своей цели. Чужой цели добивается, это да — создаёт атомную бомбу, помогает переоформить собственность на номенклатуру, приводит к власти тайную политическую полицию и т.п. А вот своих великолепных задач реализовать не может. На поверхности причина, о которой писал ещё Салтыков-Щедрин: кто идёт в канцеляристы к власти с намерением оную власть взять за нос и привести к служению народу, тот не преуспеет. Ибо власть превосходно умеет охранять свой нос и водить за нос тех, кто на её нос посягает. Если же власть этого не умеет, её сменяют те, кто умеет, но никогда — в недемократическом обществе — власть не бывает такой неискушённой в интригах, чтобы её можно было объегорить или подкузьмить. Между тем, шарашка существует лишь в недемократических обществах либо в отдельных недемократических оазисах, которые случаются в самом рассвободном мире.
Беда шарашки в том, что она не только недооценивает своих начальников и надзирателей, но переоценивает себя. Да, в шарашке случаются гении. Королёв и Сахаров — вечные примеры. Но гении повсюду случаются, но нигде и никем не могут быть использованы в качестве самооправдания. Общее же правило в том, что несвобода идёт во вред творчеству. Творческих людей она стреножит и превращает в нетворческих, нетворческим помогает пробиться наверх. Большинство шарашек ничего толкового не производило и оказывалось, в конечном счёте, прибежищем если не негодяев, то кое-какеров, мошенников, троечников и людей не на своём месте. Конкуренции со свободным миром шарашки никогда не выдерживали и не выдерживают, даже, если в них вбухивают в сотни раз больше средств. В очередной раз материальное оказывается бессильно перед духовным. Духовная гниль разъедает даже золото, если золото лезет в гниль.
Однако, кроме мифа о шарашке как спасителе, была и действительность — шабашка. О шабашке писали немного, воспевать не воспевали, а между тем именно шабашка была той основой, на которой держалась советская жизнь как клоп на работяге. Замечательно само название: «Шабаш!» — то есть, работа кончена, можно отдыхать. Шарашка и социализм в целом никогда ничего заканчивали. Всё всегда оставалось недоделанным. И остаётся! В крайнем случае, доделывается до конца упаковка — это и есть «потёмкинская деревня», «советская туфта», «путинский гламур». Ведь окончить работу в зазеркалье деспотизма означает перестать быть нужным начальству. Суббота — праздник, праздник свободы и веры, потому что суббота означает, что работу можно и нужно заканчивать, что не работа смысл жизни, не начальство — начало жизни.
Шабашка была (и остаётся, потому что изменилась форма, но не содержание российской жизни) островком свободы. Это означает, что шабашка была эксклюзивна, тогда как шарашка — инклюзивна. Сейчас это у людей с холопским сознанием бранные слова: мол, либералы «инклюзивны», они не хотят выгнать взашей негров, геев, обнаглевших баб, согласны с ними жить бок о бок. То ли дело мы, у нас эксклюзив — в смысле, исключаем из жизни этих, тех и ещё вон тех на всякий случай, и получаем нормальное пространство.
Так вот, всё прямо наоборот. Там, где исключают из жизни тех, кого считают ненормальными, вынуждены жить бок о бок с «нормальными», со «своими». С нормальной сексуальной ориентацией, с нормальным цветом кожи, с нормальным презрением к бабам — и при этом лодырями, халтурщиками, лжецами и пьяницами. Зато сексуально и социально близкими! Какая же тоска в этом «фундаментализме» и «консерватизме», особенно в его российском варианте, где по нищете обнажается суть. Тут «шарашка» из «избранной рады», элиты «спецов» молниеносно превращается в тусовку разнообразных негодяев, потому что как выгнать — ведь точно такие же негодяи создали шарашку для своих нужд.
А «проклятые либералы», запрещая выгонять в резервации кого бы то ни было, берут в свою шабашку всех, да только очень немногие там задерживаются. Потому что в либеральной шабашке работать надо. Там никто за другого пахать не будет. Никто не будет терпеть стукача, потому что нет первого отдела, который этого стукача заслал. Никто не будет терпеть троечника за прекрасные взгляды и личную преданность, потому что работать нужно, а преданность кирпич не подымет и мастерком не пристукнет.
Вот печально знаменитая «команда реформаторов», которая истово считала себя либеральной, была всё-таки не шабашкой, а именно шарашкой. Не только потому, что продолжала производить какие-то телодвижения, когда стало ясно, что заказчик совершенно не желает получить то, что заказал. Это было ясно изначально. Это была шарашка, потому что «команда реформаторов» изначальна охотно вбирала в себя людей по признаку личной преданности, а не по профессиональной годности. Да и сама команда набиралась, скажем прямо, не из титанов мысли, почему с настоящими — западными — спецами не сработалась сразу. Единственное, что было «западного» это самопиар, но на это и большевики были горазды. «Слава КПСС» и «слава непонятным реформаторам» — стоят одно другого.
Почему же либерализм ассоциируется с заботой об убогих? Потому что он заботится об убогих — только заботится, не принимая их к себе на работу, не доверяя двоечникам-патриотам лечить людей или руководить электрификацией, а заботится, выдавая столько, чтобы человек не помер с голоду и холоду, а если захочет, чтобы ещё и научился работать.
Шабашка противостоит шарашке и экономически. Шабашники были знамениты тем, что много просили за работу, много и получали. Поэтому их и ненавидели. Как — за месяц десять тысяч рублей, когда я столько за три года не заработаю! Так он за месяц коровник построил, а ты три года кирпич лепишь и до сих пор не слепил, только кучу отчётов написал… Реально-то шабашник мало получил, его работа сто тысяч стоила, но уж выкрутили мужику руки, выбора-то большого не было ни у шабашников, ни у того, кто шабашку нанимал.
Шабашка была всего-навсего кусочком нормальной жизни, которую из самосохранения допускала нежить. Умные клопы, понимали и понимают, что без шабашки соска станет пустышкой. Вся перестройка, все телодвижения номенклатуры, приведшие к переходу от социализма к путинизму, были всего лишь расширением пространства шабашки, чтобы побольше сосать. Но ни о каком капитализме — а капитализм есть шабашка в законе — речи не было и нет, потому что победа шабашки есть конец шарашки и её владельца — Конторы.
Так что главный вопрос не «кто виноват» или «что делать». Это всё ясно и тратить время на обсуждение таких мелочей нерационально. Единственный разумный вопрос «как делать», а ответ предельно ясен — делать шабашкой. Артелью. Всем миром. Что не означает «консенсуса», не означает, что надо ждать, пока последний лодырь захочет нормальной жизни. Наоборот: надо избыть зависимость от болтунов, тусовщиков, пустозвонов, не бояться одному класть кирпичи. Лучше дать всем гебистам большую пенсию и отправить на покой, чем с ними вместе что-то строить (конечно, ещё лучше устроить им люстрацию, но их — вместе с родственниками и агентами — слишком много, чтобы это прошло).
«Мир» — это не всякий, кто на свет появился, а всякий, кто на свету работает. Один скорее стену выложит, чем сотня халтурщиков, у которых она всё время будет рассыпаться. Не спешить — шабашники делали быстро не потому, что спешили, а потому, что работали умело. Шарашка могла пообещать атомную бомбу за неделю, шабашник не обещал коровник за три дня, а за неделю — делал. За атомную бомбу шабашник вообще не брался — противно. И в политике шабашить означает не митинговать с нацистами и коммунистами, как бы те ни были гонимы.
Не идти на компромиссы с предателями и тиранами, а идти на компромиссы с честными и деловыми людьми других политических взглядов.
Не обещать золотых гор, учиться быть политическим деятелем, а не ворчуном-иждивенцем.
Знать, что за «шабаш!» никогда не говорится раз и навсегда, и ничего страшного нет — пусть понедельник начинается в субботу, воскресенье мы уж как-нибудь в сердце отпразднуем.