Каменные доски, на которых были высечены десять заповедей, изображают по традиции в виде двух пластин. Первые пять заповедей говорят об отношении людей к Богу, а вторые об отношении людей к людям, а впрочем, и к нелюдям («не убий» — это ведь именно об отношении к тем, кого мы считаем «нелюдью»).
Симметрия заповедей, впрочем, объясняется не столько тем, что в мире торжествует принцип парности/чётности, Богу противостоит человек, и так далее, а как раз тем, что нет никакой особой парности. С приходом Христа, во всяком случае, обнаружилось, что отношение к человеку вполне может быть именно отношением к Богу.
Поэтому правда не в том, чтобы восточную грубость заменить западной цивилизацией, а в том, чтобы увидеть кошмарную вещь: между Востоком и Западом нет никакого расстояния, промежутка нет.
Салтыков-Щедрин правильно издевался над географией, по которой Россия стоит на рубеже между отдалённым Западом и не менее отдалённым Востоком. Между Востоком и Западом расположены Польша, Австрия, Чехия, Венгрия, Германия. Мы же расположены между отдалённым Западом — Европой и еще более отдалённым Западом — Америкой.
Эта простая истина до революции была затушёвана тем, что самой Америки еще не было — Америки как символа, Америки как сверхдержавы, Америки как оплота свободы и демократии. С революции до перестройки оппозиция «Европа-Америка» была задёрнута железным занавесом. А чуть капнуло свободы, и обнаружилось: есть два Запада, и разница между ними не меньше, чем между Востоком Ксеркса и Востоком Христа.
Духовные закономерности затенены географическими случайностями. Если бы духовный мир отражался на расположении континентов, то Новый Свет вытягивался бы на земном шаре не с юга на север, а с востока на запад, и Латинская Америка была бы Восточной Америкой, Северная Америка была бы Западной Америкой, а Евразия бы лежала под ними. Тогда бы всё точно соответствовало реальности культурной и экономической: Западная Европа была бы парной «Западной Америке», Восточная Европа — «Восточной Америке». С Латинской Америкой нас роднит и духовная традиция (у них господствует католическая иерархия, у нас — православная, но главное то, что есть господствующие, в отличие от «Западной Америки»), и экономическая (коррупция, лжекапитализм, квазидемократия).
Северная Америка, в отличие от Западной Европы, есть географический двойник России. В этом её духовное значение для нас. Только до 1492 года русские могли невозбранно списывать все свои недоработки на российские просторы. Смешно, но именно тогда мы этого не делали и очень просторами гордились. А теперь мы списываем на расстояния все свои проблемы, и это очень глупо, потому что американцы таким же расстояниям приписывают все свои достижения. С чего вдруг в одном случае большая страна — хорошо, а в другом — плохо? Потому что США южнее и у них теплее? Но ведь есть ещё, словно назло, Канада.
И всё же у американцев нет права ходить гоголем (этого даже Гоголь себе не позволял, оставляя таковое право Пушкину, который этим преспокойно пользовался).
Не надо учить нас, как это бывает сплошь и рядом: мол, не опускайте рук, будьте победителями, личное усилие всё превозмогает, проигрывает тот, у кого психология проигравшего, всегда есть возможность что-то изменить к лучшему.
Дудки! Есть непреодолимые препятствия, и самый яркий тому пример сами американцы. Ведь это нация эмигрантов, то есть людей, которые не смогли выиграть у себя на родине, потерпели поражение в борьбе с российскими, английскими или немецкими держимордами, помпадурами, капиталистами и бежали.
Эмиграция есть лишь вежливое название бегства, поражения. То, что эмигрантам пришлось тяжело, — как говорится, их выбор. Как бы тяжело ни приходилось беглецам из Европы, они не возвращались, потому что в Европе намного тяжелее. Никакие засухи и смерчи не сравнятся с тысячелетней традицией конформизма и коллективизма.
Так что американцы — нация неудачников, лузеров («loosers»), которые просто обустроили свою лузу так, что все теперь в неё стремятся. В конце концов, европейцу добиться успеха в Штатах — нет проблем, сплошь и рядом. А кто слышал про американца, добившегося успеха в Европе, ставшего в Европе признанным гением? Американцы, конечно, заявляют, что они вовсе и не стремятся к успеху в Европе, но это всё те же эмигрантские заморочки: виноград, мол, сгнил, он нам не нужен.
Что уж говорить про Западную Европу — в России все набеги американцев кончаются для них комически-плачевно, а то и трагически. Не учите меня жить, мистеры, вы на моём месте через месяц бы бомжевали и хныкали. Ни постоянной работы, ни перспектив, ни научных степеней — и не надо. Деньги есть, чувство самодостаточности есть, признание есть (маленькое, но свое). Да что я! Русский народ — и такой, и сякой, а какой бы ещё народ выжил бы с таким составом? Конечно, не все выжили (разумеется, речь не о физическом выживании), но кое-кто у нас порой живет так, что лучше, конечно, надо, но и так недурно, часто свято, а иногда даже ещё и очень мило. Победить индейцев, победить негров, победить конкурентов по освоению дикого Запада — эка невидаль! Такие победы всё равно что поражения по сравнению с победами, которые можно одерживать только в России, только в Старом Свете, — победами над тысячелетними холопством, ложью и ленью.