БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
См. текст св. Григория.
Древний грек был убеждён, что Бог не может страдать, и его это очень беспокоило.
Недревний русский вообще не понимает, в чём тут проблема. Язык русский мешает.
Вот Сагарда переводит эссе Григория Неокесарийского о том, может ли Бог страдать - но тезису "Бог страдает" противостоит не утверждение "Бог не страдает", а "Бог бесстрастен". Однако, "страсть" - в современном русском языке - это вовсе не "страдание". Исключение составляет устоявшийся оборот "страсти Христовы", этот осколок церковно-славянского, инкрустированный в современный язык. Бесстрастный человек, может, и страдает, но этого не показывает. Бесстрастный - безэмоциональный, "зажатый", а может быть, и опустошённый, а потому и жестокий.
В довершение путаницы (которая отражает реальность) бесстрастный не противоположен "страстному". Страстность - а не "страстие", как следовало бы образовывать от "бесстрастия", откидывая приставку. Страстность - это, скорее, неплохо, это человек душу, всего себя вкладывает в порученное. Почему "вкладывает в порученное дело"? Тоже устоявшийся оборот русского языка, все претензии к нам, его носителям. Почему-то жизнь описывается как исполнение поручений, человек - денщик, и ещё хорошо, если у Бога.
На самом деле, вопрос о страдании Бога - это всё тот же вопль: "Где Бог, когда я страдаю!" Заметьте: не вопрос, а вопль. Когда этот вопль приобретает вопросительный знак, он лишается страстности и становится интеллектуальным развлечением.
Конечно, "где Бог, когда я страдаю", это лишь неточная формулировка проблемы "почему Бог не страдает вместе со мной".
Неточность извинительная - если человек действительно страдает, что бывает поразительно редко. И страдание не так уж часто случается, слава Богу, а жажда сострадания и того реже, к сожалению.
Григорий Неокесарийский - не очень древний грек, он жил через три века после Рождества Христова. Тем не менее, он вполне разделял некоторые древнегреческие идеи, которые и идеями-то не назвать. Так, предрассудки, мироощущение, тем более крепкое, что совершенно неотрефлектированное и неосознаваемое. У современных людей таких тоже много, но нам их не видать, как своих ушей.
Например, Григорий был убеждён, что физическая работа унизительна. Свободный человек работает головой, а не руками. Свободный вообще не работает, точнее - слово "работать" ведь не случайно от слова "раб". Так что скульпторы и художники для него были гениями рабского труда. Или даже не гениями, это уж смотря какой скульптор или художник.
Сам-то Григорий, выросший в номенклатурной семье, изначально готовился к тому, что будет ритором. Языком будет работать - может, адвокатом, может, преподавателем, может, политиком. Стал епископом.
Тем не менее, было как минимум одно занятие, которое подразумевало физический труд, но не было исключительно рабским - медицина. Когда Иисус исцелял, поплёвывая - это была позорная физическая работа (позорная, правда, для греков, не для иудеев). Григорий объясняет, почему быть врачом не то, чтобы не позорно, но почему позор к врачу не пристаёт:
"Врач на время забывает о своем достоинстве и смиряет свою волю, почему, принимая
вид раба, делается невольником больных и свое достоинство низводит до подобия
рабства. Однако этого унижения мы не называем унижением для врача ради выздоровления,
которое проистекает отсюда, и мы не думаем, что он лишился достоинства, когда
видим, что он добровольно исполняет обязанности слуги. Ибо, совершив то, что
медицинское искусство призывало его исполнить, он тогда радостно снова принимает
прежнее достоинство: здоровье, которое он желал, доставляет ему больше радости,
чем почёт, которым он раньше пользовался".
На врачебную тему Григорий вышел не случайно. Человек спрашивает, почему Бог не страдает, не потому, что чужое страдание или сострадание облегчает собственное. Человек ищет не сострадания, а плодов сострадания - дел. Кто мне сострадает, тот мне поможет, хотя бы эмоциональной поддержкой. "Почему Бог меня не вылечит!" - вот что стоит за "Где Бог, когда я страдаю!" Так что Григорий абсолютно точно подобрал сравнение. Может Бог поставить мне клизму, если у Него нет ни рук, ни ног?
Ответы Григория Чудотворца - а именно так его прозвали позднее - это ответы богослова. В худшем смысле слова. Григорию не повезло с прозвищем - интеллигентнейший человек стал объектом средневековых суеверий. Григорию повезло с учителем - "самим" Оригеном. Только ещё вопрос, что хуже. Ориген создал богословие, только вот в "богословии" "слово" перевесило "Бога". Григорий не самый талантливый теолог, поэтому все дефекты богословия как метода у него отчётливее, чем у других. Это в чистом виде софистика, игра со словами-знаками, решение не проблем бытия, не проблем людей, а проблем согласования слов.
Первый аргумент Григория: Бог страдает, но Его страдание не настоящее. Настоящее страдание - когда человеку так больно, что он не может делать добро. Настоящее страдание - якобы - всегда вопреки воле человека ("если кто страдает, тот страдает лишь в том случае, когда страдание насильственно оказывает своё действие на того, кто страдает помимо его воли" - перевод Сагарды, увы, причиняет читателю большие страдания). А Бог страдает добровольно и способности делать добро не теряет даже в страдании, "в Своём страдании показывает отсутствие страдания".
Страдания Бога - страдания на кресте - доказывают, что Бог не страдает, потому что они не вечные. Тут Григорий закручивает спираль в лучших риторических традициях: "Не знающий страданий проник в страдания, чтобы Своим страданием показать, что Он - страдание для страданий". Смертию смерть поправ - значит, Бог не умирал.
Григорий делает абсолютно правильные выводы из абсолютно неправильных аксиом. Кто сказал, что страдание непременно принудительно? Кто сказал, что если страдание конечно, то оно уже не страдание? Понятно, что эти аксиомы не Григорий придумал. Любой человек, пытающийся утешить, например, жену, потерявшую мужа, будет говорить примерно так же, призывать к стоической возвышенности. Все стоики - пока страдает другой, а не я.
В конце концов, самое слабое место Григория - образы. Сравнение с врачём гениально, только ведь врач не страдает и даже не сострадает. Античный врач, может, страдал от необходимости ковыряться руками в язвах пациента, современный врач может страдать от похмелья или маленькой зарплаты, но это его, личные страдания.
Более того, Григорий, увлекшись, привёл ещё одно сравнение - вполне типовое для того времени: меч проходит сквозь огонь, но не может его разрубить. Сравнение Бога с огнём, даже с неудержимым пожаром - классика, сравнение боли с мечём - тоже. Однако, в паре они "не работают". Теряется то, что составляет саму суть христианство, его "жало", говоря античным же языком. Бог, может, и огонь, но Иисус - не огонь, Бог Он или нет. Во всяком случае, тот Иисус, Который воплощённое сострадание - и сострадание именно через страдание. Огонь не страдает, дерево не страдает.
Крест, на котором был распят Спаситель, не испытывал страданий, когда в древесину входили гвозди. Страдал Иисус - телом и душой и всем, что угодно выделить в едином человеческом существе. Это было временное страдание? Детский стоматолог, может, имеет право утешать ребёнка: "Это ненадолго, потерпи ещё чуть-чуть!" Взрослый себе такого позволить не может, пациент уйдёт.
Это не означает, что Григорий неправильно воспринимал Христа, неверно "мудрствовал" о Нём. Хотя с точки зрения истории теологии, конечно, он был еретиком. Никто, самостоятельно рассуждающий о Христе, не может не быть еретиком. Ортодоксальны лишь магнитофонные христиане, которых куда больше, чем следовало бы. Только зачем рассуждения, слова, эссеистику - а богословие всё есть подвид эссеистики - превращать в единственный критерий веры. Ответ понятен: когда вера превращается в государственное дело, тогда её начинают оценивать исключительно по тому, что можно представить в письменном виде в канцелярию. Так не надо превращать веру в государственное дело. К сожалению, в III столетии процесс уже начался, что проявилось в истории с Павлом Самосатским. Но это другая история, не на сегодня.
