V ВЕК: ОДНОМЕРНАЯ ЛЮБОВЬ
Подробнее о Феодорите Киррском - Любовь.
Много замечательных слов написано христианами о любви. Сам Иисус говорил о любви редко - дал заповедь любить, вот почти и всё. "Гимн любви" пропел апостол Павел, не Иисус, а потом как фейерверк вспыхнул, особенно в Средние века. Конечно, читаются немногие из этих сочинений, но, к примеру, Максима Исповедника о любви в России читают, да и Рамона Льюля "О Возлюбленном" перевели и издали. Прекрасные, красивые слова, - что ж они соседствовали со средневековой жестокостью? Причём соседствовали не как Христос с разбойниками, а как здоровый зуб с кариесными. Ведь не от здорового зуба передаётся здоровье к больным, а от больных зубов к здоровому передаётся кариес. Льюль удивлялся, почему его раб-мусульманин пытается убежать и не любит его всем сердцем...
Феодорит, епископ Кира под Антиохией, написал вдохновенное эссе о том, что монахи есть ходячая любовь к Богу. Это именно эссе, в котором мысль развивается достаточно прихотливо и не всё говорится прямо. Например, логически трудно понять, зачем Феодорит подробно исследует вопрос о том, согревает ли одежда тело. Он даёт абсолютно правильный ответ - нет, одежда лишь удерживает тепло. исходящее от тела, не даёт ему рассеиваться. Формально ему это нужно, чтобы заявить: монах, который есть меньше пастуха, стоит выше пастуха. Эмоционально, однако, разговор о телесном жаре (а именно это скрыто под рассуждениями об одежде) это разговор о сексуальном в человеке, о телесной основе любви. Меньше есть означает убирать эту телесную основу - обет целомудрия и порождает практику поста. Хотя формально пост в число обетов не входит, каждый до всякого Фрейда и учений об оральных стадиях понимает, что пост и безбрачие крепко связаны.
Кирилл вообще не знает викторианской стыдливости и превозносит любовь к Богу за то, что она не знает посткоитального синдрома:
"За плотским удовольствием следует пресыщение, а любовь божественная не допускает законов насыщения".
Omne animal triste post coitum - всякое животное печалится после совокупления, античных времён наблюдение.
Есть юмореска "Чем пиво лучше женщины", а тут "Чем Бог лучше женщины". Да и что жена - всего лишь средство "утешения", "разрядки", а монахи герои, ибо "живут не с женами, которые придумывают всяческое утешение мужьям".
Вот и всё предназначение женщины - утешать мужчину в кровати, на кухне и в церкви, когда мужчина стоит на солее и проповедует, а женщины кивают, думая, разумеется, о чём-то о своём. Мачизм и патриархальщина в чистом виде.
Если секс - утешение, то довольно пикантный смысл приобретает русский обычай монахов называть "утешением" хождение друг к другу в гости для невинного чаепития.
Любовь, оказывается, измеряется не тем, что есть, а тем, чего нет, от чего человек отказывается. "Любовь питает, напоевает, одевает" - то есть, меньше жрать - больше любить, легко одеваться - больше любить, меньше пить - больше любить. Последнее, конечно, разумно, если только речь идёт о вине, а Феодорит имеет в виду любую жидкость. Любовь нечто вроде зубной пасты - её нужно выдавливать, сжимать земную часть жизни, чтобы произвести своего рода нескончаемую эякуляцию (извините за выражение, не знаю, как это по-русски сказать) в небо:
"Любовь вытесняет, окрыляет их [монахов], она научает их летать, делает способными воспарять выше неба, и, насколько вместимо для них, открывает им Возлюбленного".
На деле, однако, тот же Феодорит люто ненавидел Кирилла Александрийского и злобно радовался его смерти. Парящие выше неба монахи то и дело бросаются друг на друга словно петухи, причём главный аргумент - я-то выше неба парю, а ты в прахе ползаешь.
Конечно, бывают и монахи любвеобильные. Они тщательно скрываются, чтобы собратья их не поубивали, но - есть. Любить-то нетрудно, и даже не обязательно для этого меньше жрать и больше бить (поклонов). Достаточно следовать заповеди Божией, а Господь Иисус чётко описал три измерения любви: высота - любить Бога, ширина - любить ближнего, глубина - любить себя (лучшая половина любого пола, разумеется, входит в "себя"). Попытки убрать одно из трёх измерений (тем более, два) приводят понятно к чему. Фейерверк налицо, огонь в небе рассыпается, а суп в котелке - несъедобный, потому что нарисованный, как убедился Буратино, который совал свой длинный фаллический символ, куда не следует.
