БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ
XIX век: агония – последнее прибежище ханжей
XIX век унаследовал от предыдущего культ агонии как последнего доказательства бытия Божия. Ведётся заботливый подсчёт: Пушкин перед смертью причастился (правда), Дарвин покаялся (враньё). Бальзак, истовый католик, довольно саркастически отзывался о поддельных обращениях «на смертном одре», «in extremis». Сочинять надо для газет, а не для Церкви. Тема предсмертных обращений атеистов становится тем популярнее, чем больше людей бросают Церковь, благо власть больше не понуждает к христанству – и живут дольше, здоровее и богаче, чем их набожные предки. Давая симметричный ханжам, Гюго открывает «Отверженных» изображением святой смерти члена Конвента, настолько просветлённой смерти деиста, что перед ним склоняет голову святой епископ. Правда, Гюго подчёркивает, что именно этот революционер не голосовал за казнь короля.
Совсем уж карикатурную форму эти игры над постелью умирающих принимают в споре о том, можно ли считать Владимира Соловьёва (умер 31 июля 1900 года) православным, коли он перед смертью причастился именно у православного священника. Абсурдный с обоих сторон спор, учитывая, что Соловьёв в боевые годы принципиально считал себя одновременно и православным, и католиком. На закате дней ему было просто плевать на эту «проблему».
Примечателен казус Оскара Уайльда, который безусловно перед смертью стал римо-католиком. Среди его язвительных остров одна – про то, что Католическая Церковь предназначена для святых и грешников, а для тех, кто между этими крайностями – для порядочных людей – существует Англиканская Церковь.
Уайльд умер ровно через три месяца после Владимира Соловьёва, на самом излёте XIX века. Кого интересует, почему гомосексуалы сейчас проводят демонстрации, отстаивая своё право на существование (называются эти демонстрации несколько неудачно – “парады гордости”, но иначе-то как выразиться), пусть попомнит, что великий писатель – Уайльд, во всяком случае, писатель более великий, чем Владимир Соловьёв – не только отсидел в тюрьме срок за половое сношение со вполне взрослым мужчиной, но и был подвергнут жесточайшему социальному остракизму. Он умирал в Париже, в гостинице, где был зарегистрирован под вымышленным именем, в нищете. Владимир Соловьёв умирал в почёте в имении своего друга.
О желании стать католиком Уайльд напоминал своему другу Роберту Россу несколько раз. Тот сам был католиком, причём из новообращённых, а не по рождению, тем не менее, священника позвал только, когда агония уже началась и Уайльд потерял дар речи. Сознание у писателя было вполне ясное, он мог кивать и делать знаки, так что священник – по стечению обстоятельств, тоже ирландец – с чистой совестью его крестил, но причащать не стал, умирающий уже не мог глотать. Спрашивается: крещение есть, конечно, и покаяние. Но в чём безмолвно покаялся Уайльд? В своей сексуальной ориентации? Можно надеяться, что нет. Всё-таки лоно Авраамово – не ложе Прокруста:
«Многие придут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Иааком и Иаковом в Царстве Небесном» (Мф. 8, 11).
И ничего – о предсмертном покаянии.
