ЮРИЙ АФАНАСЬЕВ:
Расшифровка генома показала, что рас и национальностей не существует в том смысле, в каком эти слова возникли и употреблялись. Нет всеобъемлющих качественных различий между человеческими телами. Несколько процентов, даже меньше – вот всё, что отличает папуаса от скандинава. Однако, это не означает, что различия незначительны. Напротив. Человек – в деталях. Крохотные нюансы совершенно справедливо становятся главными «маркерами» при самопознании, при опознавании другого. Чувствительны подушечки пальцев или вкусовые пупырышки, но мозг и сердце чувствительны намного больше и малюсенькие различия превращают в многотонные символы и знаки.
Как ни малы телесные, унаследованные различия между людьми, отличия благоприобретённые, выработанные – ещё меньше. И ещё значительнее! Маркс верно заметил, что свобода человека измеряется по количеству его свободного времени. Тоталитаризм – прежде всего, большевистский в марксистской упаковке, за ним фашистский, нацистский, маоистский – не всегда отбирал свободу политическую или экономическую, но свободу времени уничтожал абсолютно. Видеть это желающие могут на примере «постсоветской России» (не желающие, конечно, не увидят ни за что и нигде). Апологеты «новой России» подчёркивают, что в ней свободнее частная жизнь. Но «частная жизнь» в их понимании – такая же насмешка над реальной свободной частной жизнью, как «личная собственность» в большевистском понимании. Шнурки, носки, зубная паста. Пожрать, выпить, закусить, пописать… Но всё это – в строго очерченных пределах. Пределы эти уже нигде внятно не сформулированы, но все их чётко понимают и большинство с удовольствием этих пределов не покидает и агрессивна к тем, что за эти пределы выходит.
Вот Юрий Афанасьев оправдывает «системную оппозицию» - сторонников Ходорковского, которые не восхваляют диктатуру, но и не представляют мира, в котором свободы выше «стабильности» и «безопасности». Оправдания Афанасьева одинаково приложимы к современным «системным оппозиционерам» и к псевдо-диссидентам «застоя»: «Никого лично из желающих сотрудничать с таким режимом нельзя осуждать. Людям надо жить. У них есть семьи, дети, им надо чем-то заниматься и зарабатывать на жизнь… И где бы ты ни работал — на производстве, в бизнесе, в академической среде или в университетской, — тебе всегда приходится вступать во взаимоотношения с этим режимом».
Подмена здесь в словах «где бы ты ни работал». Если бы люди шли на компромисс только на работе – деспотизм испарился бы за неделю. Но деспотизм требует от людей коллаборационизма и после работы, и за ужином, и ночью. Тотально. Тоталитаризм может удлинить поводок – он теперь не расстреливает, а сажает. Но делается это не по доброте душевной, а исключительно с целью самосохранения, чтобы не повторилось номенклатурное харакири 1937 года. Больше всего тоталитаризм боится не бунта. Бунт – это питательный бульон тоталитаризма, его подзарядка. Больше всего тоталитаризм боится мистера Хайда. Поэтому так досталось чеченцам: мол, что же это за страна, где днём все тебе улыбаются и все твои друзья, а ночью стреляют в тебя?
Стрелять ни в кого нельзя, улыбаться деспотам тоже не стоит. Но освобождать время – нужно. Восемь часов на работу, восемь на сон, четыре на домашние хлопоты и отдых, три просто между пальцев… Ну, слаб человек! Полчасика всего остаётся… Но вот эти-то полчасика можно – на свободу? Почти невозможно – инерция-то остальных 23 с половиной часов нешуточная. Однако, весь опыт человечества показывает, что именно из этих минуточек рождается настоящее.
Почему произошла революция? Потому что двадцать три часа в день русские любили самодержавие, а один часок кто-то его ругал, кто-то готовил восстание, кто-то помогал тем, кто готовил восстание, кто-то кормил тех, кто помогал тем, кто готовил восстание… Почему современный русский деспотизм так незыблим? Потому что двадцать три с половиной часа в сутки мы гадим миру согласно указаниям начальства, а в оставшиеся тридцать минут гадим по инерции, по зову того, что вместо сердца, со злости и т.п. Да при застое лучше было – тогда люди плевали в диссидентов только, когда начальство приказывало, а теперь борьба с белыми воронами, раскольниками, бузотёрами ведётся в основном сугубо добровольно. На Маркса, Энгельса, Ленина не вкалывали с таким энтузиазмом интеллигентные люди, с каким сейчас вкалывают на новую троицу – Православность, Стабильность, Безопасность. И «Русский Мир» от северного полюса до южного. Единство, единство, единство! Конечно, «интеллигентность» эта довольно условная, но всё же какой стыд и срам… От Брежнева ушли, а к Путину пришли…
Как в теле основной поток крови прокачивается по невидимым крошечным капиллярам (так что смешны претензии ханжей получить мясо «без крови»), так в жизни основной поток идёт не по проспектам, а по крошечным минутам. Никто не имеет права упрекнуть человека, что эти минуты утекли сквозь пальцы, но ни один человек не имеет права позволить своим минутам утекать. Это относится не только к свободе (и уж конечно, не только к политической свободе). Милосердие, вера, любовь, - всё это минутные, точечные свершения, но без них остаются мёртвый мрамор и сухой гранит.
Ещё из интервью Юрия Афанасьева места, которые вполне могут считаться мифологемами псевдо-либеральных интеллектуалов.
«Подавляющее большинство россиян на протяжении двух тысячелетий пребывали в состоянии на грани выживания. Многие десятки и сотни локальных миров прекратили свое существование, ушли в "мир иной" на глазах у тех, кто выживал в тех же условиях. Постоянные коллективные исчезновения из-за голода, болезней, грабежей и угонов в рабство отпечатались в социальной памяти и передаются веками из поколения в поколение в виде исторически транслируемых феноменов культуры».
Я сперва было решил, что Афанасьев оговорился – «на протяжении двух поколений», не двух же тысячелетий. Но «из поколения в поколения» указывает, что это, видимо, не оговорка. Впрочем, важнее два других мифа.
Один миф – методологический. Нет такого гипноза – то есть, нет таких «исторически транслируемых феноменов культуры» - которые бы поощряли рабскую психологию. Как нет и механизмов, поощряющих любовь к свободе. Механизму культуры вторичны по отношению к экзистенциальному выбору. Миф о «механизмах культуры» есть лишь видоизменение расистского мифа о «врождённой рабской душе» того или иного народа. Насколько лысенковщина не была случайным феноменом, видно из того, как настойчиво русские пост-революционные интеллектуалы говорили и говорят о закреплении в «русском народе» в результате репрессий неких особых черт. Говорящие, конечно, себя исключают из «выработанных».
У Афанасьева деньги определяют бытие. Это не марксизм, это номенклатуризм, не социология, а мифология, потому что по Афанасьеву и нищета, и богатство поощряют безволие. Русские терпят деспотизм, потому что «превращает их в существа безвольные», и в те же существа их превращают «нефтедоллары последних лет».
Второй миф – содержательный. Афанасьев возводит своеобразие России к Золотой Орде, следуя двухвековой уже традиции. Однако, в самом решающем пункте эта традиция делает странный кульбит. «Наследие Орды» - деспотизм и рабский характер подданных. Позвольте, а как же Орда завоевала Китай, Русь и прочие страны? Наследие Орды – милитаризм, причём возведённый в квадрат в сравнении с ордынским, переработавший все социальные институты. Русские, по Афанасьеву, готовы «умирать стоя». Вот как он описывает историю России: «Став единым образованием, оно, это большое общество, сначала называлось Московией, Московским царством, потом оно расширилось до России и в конце концов расползлось, разрослось до Российской империи. Заняв собой в подобном качестве всю центральную часть необозримого евразийского пространства».
Примечателен средний род и безличность: «расширилось», «расползлось», «разрослось». Можно подумать, что речь идёт о тесте, которые из кадки выползает на пустой стол. Как «образовалось», «сложилось». Никто ни в кого не стрелял, никто никого не истреблял… Русские только мучались и страдали, а завоевывали для России Восток и Запад какие-то призрачные создания… Русские бедненькие, безвольненькие, холопушки… До революции-то были откровеннее: «Солдатушки, бравы ребятушки!»
Это не проблема прошлого, это проблема настоящего. Да, современные русские – милитаристы особого рода, с психологией дезертиров и смершевцев. Это даёт единственную надежду на то, что Россия всё же не начнёт ядерной войны – война развеивает мифы о «победоносных вождях» и «героях-солдатах». Но в то же время именно изолгавшиеся донельзя люди способны начать атомную войну и погубить всех, включая себя. Постоянное понижение образовательного уровня, способности вести диалог, мыслить в общении превращает русских в людей, у которых психическая адекватность слабее вооружения. Во всяком случае, чтобы не дать России начать атомную войну, нужно считать, что Россия способна начать атомную войну – Россия, не какая-то там Персия.
Сама же по себе централизация власти – признак вторичный. Большинство деспотий не были опасны для соседей, а многие милитаристские государства не были деспотиями. Более того: Афанасьев совершенно верно характеризует Россию как «режим господства бюрократии». Конечно, было бы корректнее просто вспомнить Восленского: номенклатурократия. Это – не монархия, это олигархия, вылупившаяся из большевистского режима и отбросившая марксизм как ненужный кокон. Ещё и поэтому мифологема о российском деспотизме опасна: она внушает человеку, что его пассивность неизбежна. Да нет – номенклатурократия неприятный режим, однако, отнюдь его смерть отнюдь не на кончике иглы, а много ближе.
Миф Афанасьева (и внутри-номенклатурного либерализма в целом) есть именно миф о неизбежности и неколебимости власти номенклатуры. Сделать ничего нельзя! Не рыпайся! У этого мифа есть и обряд – Пляска Одиночки. Афанасьев всем своим поведением демонстрирует – ни с кем нельзя объединяться. Каждый живёт сам по себе! Партия? Бесполезно! Общественное движение? Пустая трата сил! Единственный раз, когда Афанасьев «объединился», это было участие в придворной интриге, заменившей Горбачёва на Ельцина, обогатившей интриганов, уморившей Сахарова и ставшей частью превращения номенклатуры из гусеницы в бабочку.
