|
КОЖА
Честертон прославился эссе о скелете, которое напоминало - человек есть кожа да кости. Викторианцы полагали,
что человек состоит из чувства долга, из цилиндра и фижм. Когда сталинские и гитлеровские зверства явили миру
человекоминимум, иллюзии рассеялись.
Человек остался, правда, слегка потрясённый. Больше всего потрясли не кости: к костям европеец привык, обычное
напоминание о смертности. Потрясло то, что нацисты пустили в ход кожу. Разных людей разное потрясает: кого -
абажур из человеческой кожи, а кого - использование кожи вполне живых людей в качестве бумаги. Символом зверства
стал всё-таки не абажур, а номера на руках заключённых. Человек может спокойно отнестись к тому, что сделают
с ним после смерти. Но ещё при жизни стать довеском к собственной коже означает воплотить - точнее, вокожить
- притчу Андерсена о тени, которая наняла тело, отбрасывавшее (и отбросившее) её, чтобы изображать тень.
В сталинских лагерях заключённые сами расписывали свою кожу, в том числе, портретами Сталина. Они превращались
в собственную тень и в тень Отца Народов по своей воле. Теневое существование - человека, экономики - оказывалось
единственным светлым пятном в извращённом мире.
Тот же Честертон издевался над нацистами за то, что они щеголяют в рубашках одинакового цвета. При этом Честертон
иногда совпадал с нацистами в критике капитализма; ещё чаще он совпадал с дистрибутивистами, которые уже носили
зеленое, хотя зелёными ещё не назывались. Тем не менее, Честертон подчёркивал, что готов поделиться рубашками
с нищими, но категорически не желает писать на своей рубашке "За справедливую делёжку!" (Chesterton
G.K Remember Liberty. June 1, 1933. G.K.Weekly. Reprinted: The Chesterton Review. Vol. XXV. Nos. 1&2, February/May
1999. P. 11: "While willing in a sense to put my shirt on Distributivism, I am not willing to put Distributivism
in my shirt"). Через сто лет Запад, включая Англию, стал писать и рисовать на своей коже. Формально
- то ли дикарство, то ли зэковство, но ведь и содержание иногда важно. "Свобода есть свобода носить рубашку
по своему вкусу" (Честертон, там же). Кожа - самая исподняя рубашка (и под присловьем "своя рубашка
ближе к телу" таится присловье "Своя кожа рубахи дороже" (Даль).
Поэтому самая зверская казнь - сдирание кожи, а вера противопоставляет ей образ святого Варфоломея, который
держит в руках собственную кожу, словно это, действительно, рубашка: захотел - снял, захотел - одел. Дикарь
разукрашивает кожу, чтобы стать членом племени, зэк - чтобы слиться с другими зэками. Свободный человек разукрашивает
кожу в доказательство того, что он ни с кем не слит.
*
Игумен Евмений Перистый критиковал современную эпоху за отсутствие "рамочности", "стержня",
в частности, за то, что священники позволяют себе ходить не в клерикальной одежде и даже появляться на публичных
пляжах. Что напомнило мне запись о. Александра Ельчанинова:
"И вот какая у меня была мысль, когда я грелся на песке в купальном костюме — я совсем
не чувствовал себя священником. Как много значит костюм! Все же, такое «несвященническое» самочувствие у меня
бывает редко; почти сплошь, с легкостью и удовлетворением, я чувствую себя священником и когда, вот так, выхожу
из этого чувства — всегда упрекаю себя".
У меня камертон простой до неприличия, Декарт бы поперхнулся: отец Александр Мень позволял себе?.. Позволял.
Следовательно, Перистый тут неправ. А во всем остальном - созвучен отец Евмений отцу Александру? Созвучен, и
даже очень. Что до костюма... Я до того, как стал священником, думал: стану - всегда буду подрясник, точно бы
не писал больше никаких критических статей в адрес церковных структур. Но и тогда я понимал, что это было бы
неправильно - я обычно первое, что решаю, решаю неправильно.В конце концов, это уже какая-то гиперответственность,
которую справедливо критикует тот же Перистый. Мало ли, что другие подумают. Если жить, cтараясь только не соблазнить
малых сих, то это уже не жизнь. Взрослые люди, можем и должны и без внешних рамок проводить житие свое благопристойно.
А то все так ряской и затянет.
*
Мир устроен в целом разумно. Вот интервью с английским литератором Терри Пратчеттом. Литератор в чёрной водолазке, в чёрной шляпе, сидит и опирается на чёрную-чёрную трость с золотым набалдашником. Сразу понятно, что читать его не следует, как равно и как того литератора, который всё время в чёрных очках, и того… и того… Очки, кстати, могут быть и розовые, и изумрудные… Святое чеховское пенснэ – такие тогда носили все. Почти все. Конъюктурщики были и тогда, и носили они совсем другое. Жёлтая кофта Маяковского точно сигнализировала о его кремлёвском будущем.
*
Илья Огнев (Комсомольская правда, 2.3.2001) о спектакле "Адам и Ева", с фотографией: главные герои
одеты в костюмы-трико телесного цвета, изображающие наготу, с преувеличенно выпуклыми частями тела. Изображение,
открывая, закрывает именно то, что призвано изображать. Может быть, иконоборчество этим еще вдохновлялось?
Миф о Мидасе отражает внешнее сходство кожи с золотом, побуждающее
думать, что вообще-то человек может и должен золотить мир. Богатство заложено в природе человека, как золото
- в цвете кожи. И первый признак старости - потеря кожей того сходства с золотом, которым она наделена в колыбели.
Ребёнок - золотистый цветок. Правда, это означает, что человек так же увядает, как цветы.
Золото тоже вянет. Только цветы увядают физически, а золото увядает в человеческих глазах как только оно оказывается
вне досягаемости. Каждому очень интересно золото в своём кошельке или в чужом, но в чужом потенциально - то
есть, очень интересно, сколько можно переложить от из ближних и дальних. Однако, кому интересно, сколько получал
предок две тысячи лет назад? Слишком далеко, чтобы ощутить давление денег, которое так ощутимо при информации
о миллиардах современного богача, вовсе не родственника.
От чужих, но современных денег, что-то очевидно может достаться. Это не алчность и не зависть: зависть, когда
человек убеждён, что изобилие денег в чужом кармане всегда означает недостаток денег в кармане собственном и
что нет иного пути разбогатеть, как лишив денег ближнего своего. Это всё та же оппозиция, что и в противопоставлении
творчества и спасения, веры и ханжества, мира и войны, орала и меча.
Не случайно расизм выбрал в качестве основного признака совершенства цвет кожи: кожа тут отождествляется с
человеком в целом, а цвет - с цветом золота. Идеальный цвет - "белый", то есть, именно золотисто-белый,
а всё, что темнее, то уже испорченное. Это психология, которой недостаточно себя для самооценки, она сравнивает
себя - цвет своей кожи, увесистость своего кошелька - с ближним. Если нет ближнего, то человек не может сам
оценить себя.
Такой человек отчаянно завидует богачу, но предпочитает собственное богатство скрывать, потому что боится чужой
зависти. Только, если богатство достигает какой-то неимоверной величины, человек начинает его демонстрировать,
утверждая свою принадлежность к расе богатых.
Зрелище столь же печальное, как и поведение тех небогатых людей, которые пытаются выглядеть богаче, чем они
есть на самом деле. Так один эстрадный певец выбеливал себе темную кожу, чтобы сделать карьеру в стране "белых".
Не одна красавица XIX века пряталась под зонтиком от солнца, чтобы выглядеть аристократкой, которой нет нужды
работать под палящим солнцем. Когда же белизна кожи стала признаком низшего сословия, загнанного в конторы,
оффисы, кабинеты, признаком богатства стала кожа загорелая.
Признаком бедности служит недостаток "второй кожи" - одежды, обуви, признаком нищеты - недостаток
"первой кожи", которая от недоедания становится столь бледной, что её называют "просвечивающей".
* * *
Кожа есть форма, человек - содержание. Бог есть Слово настолько, насколько Он облёкся не вообще в плоть, а
именно в одежду кожаную. Если что-то мешает такому восприятию кожи, то волосы. Где волосы, там кожи нет, там
уже шкура (это не распространяется лишь на голову). Поэтому мифологические герои
настолько люди, насколько они не волосаты. Исав - оброс шерстью настолько, что его слепой отец думает, что ощупывает
Исава, тогда как он щупает шерсть животного.
Когда Иоанн Предтеча и другие праведники облачаются в козьи одежды, - это пост, наподобие молчания, это возвращение
в дочеловеческое. И еще в Средние века признаком дикости была овчина - не шуба, мехом внутрь, а вывернутая мехом
наружу шкуру. Одежда тогда вполне одежда, когда она напоминает кожу, а не шерсть. Аристократ носит шубу "крытую",
мех не виден. Крестьянин носит мехом наружу. Когда современные "зеленые" набрасываются на тех, кто
щеголяет в мехах - это бунт аристократов против разбогатевших холопов.
Идеальная одежда - из шёлка. Или из синтетики. Она гладкая и облегающая как кожа, а идеальная одежда - это
попросту кожа. Не случайно в истории религии так часто нагота оказывалась чем-то вполне простительным, а вовсе
не стыдным. Да, собственно, разве не к обнажению призывает Иисус, когда говорит: "Отнимающему у тебя верхнюю
одежду не препятствуй взять и рубашку".
Сам Иисус в библейской традиции - агнец, барашек. Казалось бы - баран, безропотно идущий на заклание. Баран
- значит, покрыт шерстью, словно Энкиду или Исав, возвращён в животное состояние. Но нет: у пророка Спаситель
не вообще барашек, а барашек, который не блеет во время стрижки. Голгофа, смерть оказываются при этом лишь сострижением
шерсти. Но ведь это очеловечивание, а не одичание.
Когда жители Иерусалима кидают под ноги Иисусу свою одежду - это выражение не просто восторга, но рабского
восторга. Одежда - вторая кожа. Бросающий одежду сдирает с себя кожу. Кто бросает под чужие копыта плащ, тот
бросает самого себя. В былые времена бросали и живых людей под копыта победителей - это уже восторг не рабский,
а рабовладельческий.
*
В Австрии музей организовал выставку "Эротика в искусстве", вход на которую разрешался только в обнажённом
виде. Так золотое правило этики препятствует похоти: хочешь видеть другого нагим, заголись сам. Стыдишься? Только
не требуй от другого бесстыдства и не пользуйся чужим бесстыдством.
* * *
Когда Иисус повелевал делиться одеждой, давая больше, чем просит нищий, Он не имел в виду рубашку. Он сказал
"кутон", и это слово, обознающее легкую одежду жарких стран, греки заимствовали, сделав из него хорошо
знакомое и в России "хитон". Слова Иисуса греки перевели как "просящему хитон, отдай и гиматий".
Обычно, если уж человека поволокли в суд, то с намерением ободрать его как липку.
Можно счесть это опиской или ошибкой памяти. В Евангелии от Луки та же заповедь передана более логично: "Отнимающему
у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку" (6, 29). Между прочим, тут эта заповедь дана
как прямое продолжение заповеди насчет подставления щеки.
Видимо, в данном случае Иисус просто оговорился, но оговорка Его не случайна. Иисус ходил без пальто, вот в
чем дело. У Него не было "гиматия", у Него был только хитон. Когда Его распяли, именно этот хитон
стражники сделали предметом жребия. Был бы гиматий, караул занялся бы сперва гиматием.
Хитон Христа был "не сшитый, а весь тканый сверху" (Ио. 19, 23). Такие стоили дороже, к тому же по
древним поверьям одежда без швов защищала не только от непогоды, но и от злых духов. Евангелист, естественно,
не считал, что Иисусу нужна была такая защита, он просто объяснял, что этот хитон был из дорогих. Но все-таки
это был хитон, а не гиматий. Пусть и дорогая рубашка, а пальто дороже.
Иисус не носил гиматия не случайно: не носил, потому что и другим не советовал. Он даже не советовал брать
с собой в дороге две рубашки, два хитона (Мф. 10, 10). Это ученикам, а тем, кто сидит на месте, тот же совет
в чуть другой форме: поделись. Если у тебя два хитона, один отдай неимущему (Лк. 3, 11).
Конечно, Палестина намного южнее Греции, не говоря уже о многих других странах, и без пальто тут можно обойтись.
Поэтому Иисус и не подчеркивал, что пальто - роскошь. А вот греки, читая (и записывая) Евангелие, очевидно задумывались:
рубашка - это одна проблема, пальто - совсем другая. Рубашка моя никого не соблазняет, а вот гиматий увести
даже больше охотников, чем дать мне пощечину.
В конечном счете, в истории христианства прославился Мартин Турский, который собственный плащ-гиматий разрезал
на две половины, и одну отдал замерзающему нищему. Не очень-то буквально Мартин исполнил заповедь Христову,
не отдал плащ целиком. Но и климат даже на юге Франции не такой ласковый, как на севере Иудеи. И если где-нибудь
в Латинской Америке или на Филиппинах можно следовать Христу не то что без пальто, но даже и без рубашки, то
в России или в Америке этот номер не пройдет. В Когалыме даже и шубу бесполезно резать пополам: и другого не
согреешь, и сам замерзнешь. И пару рубашек лучше иметь, а еще лучше две или три пары, чтобы не замучаться со
стиркой.
Впрочем, это чисто гигиенические проблемы. Сложнее пришлось римлянам, когда весть о Христе добралось до них.
Римляне считали себя утонченной и высокой цивилизацией ("цивилизация" они не говорили, хотя "цивис"
- это "город" как раз на латыни). Символом этой цивилизации была тога, без которой на форум и вообще
в приличное общество просто не пускали. "Народ тоги", "генс тогатус", - вот что такое Рим.
Тоги не было у "варваров", у всяких там греков. Они не понимали ничего в великом искусстве драпировки
складок, - дикие люди. Тога - символ иерархии, упорядоченности, места в иерархии, заслуг перед отечеством. Как
военные награды у эсэсовцев, а впрочем, и не только у них.
Только почему-то так вот совпало, что как раз ко времени рождения Христа римляне стали нервно относиться к
тогам. Как раз на вершине завоеваний им вдруг захотелось немножечко слиться с завоеванными. С военной точки
зрения, это имело смысл постольку, поскольку помогало завоевать симпатии покоренных народов. Поэтому император
Август дарил придворным-римлянам греческие плащи и предписывал, что облагодетельствованные учили греческий язык.
Правда, император же дарил допущенным ко двору грекам тоги и требовал, чтобы те учили латынь. Но греков тоги
не прельстили, а вот римлян греческие плащи очаровали. Они стали их называть "паллий", видимо, от
греческого слова "парус" - "ткань", "полотнище", "покров", "мантия".
Да и русский "парус" отсюда же.
Паллий был дешевле тоги, практичнее, к тому же, он воспринимался как в двадцатом веке джинсы - всеобщая одежда,
универсальная, но в то же время не нищенская. Смокинг ко многому обязывает, как и тога, джинсы и паллий не обязывали
ни к чему. Джинсы демократичнее. Смокинг свидетельствует о принадлежности к определенному кругу, джинсы свидетельствуют
о том, что человек принадлежит себе. Тога могла быть заношенной и нищенской, как римская демократия при императорах.
Тога могла напоминать о былом величии, о формальном статусе. Иной разбогатевший вольноотпущенник носил паллий
побогаче такой тоги и носил с гордостью: это был знак его удачливости, напора, воли.
Правда, далеко не всегда и всюду джинсы были дешевы: в коммунистической России 1960-х годов они были архидорогой
одеждой, свидетельством либо богатства, либо принадлежности к номенклатуре и её привилегиям. Когда российская
нефть подорожала и наступило относительное процветание 1970-х годов, джинсы стали более распространенной одеждой.
Но одновременно обаружилось, что джинсы могут быть признаком "настоящего" интеллектуала: не советского
чиновника от философии или истории, а диссидента.
Правда, при этом предполагалось, что такие люди ходят не вообще в джинсах, а в "драных джинсах".
Это лишь увеличивало сходство джинсов с паллием, который для римлян показывал, что человек - философ, да не
вообще философ, а именно киник. Некоторые киники подчеркивали дырявость своих плащей (такие плащи называли "трибонами",
"заношенными"). Но это было не самое главное значение слова.
В конце концов, даже противопоставление римлян как прагматичных "тогати", не склонных к умозрениям,
грекам как "паллиати" было лишь способом на манер того времени выразить то вечное противостояние,
которое в Средние века богословы выражали через противопоставление деловитой Магдалины и созерцательной Марии,
а в ХIX веке славянофилы - через противопоставление бездушных и расчетливых жителей Запада, штольцев, душевным
и духовным, хотя и непрактичным русским обломовым.
В каждом народе предостаточно и марий, и магдалин; более того, Магдалина - тоже ведь Мария, и в каждой Марии
есть хоть немножечко магдалинского, иначе бы род человеческий давно пресекся. Человек не может быть бездуховным,
он в крайнем случае одну духовность подменяет другой, и чаще всего - духовность личности, духовность паллия
подменяет духовностью тоги.
Одним римлянам нравилось растворяться в коллективе, и Ювенал вздыхал по тоге: мол, теперь "лишь покойника
кутают в тогу". Апулею нравился паллий, так что он утверждал: "И покойника закутывают в тот же самый
паллий, в который одеваются философы". Ясно, что Ювенал и Апулей ходили на похороны совершенно разных людей.
Так что если для Христа проблема была в том, что с себя снять, то для большинства людей, включая христиан,
проблема в другом: что на себя надеть. Христиане из тоги и паллия выбирали паллий. В середине II века апологет
Иустин подчеркивал, что одел паллий именно после знакомства с христианства, сочтя эту религию единственной истинной
философией. Так же полвека спустя поступали некоторые (не все) христиане в Александрии - член совета пресвитеров
Геракл и, видимо, знаменитый богослов Ориген .
Чуть западнее, в Карфагене шокировал своих сограждан паллием Тертуллиан. Увы, Карфаген был провинцией в сравнении
с Римом, тут легко было шокировать. Тертуллиану пришлось писать целый трактат
"О паллии", где защищал не столько христианство, сколько греческий космополитизм. Впрочем, Тертуллиан
явно получил удовольствие от сочинения этого необычного эссе: он, чаще нападавший на философию, тут защищал
философию или, точнее, философствование.
В конце IV века Амвросий Медиоланский видел в паллии знак принадлежности к "христианской философии"
и полагал, что Христос в паллий "сам апостолов своих и тело свое одевал" . На античных саркофагах
Христос изображался в киническом плаще.
История простого куска ткани на этом не кончилась. Может быть, рубеж между Римской империей и Византийской,
античностью и средневековьем проходит не на полях сражений, а в гардеробе. Исчезли тоги, а паллий стал шарфом,
который носили только императорские чиновники. Император, к примеру, лично пожаловал паллий папе Григорию Великому
Но потом императоры как-то стушевались, а папы остались и процвели. Они сделали паллий знаком своей милости
и жаловали его архиепископам, возглавлявшим миссионерские экспедиции.
Правда, при этом Папы действовали как "всего лишь" наместники апостола Петра (позднее они уже выступали
как наместник самого Христа). Перед тем, как посылать паллии в Германию Бонифацию Кредитонскому и его сподвижникам
(743 год), Папы возлагали их на гробницу апостола Петра.
С конца VIII в. всем митрополитам жалуется паллий как видимый знак их главенства над "обычными" епископами,
их "архиепископства" . Епископ должен был в течение трех месяцев после избрания на должность архиепископа
просить в Риме паллия, представляя при этом свое исповедование веры, и до получения паллия он не мог не восседать
на митрополичьем троне, ни рукополагать викариев.
Правда, такая централизация власти в Риме произошла далеко не в один момент, она длилась веками. И борьба за
паллий стала одним из ее признаков. Например, в 1023 году архиепископ Майнца Арибо сам облачился в паллий. Папа
Бенедикт VIII заявил протест, но в следующем году умер, и Арибо остался при паллии.
В конце того же столетия английский король Вильгельм II, начиная ту длительную борьбу с папством, которая завершилась
полтысячелетия спустя, потребовал себе права вручать архиепископу Англии паллий, присылаемый из Рима. Это сделало
бы короля папским викарием. Благоразумный Ансельм Бекский, великий схоласт, добился компромисса: паллий положили
на алтарь, и он взял его оттуда - как бы от самого Христа .
Во всех других странах постепенно Папы добились того, что за паллием стали приезжать непосредственно в Рим:
со времен Пасхалия II новоназначенные архиепископы приносили лично Папе присягу, получая взамен паллий. В общем,
дальше все развивалось по обычной логике власти: за паллий стали платить, плата стала предметом торга, и в сентябре
1522 года Папа милостиво разрешает немецким князьям оставлять себе плату за паллий, употребляя на вооружение
против турок - а взамен Папа требует от тех же князей борьбы с Лютером, учение которого, оказывается, куда опаснее
турецкой угрозы .
На Востоке, в Византии были свои символы епископского достоинства, в том числе и одежды, воспроизводившие императорские
облачения ("саккос"). Но у древнего паллия все-таки оказалась тут другая судьба: называли его, естественно,
чаще по-гречески, "схимой". Схима стала символом монашества. К тому же IX веку, когда на Западе паллий
стал символом архиепископства, в Византии схима стала символом различных степеней монашества. Были "малосхимники"
и "великосхимники". И те, и другие претендовали быть ангелами на земли, только малосхимники были "малым
ангельским образом", а великосхимники, естественно, "великим" подобием ангелов.
Облачение в "великую схиму" стало пышным обрядом, который повторял многие детали крещения: оглашение,
чтение апостола и Евангелия, принесение обетов, пострижение волос. В России принятие схимы так и считали "вторым
крещением", и лишь в ходе богослужебных реформ XVII века этот обряд сократили, оставив собственно облачение
в схиму.
Симеон Солунский (ум. 1429) в трактате "О покаянии" назвал паллий/схиму "медным панцирем",
"совершеннейшей одеждой, которая, как божественная доброта, охватывает все" .
Слово "медный" здесь звучит для современного уха немного комично, заставляя вспомнить ядовитое присловье
из детской сказки: "Тот, кто носит медный щит, тот имеет медный лоб". Какие только изверги не принимали
перед смертью монашеский постриг.
Схима стала православной индульгенцией. Если схима - это философия христианства, то это не столько киническая,
сколько циническая философия: "Не согрешишь, не покаешься". Главное успеть вовремя накинуть плащик.
После этого скорее хорошо думаешь о тех людях, о которых сложили поговорку: "Пришли схимить, а святой и
черное платье хочет скинуть" (Даль).
В этой поговорке слово "черное" обретает свой изначальный смысл: "повседневное", "рабочая
одежда", все те же джинсы, все тот же монашеский хитон-подрясник. Откуда это искушение - сбросить все?
Христос не призывал к нудизму. Но история того, как простую заповедь "не носи лишнего" превратили
в основу для хитроумнейших и изощреннейших одеяний-злодеяний, поневоле заставляет задуматься, а не лучше ли
вообще ходить голышом и замерзнуть, чем носить всякие паллии-схимы и сжигать людей заживо.
Христос, конечно, не призывал к нудизму, но и ничего святого в одежде нет. В конце концов, одежда есть лишь
результат первородного греха - когда в библейском рассказе говорится о "ризах кожаных", там употреблено
то же самое греческое слово "хитон", что и в совете Иисусу не цепляться за свою рубашку.
В этом смысле нудизм - не решение проблемы, потому что даже нудист не может снять с себя кожу. Хотя технически
это возможно, и образ святого Варфоломея, с которого кожу содрали, веками завораживал людей: неужели вот это
- то, к чему надо стремиться? Неужели все, что нужно человеку, это "духовное одеяние", "одеяние
праведности", "одежда брака небесного", "броня правды", "плащ ревности"?
В конце концов, "схима", помимо прочего, переводилась на латынь и как "хабитус" - то есть,
"облачение" вообще. У современных врачей "хабитус" - это облик, общая "конституция",
"сложение" тела (и "привычка", "хэбит" - это то, что стало привычным душе, как
кожа привычна телу). Весь наш облик - это всего лишь облачение. Мы не видим себя такими, какие мы есть.
ПОДКОЖНЫЕ ЗАПАСЫ ИЛИ ПОДКЛАДКА
 Фотограф
Павел Кассин запечатлел Ельцина, который распахивает пальто словно эксгибиционист или уличная женщина. Снаружи
пальто обычное, чёрное. Но подкладка у пальто - из горностая. "Царская мантия, только изнутри",
- прокомментировал фотограф (Иностранец. - №4. - 2005 г. - С. 25-27). И это не карнавал Гарун аль-Рашида, потому
что пальто роскошное и сверху, и изнутри. С таким же лукаво-довольным выражением лица Ельцин демонстрировал
свою "загогулину" - Путина, внешне тоже вполне номенклатурная суконная чернота, постоянно, однако,
норовящая похвастаться, пусть украдкой, царским горностаем.
Михаил Булгаков мог бы ещё раз повторить с гордостью, что он "угадал", предсказал всё это своей знаменитой
фразой о "белом плаще с кровавым подбоем". Бедные сильные мира сего! Они надеются обыграть справедливость
простейшей двухходовкой, вывернув свои мантии наизнанку. Но справедливость улыбается - и все видят наготу короля.
Наг тот, чья одежда перестала выполнять изначальную функцию - скрывать срам. А именно такое происходит и с тем,
чья одежда скрывает только самоё себя. Такое происходит и с солдатом в хаки или в пятнистой одежде бойца: его
одежда формально ближе всего к описанному в Библии фиговому листку, но именно поэтому она - кощунство, издевательство,
ибо данное для спасения превращает в средство нападения и войны
*
Вл.Головлев из Волжска (Волгоград. обл.) - последователь Порфирия Иванова, ходит, соответственно, босиком и
в шортах. Сфотографировался на паспорт в этом виде и получил отказ. Дошел до обл.суда, получил отказ, местный
омбудсмен на его стороне - нет закона, который запрещает так выглядеть на фотографии в паспорте (Новые Известия,
20.1.4). Главный аргумент милиции (Алдр. Баранов): "Мы можем дойти до безрассудства".
*
Неприятно религиозное ханжество, но секулярное тоже не сахар. Как издеваются над клерикальной одеждой. А ведь
она бесконечно проще светского dress code - см. заметку Романа Дорохова в "Известиях" ("Праздник
непослушания кончился", а число я не пометил): в связи с экономическим кризисом в США строже спрашивают
с сотрудников, даже программисты вынуждены ходить не casual - "затрапезно", в джинсах и свитере, а
informal - рубашка с галстуком, но пиджак и брюки могут быть разного цвета и фактуры. Формальная одежда - ясно,
а есть еще токсидо - смокинг. Да по сравнению с этим подрясник с рясой - святая простота. Да и без сравнения
- тоже.
*
16 сентября 1955 г. в Аргентине свергли Хуана Перона. Милая деталь у Серг. Сергеева (КП, 18.9.3, с. 14): Перон
опирался на люмпенов, которые называли себя "дескамисадос" - "безрубашечники". Они осенью
1945 г. защитили Перона от свержения, наводнив Буэнос-Айрес. Вспоминается притча о счастливом человеке, у которого
просили рубашку, чтобы "заразиться" - а он был так беден, что, хотя и пахал целый день, рубашки не
имел. Во Франции (притча о счастливом безрубашечнике использована у Франса) бедняков звали "санкюлоты"
- беспортошники, безбрючники. То есть, брюки-то у санкюлотов были, конечно, у них не было "кюлотов"
- элегантных бриджей. Бесконечно разнообразие одежд, которые становятся символами - вплоть до знаменитого спора
об инвеституре - от слова "вест", от которого в романских языках "куртка", "одежды".
Кто "одевает", "инвестирует" епископа - светское или церковное начальство? Одежда спасает
человека от обнаженности, от беззащитности, как делает это и кожа. Нужно учиться, как учатся убивать, чтобы
преодолеть барьер в душе и скальпелем разрезать кожу, чтобы прикоснуться к обнаженной плоти. Человек облачается
так же рефлекторно, как глазное яблоко прикрывается веком. Прощать, быть милосердным означает никогда не прикасаться
к этой внутренней интимности человека. Он, может, и рад представить себя обнаженным - вложи персты в мою нищету,
сострадай мне - но нет: нельзя. Этим оправдано то, что считают бессердечием западной души, и что есть ее целомудрие.
Не судить - не только не осуждать, осуждать как раз можно и нужно, только в состязании с защитой, а не судить,
не разбираться, грешит ли человек вольно или невольно. Предполагать, что всякий грех - невольный.
*
Студит в 44-м слове предупреждает монахов об опасности гомосексуализма. Разумеется, тут речь не идёт о врождённом
гомосексуализме - если таковой существует, что наукой не доказано, но утверждается многими. Студит прямо говорит,
что ему этот соблазн знаком, почему и советует: начинать следует с отказа глядеть на собственное тело: "Не
смотри на наготу свою". Это доведение до предела принципа, по которому в монастырь не допускаются ни
животные женского пола, ни женщины, ни подростки. (Cтудит Феодор. Наставления // Добротолюбие. 2-е изд.: М.,
1901. Т. 4. С. 101). Студит по нисходящий перечисляет методы защиты: "особая Божия помощь, покров отеческий
и сознание искушения самими пострадавшими". Труднее всего, кстати, не дополнительная помощь Божья,
а именно осознание.
*
Еп. Иркутский Тихон: "Как лица, поставленные на особое положение от мирян, священнослужители и по внешнему
своему виду должны выделяться из среды других людей, почему одежда их должна быть оставлена той формы, какая
узаконилась целыми веками" (Отзывы, 1, 845; 1905 г.).
|
