См. паломничество, время.
Отпуск есть исход от беспокойства к покою, от суеты к миру, от временного к вечному. Верующий мог бы указать на отпуск как на самый точный аналог блаженства
веры, только верующий сам нуждается в отпуске.
Религиозный отпуск называется паломничеством. Паломничество не есть интервал в религии, напротив: паломничество освобождает веру от религии, от суетности.
Религия есть волевое начало в вере. Человек склонен забывать, что веру он не изобрёл, не высек из кремня, а попросту она в него вошла. Никакое волевое
усилие не сделает неверующего верующим, как никакое волевое усилие не сделает девушку беременной.
Хотя, конечно, воля девушки в процессе участвовать должна, да и после родов странно было бы превращаться в безвольную тряпку. Тем не менее, блаженство
быть родителем тогда полное, когда не нужно менять подгузники, не нужно думать о будущем детей, когда просто – вот они, уже и не дети, во всяком случае,
ничего не требуют, и в то же время любят тебя.
Во время паломничества человек отрывается от привычной религиозной обстановке и словно возвращается к точке зачатия веры. Он невеста, он ребёнок, он
никто, он во власти дороги, во власти других верующих, от него ничего не зависит, его воля кончилась, когда он выступил вперёд.
Вообще-то паломничество – признак слабости. Настоящая вера именно и есть «да будет воля твоя». «Вокруг пятница, а у меня суббота». Именно такое ощущение
случается и во время отпуска. Во всяком случае, без этого ощущения отпуск – как безалкогольное пиво.
Сила отпуска в том, что он содержит в себе обряд, последовательно предъявляющий человеку доказательства того, что он «отпущен», что «у тебя суббота».
Выбор маршрута. Покупка билета. В идеале – получение виз, аэропорт, регистрация, багаж, паспортистка как Цербер у врат Аида. Так в разных религиозных
обрядах человек сперва последовательно и торжественно разоблачался, снимая с себя одежды, символизирующие предыдущий статус, потом торжественно облачался
в новые одежды. Открытки с видом мест, где прошёл отпуск, равно как и всевозможные сувениры – не то что аналог, а просто продолжение традиции привозить
из Иерусалима «камень с гроба Господня» и прочие идолы.
Иерусалим, конечно, дорого для тех, кто паломничает пешком. Сойдёт дача. Нет, совсем худой конец – это просто не выходить на работу. Что, конечно, принципиально
– это как раздеться догола (работники стриптиза, конечно, должны как-то иначе это воспринимать).
Нельзя быть в отпуске, работая. Но можно ли работать во время отпуска? Тут и проявляется, насколько человек счастлив в работе. Как в анекдоте – нельзя
курить во время молитвы, но можно молиться во время курения. Нельзя представить себе стриптизёра, который будет во время отпуска время от времени устраивает
стриптиз. Но представить себе священника, который во время паломничества служит литургию – можно. Русский эмигрант во Франции 1930-х годов отец Александр
Ельчанинов в своём дневнике отметил, что почувствовал себя неловко во время отпуска, когда оказался на пляже без облачения. Сперва ему показалось, что
он чуть ли не потерял благодать священства, потом всё-таки сориентировался и с благодарностью принял урок: не в подряснике и даже не в служении литургии
вера и благодать. Где-то посередине между стриптизёром и священником писатель, который и в отпуске пишет. Ясно, что это настоящий писатель, а не автор
конвейерных романов.
Отпуск есть следствие богатства. Просто возможность месяц не работать – могучее завоевание цивилизации. Перелететь из Москвы в Афины за пару часов –
это ли не то присвоение пространство и времени, которым измеряется подлинное богатство? Потолок в десять метров высотой менее эффектен; впрочем, в аэропортах
бывают потолки повыше даже десяти метров. Взгляд из подполья, однако, не видит существенной черты богатства: оно опасно. Конечно, человек быстро привыкает
и к перелётам, и к визовому контролю, и к тому, что гостиницу можно забронировать на расстоянии. Однако, под всем привыканием таится невероятная хрупкость
информационного мира. Самолёты падают – это еще полбеды; в нищей стране, где люди не могут в ближайший город выбраться, гибнут от голода в куда больших
количествах, чем туристы – от крушений самолётов.
Беда в том, что мир современного благосостояния так же хрупок, как мир Соломона или Креза. Люди более хрупки, чем самолёты, во всяком случае – когда
люди свободны. Счастье Креза разрушил свободный враг, счастье современного человека обычно разрушает, сам того не замечая, друг, до мужа или жены включительно.
Цена свободы – не безопасность, а небезопасность. Чем выше уровень риска, тем выше уровень свободы (и счастья, этого побочного продукта свободы). Что,
с одной стороны, выражается в расхожем «кто не рискует, не пьёт шампанского», с другой – соответствует учению о грехопадении как отказу от рая и райской
свободы через использование этой самой свободы.
