Мф. 4, 1. Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола,

Мк. 1, 12 Немедленно после того Дух ведет Его в пустыню.

У Мк. 1, 12, добавлено в начале "Немедленно". Сам рассказ у Мк. сокращен до двух строчек.

Лк. 4, 1 Иисус, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню.

№22 по согласованию. Фраза предыдущая - следующая.

Комментарии: Златоуста; Сикорского книга 1947;

Мф. 4, 1. Крамской изобразил "Христа в пустыне" - Христос среди Сахары. А пустыня палестинская — не Сахара, это горы с пещерами. Пустыня - это часть природы, опустошенная людьми. Природа не терпит пустоты, Бог не терпит пустынь - и уходит туда, где все изгажено Его любимыми созданиями. Там проверяется, стоят ли эти создания самопожертвования. Ведь дай им волю - все превратится в пустыню. Но ведь Бог - Он и воля, свобода... и многие верой опустошают землю. Но не все.

Для художников и литераторов искушения Христа в пустыне были любимым сюжетом потому, что можно было порисовать искусителя. Кистью и языком фантазировали на эту тему много. Но, скорее всего, вряд ли бы посторонний что-то увидел, окажись рядом со Христом в те дни. К тем, кто пасет овец и козлов, искуситель, возможно, предпочитает являться с рогами и копытами, но к тем, кто скупает рога и копыта искуситель приходит в виде бухгалтера. Ко Христу он пришел, видимо, невидимо для кого-либо другого, пришел в своем изначальном виде ангела - падшего ангела. И служивших Иисусу ангелов тоже вряд ли кто видел, как вряд ли кто - кроме волхвов - видел звезду, "ставшую" над колыбелью. Прискорбнее желания сосредоточиться на искусителе только желание сосредоточиться на искушениях, поискать в своей жизни те же проблемы. Достоевский это сделал гениально, а вышло худшее, самое "газетное" место в романе, сводящее Царство Божие к СССР, искушения Христа - к социальному вопросу. Сегодня это уже ясно: с едой проблем нет - в России даже, когда с властью проблем нет - она демократически рассредоточена, с чудесами проблем нет - телевизор куда большее чудо, чем разглядывать все царства мира с крыши Храма. Да и раньше главные человеческие искушения не те были, что у Христа: гордость, деньги и секс. Власть, правда, портит больше, чем все перечисленное, но человек очень легко мирится с отсутствием власти, если ему взамен дают возможность тешить свое самолюбие, корысть и похоть.

Комментируя рассказ об искушении Иисуса в пустыне, Златоуст делает два парадоксальных вывода: во-первых, не надо нарываться на искушения, во-вторых, надо чаще встречаться ("нам всем нужно чаще собираться вместе, чтобы дьявол не мог удобно уловлять нас"). Второй парадокс не так интересен, как первый, потому что он просто вытекает из привычной парадоксальности человеческой природы: вместе тесно, врозь скучно. А вот первый парадокс говорит не о людях, а о Боге: ведь Иисус не сам пошел в пустыню, а "был возведен Духом" (Мф. 4,1). Вот тебе и филиоква! Впрочем, и православное учение о том, чтоДух исходит через Сына тоже оказывается странным. Дух от Сына, Дух через Сына, - какая разница, если этот самый Дух этого самого Сына ведет, словно мама ребенка в детский садик? Кто в доме хозяин?

Вот до тех пор, пока человек не поймет, как то, может исходящее стать руководящим, как должно любимое быть любящим, до тех пор человек и будет поддаваться первым встречным искушениям городского типа. Никакой пустыни не нужно тому, кто живет в пустыне иерархизма и думает, что в Боге тоже есть иерархия. Это Христос взалкал в пустыне, а гордецу (как мне, к примеру) так далеко забираться не надо. Правда, Иисус захотел есть, а мне хочется загрызть... Новый Иерусалим - город контрастов!

"Дух ведёт" не к искушениям, а к посту и молитве, к победе над искушениями. Искушений не надо искать ("не введи нас"). Это они ищут, куда нас ведёт Дух, и сами притаскиваются.

Диавол — требовал служения себе, ангелы — служат.

У Мк 1, 13 есть три слова, которых нет у Мф и Лк: "и был со зверями", — мир с тварью как символ божественности, мессианского "лев ляжет с ягнёнком" — но только если с ними Иисус. Ангелы и животные соединяются в служении. Пройти через искушения не означает стать совершенным. Иисус уже был совершенным. Пройти через искушения означает защитить свою свободу.

Уайльд: "Лучший способ освободиться от искушения — поддаться ему". "Лучший способ воскреснуть - самоубийство".. Поддаться искушению означает на краткий срок пережить облегчение, но не духовное, а физическое — пока зло осваивается внутри нас на завоеванной территории, а затем начнётся новый натиск, худший прежнего.

Мф 4, прочитанная вместе с Деян 4 и Пс 4, посвящена одной теме: жизнь, обращённая к Богу, есть жизнь, обращённая к людям. (Господь говорит и об обратном: люди, чья жизнь была обращена к людям, войдут в Царство, хотя и не говорили "Господи!". Однако, чего Господь не говорит, так это того, что Он примет людей, которые творили благо, отрекаясь от Бога, нападая на него. Между гуманизмом не знающим и гуманизмом богоборческим — огромное пространство).

Сатана не знает, что Иисус есть Мессия, слова ап. Павла "бесы веруют" относится лишь к вере в Единого, не к вере в Боговоплощение. Отсюда абсурд ситуации — искушение неискушаемого. Отсюда наша надежда: сатана не видит, что внутри у человека, если вести себя сдержанно, мы в какой-то степени обезоруживаем искусителя. Старое аскетическое правило: не давать бесу видеть, что тебя заботит, и тогда искушения его будут бить мимо цели. Разумеется, такая сдержанность может легко перерасти в фарисейство, мы можем сами решить, что под нашим приличным поведением нет уже ничего неприличного. Об этой опасности надо помнить и, соответственно, бороться с фарисейством — но всё же внутренне, а не внешне, отказываясь от приличного поведения (юродство возможно, но ради борьбы с фарисейством не в себе, а в окружающих, и только с сознанием рискованности этого подвига).

Иисус не объясняет сатане, Кто Он: бесполезно и даже вредно (сатане вредно, разумеется, Богу ничто не вредно и не полезно). Искушения имеют между собой общего одно: отделить Иисуса от остальных людей. Стань выше толпы как ее кормилец, как чудотворец, как владыка. Иисус отвечает не призывом "идти в народ", а напоминанием о служении Богу. Это служение — источник любви к людям, без Бога всё становится бесплодным и вредным. Но этого Иисус сатане не объясняет. Зато сразу после рассказа об искушении следует рассказ о выходе Спасителя на проповедь, с прибавлением ветхозаветного пророчества о народе, с призывом апостолом быть ловцами человеков, с акцентом на "множестве народа".

Деян 4 ту же тему (к людям через Бога) разворачивают уже применительно не к Христу, а к христианам. Синедрион искушает апостолов как сатана искушал Христа. Только Синедрион умнее сатаны, он предлагает апостолам ограничиться только Богом, "не говорить и не учить" (ст. 18). Это неисполнимое требование: если ограничить духовную жизнь только общением с Богом, то Бог уйдёт Сам. Он, а не наша гордыня, посылает нас к людям (наша гордыня только паразитирует на нашей миссии). Поэтому и ст. 32 - было всё общее, включая имущество — вовсе не о коммунизме, а всё о том же богочеловечестве, о единстве в Боге. Деньги тут лишь символ, и не обязательный для всех символ. Можно и с общим имуществом быть с сатаной, можно и без общности имущества иметь одно сердце.

Пс 4 показывает ту же проблему как внутреннюю, психологическую, показывает чувства и душевные бури, которые неизбежно сопровождают путь к людям через Бога. Идти к людям — трудно, сопряжено с огромнейшими искушениями, вплоть до смерти. Первое чувство: возмущение. Идти к людям, которые меня ругают, суетны, лживы! (3). Гениальная искренность — не скрыть возмущение, а выкрикнуть его по-иовски. И этот вопль следует сразу за молитвенным зачином. Если бы только этот вопль был, а за ним следовало осуждение — это был бы не псалом, а фельетон в газете. Но следует духовная лестница: 4 стих есть призыв пожалеть себя не за то, что я - хороший, а за то, что я - избран Богом, молюсь Богу. Тут не сказано, что я один избран - все избраны, но до этого еще далеко - важно, что я обращаюсь к людям с просьбой, а не с угрозой, и определяю себя смиренно - как хорошего лишь тем, что я Богом сотворен. 5 стих: призыв утишиться, в искушении - не поддаться ему (гневаясь, не согрешайте), прилечь (на ложах ваших), расслабиться, вспомнить о "многих" (7), которые любят добро. В псалме нет ни грана фарисейства, он начинается с молитвы о себе и ею заканчивается, поэт не притворяется, что окружающих ставит выше себя. Окружающие без "я" не существуют, мой внутренний мир необходим, я молюсь о нем, и только поэтому способен выходить к окружающим. Если я так определил свое положение в мире: я в Боге, и поэтому к окружающим циничным, злобным и лживым людям отношусь как к собратьям, которых нельзя обличать, но нужно утешать, призывать, успокаивать, помнить, что среди них есть праведники. Тогда я "спокойно ложусь" и вижу, что я в безопасности. Псалом написан царем, который боялся предательства — но предательства боятся не только цари, а всякий человек считает предательство тяжелейшим грехом, а выход из этого страха один: к Богу, и от Бога - к потенциальным предателям с духом тишины.

* * *

(По проповеди 18 января 2015 г.)

Если сравнить молитвы Богу и молитвы Матери Божией, то различие – как между молитвой женской и молитвой мужской, если, конечно, мы говорим о женском и мужском в их патриархальном понимании. Богу мы говорим о своей слабости, о неспособности справиться с проблемами, просим простить. Матерь Божию мы просим не простить, а помочь, словно Марфа просит Марию помочь по дому. То мы уставшие, а тут мы бодрые, сильные, и пол помыть, и посуду перемыть, и бельё перестирать, - Богородице, помози! Я всё могу, только надо подсказать, как управляться со стиральном машинкой, где губка для посуды и тряпка для пола.

Матери Божией не надо сообщать, какие мы слабые и грешные. Она это знает лучше нас, как любая женщина знает эту главную мужскую тайну, но, если любит, делает вид, что её не знает. А Богу – надо, потому что это себе говорится то, что обычно мы от себя скрываем. Мы не просто сильные, но неумелые – мы и неумелые, и несильные.

Матерь Божия всего лишь человек, но именно поэтому Она видит нашу тёмную сторону. Всевидящий же Бог не видит – потому что Он не только всевидящий, но и всесильный, и Его силы достаточно, чтобы не видеть зла, греха, пустоты, пыли по углам души, да и на душе. Но именно поэтому мы Матери Божием говорим: «Открой дверь милосердия! Я другой, чем тот, каким Ты меня видишь!» И говорить это надо не столько, сколько хочется, а столько, сколько надо. А надо – до воскресения. Только тот, кто сказал Богу «я слаб», может сказать и «за мной идёт Тот, Кто сильнее меня». Наша сила сильна лишь в сравнении со слабостью другого человека, в сравнении со своим идеальным, фантастическим представлением о себе, зато наша слабость – сильна, если за нами идёт Бог и если мы признали Бога сильнее себя. Как безответственно считать себя ответственным и не давать Богу ответить за нас.

Иисус начинает Своё служение сперва, побеждая искушение толпы – искушение явиться во всей силе, побеждает, принимая очищение от Иоанна. Правда оказывается не в том, чтобы показать идеал и предложить его разделить, а в том, чтобы разделить покаяние. Это – богоявление. И сразу после этого Иисус побеждает искушение пустыни – искушение разорвать связи, убежать в свою слабость, в бесконечно растянутое самоубийство. Искушение забиться под подушку и там рыдать, задыхаясь, и жить на собственных похоронах, наслаждаясь тем, как другие наконец-то обрыдались от наших достоинств. Иисус не рыдает в пустыне, не грустит, опустив руки, как отчаявшийся народоспаситель. «Взалкал» - это противоположно отчаянию. Это мощнейший импульс творить, идти, жить. Это – человекоявление. Его ответ злу – давайте спрашивать Бога, слушать Бога, благодарить Бога. И наше спасение не в том, чтобы стать жертвой смерти, а в том, чтобы наша смерть стала жертвой, чтобы всей жизнью мы говорили Богу: «Моя жизнь – простая, Твоя – великая. Пусть моя жизнь войдёт в Твою и этим спасётся от растворения, уничтожения и станет по-настоящему вечной и человечной».