Мф. 25 1 Тогда подобно будет Царство Небесное десяти девам, которые, взяв светильники свои, вышли навстречу жениху.

№138 по согласованию. Притча эта только у Мф. Стихи предыдущий - следующий. Иллюстрации.

Притча о десяти девах.

И притча о десяти девах, и следующая за ней притча о талантах - в том потоке учения, которое почти непрерывно заполняет пространство от входе Христа в Иерусалим до Его ареста, когда Спаситель замолчит. Это как бы одна цельная речь, которая сосредоточена на обличении фарисеев - в образе смоковницы, и виноградарей, и убийц хозяйского сына, недостойных гостей. Когда Иисус перестает говорит притчами, то начинает обличать фарисеев в лоб, прямо, семь раз возглашая им "горе", вплоть до самой высокой ноты гнева: "Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геннну?" (Мф 23 33). И сразу - страшная и загадочная глава 24 - о лжехристах и лжепророках, о Страшном Суде.

Словно возвращаясь к тому, с чего начал, словно подводя итог, Иисус вновь говорит притчей. На этот раз Он вводит в неё учеников под именем верного раба, "которого господин его поставил над слугами своими, чтобы давать им пищу" (24 45) - в противоположность злому рабу, который "начнет бить товарищей своих" (24 49). Разумеется, это фарисеи, и Христос одной фразой подводит итог "малому Апокалипсису": "И рассечет его, и подвергнет одной участи с лицемерами: там будет плач и скрежет зубовный" (24 51).

Казалось бы, говорить больше не о чем. Фарисейство разоблачено и осуждено. Кто из христиан посмеет после проклятия Спасителя "затворять Царство Небесное человекам" (23 13). Но следует еще одна глава (25), опять заканчивающаяся описанием Суда. А между двух картин Апокалипсиса зажаты две притчи, в которых отчетливо слышны те же антифарисейские нотки. Они и по выбранным образам перекликаются с антифарисейскими притчами: притча о десяти девах, ожидающих жениха - с притчей о брачном пире, после которой "фарисеи пошли и совещались" (22 15); притча о талантах и ленивом рабе - с притчей о рабе злом.

В определенном смысле, эти две притчи добрее к фарисеям, рисуют их людьми не намеренно порочными, не злыми, а "всего лишь" неблагоразумными и ленивыми. В результате этой доброты фарисеи перестают быть главными героями, они словно отходят на второй план, растворяются в толпе - то есть, среди нас. Не каждый согласится признать себя лицемером (23 13), слепым (23 16) или безумцем (23 17). Но нехватку предусмотрительности или инициативы никто не посмеет отрицать за собой, это как бы и не совсем порок с точки зрения обыденного человека. Иногда этими качествами даже щеголяют, выпячивают их как некоторое самооправдание и извинение. Ослабив таком образом антифарисейский накал, Господь открывает мир этих притч для всех. Здесь все уравнены. Спят и мудрые, и неразумные девы. И верные, и ленивые - все мы рабы Божии, все получаем талант; а вот когда Господь проклинал фарисеев, мы были где-то в сторонке, за их спинами - бедненькие, слепенькие ученики всего лишь, не учителя.

Так Господь мягко показывает другую сторону проблемы: христианство не отделено от фарисейства стеной. Лицемерие и обрядоверие, изуверство и фанатизм, - все это угрожает и верующим в Христа. Вот зачем понадобилась 25 глава: чтобы ни один христианин не мог сказать о 23 и 24 гавах: "Ну, это дело прошлое". Уверен, что Господь мог бы устроить в Церкви Своей так, чтобы никто не назывался в ней "отцом", "учителем" (23 9-10). Не без веселого и четкого расчета Он позволяет христианам именоваться даже "протопресвитерами" и "высокопреосвященнейшими владыками", "увеличивать воскрилия риз своих" (23 5) - а также мантий и клобуков - и "украшать памятники праведников" (23 29). Он позволяет это, как умный отец позволяет детям довольно рискованные авантюры - чтобы они приучались не к авантюризму, а к риску.

Иисус ставит нас лицом к лицу - уже не с фарисеями вокруг нас, а - с угрозой фарисейства в нас - и покзывает способ избавления. Вот для чего после одной речи о фарисействе в 21-24 главах следует, сливаясь с ней, вторя ей 25 глава. В предыдущих главах притчи не несли в себе ответа: а как следовало бы поступить обличаемым. Проклиная фарисеев, Господь мимолетно упоминал, что следует "по делам их не поступать" (23 3) и унижать себя, но не объясняет, как это сделать. В притчах о девах и талантах ответ явно дан - хоть и в виде притчи. Остается только выяснить, что такое "масло", заливаемое в светильники, что такое "таланты", употребляемые на "дело".

Обычно эти притчи толкуют просто: "вера без дел мертва". Так поступают, прежде сего, потому что на эти притчи падает отблеск ст. 31-46. где идет речь о спасении тех, кто одел, накормил, напоил жаждущих. На самом деле, однако, желание увидеть в благоразумии и верности прежде всего наши, человеческие достоинства и свершения, ничего е решает. Да, кто-то благоразумен, а кто-то - нет. Почему? Чего не хватило неразумным девам? Неужели только дел милосердия? Это кажется более чем сомнительным - и не потому, что дела милосердия сами по себе плохи, а потому, что слишком часто они превосходно соединяются с фарисейством. Смесь образуется отвратительная - как пиво со сгущенкой.

Гадать нужды нет. Масло во времена Христа - а в Церкви и по сей день - есть символ жизни, упругой, нетленной, всепроникающей. Более того, масо - символ Источника Жизни - Духа Святого. Притча о девах - это притча о Троице. Мы не видели Отца, Он послает Своего Сына, Жениха, Иисуса Христа. Мы не слышим слов совета от Иисуса, а лишь горькое: "Не знаю вас". И благодаря этому мы ощущаем: все наши дела, все наше благочестие, вся наша готовность послужить Богу - ничего не стоят, если нет Духа Святого.

Без Духа вера превращается в фарисейское ханжество, как без масла тапеза становится пыткой. Без Духа Святого надежда превращается в фарисейскую чванливость, протухая как рыба в консервной банке, куда забыли налить масло. Без Духа Святого любовь из райского света превращается в адский огонь и от нее корчишься (в преисподней на сковородки масла не кладут). Только в Духе Святом наше стремление к святости может стать святостью; без него самое девственное и чистое целомудрие - напрасно, все движения - корявы. В определенном смысле, жить в Духе - это талант, который не заменить никаким ремесленничеством. Фарисей - ремесленник, святой - гений. Но талант, разумеется, дан.

"Определенный смысл" - это смысл евангельской притчи о талантах, а не расхожее понимание этой притчи. "Расхожее понимание" видит в таланте, прежде всего, врожденную способность, заложенную в нас от рождения, незаслуженную, часто больше душевных сил человека, которому талант дан. Евангелие видит в таланте, прежде всего: во-первых, нечто, что дано, во-вторых, чем человек должен (именно должен, а не может) распорядиться. Оба качества - противоположны качествам "таланта" в обычном понимании слова: ведь о том, с чем мы рдились на свет, только условно можно сказать "дано", и уж подавно никто - ни природа, ни общества, ни совесть - не имеют права требовать от меня реализции этих качеств. Если спился "талант" - это печально, трагично, но не греховно и не стыдно. 

Если бы Христос действительно имел в виду способности человеческие, Он был бы просто жесток. Кто дает способности, Тот за них и отвечает - мог бы дать побольше, мог бы дать, в конце концов, талант распоряжаться способностями. Но именно это и невозможно Богу, согласно притче - здесь кончается Его всемогущество. Что бы ни имелось в виду под талантом - отношение к нему человек определяет из той своей глубины, куда Богу нет доступа. Но это означает, что талант - это не какое-то наше качество, врожденное нам, а нечто, что вне нас, нечто требовательное и жизненно-важное.

Талант - это Христос. Сказав это, мы всё увидим точно. Тогда выясняется, что в этой притче опять перед нами Бог-Отец, посылающий Сына Своего - на этот раз в виде таланта. Ясно, что в этой притче опять есть фарисей, есть представитель того племени, которое испокон века твердо верило не просто в Бога, но в Бога жестокого. Ясно, наконец, сколь многозначителен и трагичен ответ фанатика Бога: "Скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё" - ведь через три дня по инициативе именно фарисеев Иисус будет скрыт в земле, Сын Божий будет убит и спрятан от Отца и ото всех людей. Крест на Голгофе - вызов Богу Отцу от всех слепых вождей мира, горделиво и бодро возглашающих: "Вот Тебе Твое". Эти слова смиренно и скорбно повторяются нами в таинстве Жертвы: "Твоя от Твоих...".

О, конечно, Господь говорит и о добрых делах - чуть ниже. Но здесь Он говорит о Самом Себе. Это призыв нести Христа всем - и обинение тем, кто, имея Его - будь то иудеи или христиане - скрывают Его,  пытаются накрыт Свет мира горшком или надгробным камнем. Только тогда обнаруживается, что Тот, Кто дал талант, вовсе не жесток и не корыстен - прямо наоборот. Бог посылает Сына Своего, чтбы получить свое "с прибылью" - и эта прибыль мы, исповедующие и проповедующие Христа. 

Притча о талантах записана еще и в Евангелии от Луки, причем ученые комментаторы давно уже смущены были тем, что там она как бы соединены с другой притчей - о царе, против которого восстали подданные. Действительно, если под "талантом" понимать способность человека, такое соединение абсурдно. Но "талант" в подлинном, евангельском смысле - это Мессия, это Господь Иисус. Поэтому естественно и логично у Луки эта притча начинается со слов: "Некоторый человек высокго рода отправлялся в дальнюю страну, чтобы получить себе царство и возвратиться... Но граждане ненавидели его и отправили вслед за ним посольство, сказав: "не хотим, чтобы он царствовал над нами" (19 12,14). Так начинается история мира - с грехопадения и с изгнания из Рая, которое только нам представляется изгнанием нас, а Творцу оно представляется - отвержением Его. И заканчивается притча о талантах у Луки - картиной Страшного Суда (у Матфея выделенной в особую притчу): "Врагов же моих, - говорит вернувшийся царь, - тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною" (19 27).

*

Притчи о девах, благоразумно припрятавших маслица, и о мужах, благоразумно приумноживших таланты, отлично дополняют друг друга. В разных ситуациях, оказывается, разные люди должны вести себя по-разному. Одни - делать запасы, другие - не делать запасов. Да и запасаться можно по-разному: Хороши были бы благоразумные девы, если бы они зарыли фляжки с маслом. Хороши были бы оборотистые мужи, коли на доверенные деньги купили масла и с этим маслом стали бы ждать Спасителя. Спать, кстати, не возбраняется - спят дельцы, спят лодыри, спят золушки, спят стервы, дяди спят и тёти. Притчи пронизаны оптимизмом: никто не просит невозможного, просят жить. Что легче - не сделать запаса или сделать? Сделать, конечно, легче, - такова человеческая натура. Никто не просит прибыли в сто процентов, но хотя бы в сбербанк положи под шесть процентов. Свои бы, небось, положил! Или квартиру бы на них купил! И если бы невестой была сама, так, небось, бочку масла выкатила бы подружкам! Так вот и пойми, что ждёшь не дядю Бога, а ждёшь самого себя. Сияющая слава Божия - лучшее зеркало, в котором наконец-то увидим себя. Страшный суд не в том, чтобы увидеть себя и упасть в обморок, а в том, чтобы увидеть себя и от радости допрыгнуть до седьмого неба. Только чтобы увидеть сияние Божества, надо сделать постепенно привыкать и видеть это сияние в голодных, даже в алчных, в жаждущих, даже с перегаром, в чужих женихах и в своих конкурентах и начальниках.

*

Известная шутка: глупый человек, узнав, что при крушении поездов более всего гибнет людей в последнем вагоне, предлагает отцепить последний вагон. Так и с притчами, подобными этой или притче и работниках одиннадцатого часа: иногда их умудряются истолковывать наоборот: мол, дождемся одиннадцатого часа и начнем работать. Да уже дождались. Если пожарных надо вызывать за четверть часа до начала пожара, то вызывать Христа уже пора.

Как и все, притча ставит вопрос о справедливости Бога. Из-за такой мелочи — стоит ли выгонять. О справедливости людей: неужели не могли поделиться? Неужели мудрая дева не была еще и благородной, не могла пожертвовать собой, отдать другой все свое масло, чтобы та вошла в рай, а самой пойти в ад? Но прошло две тысячи лет, пока не научились хотя бы риторически заявлять: я готов пойти в ад, лишь бы другие попали в рай, а для перехода к нериторическому самопожертвованию понадобился еще более времени. 

Люди ценят справедливость, но не выше всего. Выше справедливости — человечность. Мы готовы простить даже несправедливость хорошему человеку, тем более можем мы ему простить справедливость. Если жених — Христос, мы Ему готовы простить даже справедливое отношение к нашей лени и сонливости.