Лк. 2, 29 Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, №14 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. Иллюстрации.
Слова эти обычно понимаются как радость человека, который зажился на этом свете, которого извели старческие недомогания, но он держался-держался, тем более, что была у него одна забота - и вот заботу с плеч долой. Можно помирать, наконец-то!
Кому нужно такое спасение и такой Спаситель? Многим. Возможно, каждому человеку "в минуту жизни трудную" хочется. Поэтому "ныне отпущаеши" и перешло из христианского лексикона в общечеловеческий. Только вовсе это не о смерти. Какая же смерть - свобода!
 Обычай приносить первенца в Храм восходит к обычаю убивать первенца, делая его жертвой Богу. Десятина (рожали много). Взятка. Откуп. Выкуп (чтобы последующие мальчики не помирали). Но вот рассказ о несостоявшемся жертвоприношении Исаака - первый звонок, что с этим делом пора кончать. Рассказ о том, как гибнут первенцы египтян, а первенцы евреев не гибнут, благодаря метке кровью над входом в дом, - второй звонок. Рассказ о "сретении" - встрече Симеона с младенцем Иисус - звонок третий и последний. Спасение в том, что не надо убивать младенца. Спасение в том, что не нужно даже символически приносить младенца в храм, и Храм исчезает (у православных обычай "воцерковления" сохранился, но Храм-то, всё-таки, тю-тю). Спасение в том, что этого Младенца, когда Он вырастет, всё-таки убьют, но это будет кровавая точка - не в веренице смертей, нет, но в веренице безнадёжных смертей. Слова, которые произносит Симеон, это отнюдь не розовое мление. Это горькая тревога и жалость к Марии. Это ужас при виде того, что предстоит этому Младенцу. Радостная весть сквозь кровавые слёзы. "Ныне отпущаеши" - это не "свобода от" - от хлопот, от тоски, от занудного ожидания. Это "свобода для" - свобода для тёплого прижимания ко Христу, для плача о Нём и, особенно, о Его Матери - потому что никакое воскресение не изгладит вполне материнского ужаса при кресте. Свобода взять Иисуса и нести. В кондаке Сретенью есть (обычное для византийцев) прошение о мире ("умири во бранех жительство") - так вот это не о том, чтобы меч посильнее и идти класть свой живот за другие своя так, что только кровь будет хлестать из отрубленных голов, а о том, чтобы стоять среди войны, держать младенца Иисуса на руках, и повторять: "Теперь свободен! Теперь свободен! Слава Тебе, Господи!" А там уж как Бог даст...
*
«Ныне отпущаеши» - не радость при виде смерти. «Ох, как надоело жить... кости болят, суставы ноют, ничего не интересно, а тут ещё это дурацкое Божие приказание — дожить до Мессии — ну, слава Богу, дожил!» Бог пессимистам не пишет! Бесполезно — они выбросят, не читая. Симеон радуется тому, что наконец-то — заживу! Жизнь только начинается, когда Бог появляется!
Молитва о «мирной кончине» есть молитва о мирной кончине. Мирной! Мир — это добрые отношения с людьми. Со всеми и любыми. Мы же ведь не боимся смерти, мы боимся предсмертных мучений, агонии — по гречески, «борьба», борьбы с организмом? Ну вроде как мы боимся плохого стоматолога? Нет! Смерть — не выдирание тела из души. Смерть — порог, за которым великое неизбежное — встреча с Богом, с людьми, самим собой. Всю жизнь бегали, прятались, заливали водкой, вином, хоббями, выборами, книгами, и наконец — стоп, машина, превращайся в человека! Вот оно — страшное! Вот причина метаний и жути. А может и не быть этой жути — не если «совесть чиста».
«Чистая совесть» такая же дешёвка как чистый лист бумаги. На листе бумаги должно быть написано — тогда он чист не как лист, а как бумага! Совесть должна быть вся исписана — исписана словами любви, словами молитвы, словами умными и словами сердчными, исписана густо, как бывали сто лет назад исписаны скатерти в интеллигентных домах, где все гости оставляли автографы.
Симеон принимает на руки Того, Кем пишет человек. Иисус — и чернильница, и перо, и бумага. Иисус — вай-фай, клавиатура, айпад. Наконец-то! Ныне освободил меня Бог от немоты, от отсутствия технических средств общения! «Ныне отпущаеши» ведь сказано в обществе, где отпущенный на волю раб становился не свободным, а «вольноотпущенником». Он не покидал хозяина, а подымался к положению его почти что сына, оставался «домашним» и даже становился «домашним» в ещё большей степени, потому что уже не просто исполнял приказы, а начинал говорить свободно и по-доброму. Ныне отпущаеши по слову и к Слову! Мы, бесконечно малые, становимся источниками Бесконечного! |
