Рим. 5, 8 «Но Бог Свою любовь к нам доказывает тем, что Христос умер за нас, когда мы были еще грешниками».

Эти слова в православном богослужении предваряют (и поясняют) призыв Спасителя «Не заботьтесь!» (Мф. 6, 25). Спокойствие — результат не того, что угрозы нет, а того, что защита есть. Между мной и хулиганом — великан. Ну, может, и не великан физически, но человек бросился и закрыл меня от плевка, оплеухи и т. п., решив тем самым коан про подставление щеки. Нету такой проблемы — что делать, когда тебя ударят по щеке. Есть проблема — что делать, когда хотят ударить ближнего по щеке, пусть даже ближний «заслужил».

Иисус «умер за нас». Умер не как солдат, который, во-первых, стремится не умереть, а убить, что обесценивает весь пафос самопожертвования и делает мою жизнь «противоестественной», во-вторых, солдат защищает от смерти сейчас, но от смерти потом - «естественной» - не защитит. Если ради моей жизни убили человека, то и я причастен к его смерти, и я соучастник убийства. Я кричал: «Защите мою родину! Спасите от порабощения!» Я кричал — от моего крика убит человек. Лучше бы я молчал и умер, разве не так? Наверное, многие скажут «не так» - нужно быть очень смелым человеком, чтобы молчать и умереть, как это сделал Христос. А мы трусы, мы очень разговорчивы, когда нужно посылать другого на смерть за нас, очень молчаливы, когда нужно возвысить голос против деспота, против лжи и насилия собственной власти.

Человек в мире сем умирает раньше, чем было, потому что нас изнутри гложет совесть — мы живём, потому что защитились от угроз, убив. Защищая ребёнка насилием, мы причиняем ребёнку более вреда, чем причинил бы насильник. Насильник может изнасиловать, но не может научить насилию, а родитель, который использует насилие, учит насилию.

Как же Бог наказывает нас смертью? Я есть — в полной мере осознается человеком, когда он понимает, что умрёт. Всё будет, а меня не будет. Ужасно, что — не будет всегда, что исчезну навсегда. Пройти через смерть временно, как проходим через сон — не страшно ничуть. Страшнее смерти лишь бессмертие — стоит его вообразить (а фантазий таких много), то станет ещё страшнее. Никого нет, кого бы я любил, кто бы меня любил, - а я всё ещё есть. Вот это страх смерти — своей либо чужой — заставляет нас подстраиваться под других, учит компромиссу, уступчивости, мирному существованию. Это позволяет выживать, но не жить, потому что нет ничего более противоположного жизни, чем выживание. Мы получаем единство картонное, механическое, бездушное — но сердце всё равно рвётся к подлинному единству.

Мы оправдываем наши материальные заботы необходимостью помощи другим. На чёрный день не себе, а ближнему. Ну, может, если что останется после нужды ближнего, то и себе... Сколько же зла мы делаем, собирая на чёрный день! День несчастья чёрен именно из-за того, что мы погрузились во тьму. Заботы застили нам и другим свет, вот и почернело. Складывали ассигнацию к ассигнации, бумажку к бумажке — и прирастало вроде бы по микрончику, а вышла внезапно стена вокруг нас, сквозь которую Солнце не проникает.

«Не заботьтесь», - говорит Господь и подаёт пример. Он беззаботен, Он идёт на смерть, страдая, но не заморачиваясь, потея кровавым потом, но не тревожась. Посмотрите на цветы полевые - расцветают, их косят и — в печь. Печи не в Освенциме изобрели! Крест не лучше газовой камеры. Трагедия в том, что в газовых камерах люди умирали за себя. Поэтому так благоговейно сохраняли память о тех, кто пошёл вместо другого, умер за другого. Кто убил за другого — герой войны, кто умер за другого — праведник мира.

Если мы живём без Бога, сколь угодно праведно, то как ни помогай ближним, а умрём — и окружающие вздохнут с облегчением. Будут нас оплакивать, но всё же с нашей смертью им станет попросторнее. Вот — трагедия существования. Просторно становится, когда мы приглашаем в свою жизнь бесконечного Творца. Только вот нам кажется, что — наоборот. Простор — от вычитания, а не от соединения. Мы из Рая ушли, потому что нам стало тесно с Богом. Мы с любимыми людьми разводимся, потому что вместе тесно, а если сходимся, то потому что врозь скучно. Такое схождение едва ли не греховнее развода.

Бог наказывает нас смертью — даёт нам смерть как благословение, как аварийный выход, как прекращение нашего одиночества. Без смерти бы были бы бессмертными сволочами, одинокими и бездушными, а так у нас хоть какой-то предел. Мы можем умереть ради другого — хотя, как говорит Павел, вряд ли кто умрёт ради даже очень хорошего человека — самое большее, мы можем решиться умереть за человека, который сделал нам хорошее («едва ли кто умрет за праведника; разве за благодетеля, может быть, кто и решится умереть»). Вот уж дьявольское различение — между «хорошим» и «тем, кто сделал хорошее мне». Гитлер, Сталин, Ленин многим сделали хорошо... Иисус умирает не ради хороших людей. Он мог бы уйти в Индию, в Японию, в Москву мог уехать (живут же в Москве евреи некоторые, несмотря ни на что), - но зачем? Он пришёл умереть ради плохих — то есть, не выборочно ради святых, а за всех. Поверить в то, что Иисус умер за меня, означает поверить в то, что я заслужил распятие, что — со всей своей набожности и молитвами — богохульник, что я — со всей своей политичностью, патриотизмом, лояльностью — угроза для общего блага, что я растлитель, подонок, в общем, первый из грешников.

Умереть за другого означает перестать жить за счёт другого, означает перестать беспокоиться, что другой нам угрожает, принимать и плохое, и хорошее с благодарностью, как отсрочку от смертной казни. Верить в то, что смерть Иисуса — наша смерть, которую Иисус у нас украл и присвоил себе, означает крикнуть Адаму и Еве: «Не бойтесь! Бог наказал нас с вами смертью, мы попали в царство смерти, но не бойтёсь в нём жить — Бог последовал за вами, Бог сопровождает нас, Бог умирает с каждым из нас, а во Христе и за каждого, вместо каждого, так что наша смерть уже не по грехам и не навсегда, а по физиологии и до воскресения». Не надо заботиться о том, чтобы не умереть — надо заботиться о том, чтобы не убить, а что тут заботиться — чтобы убить надо очень и очень напрячься. Не заботиться, а благодарить, радоваться и жить с Христом, как и умерли с Ним.

1716