Его: Очерки истории обновленчеcтва, 1960.
Диалог с церковной Россией, сборник публицистики 1967 года.
О нем: воспоминания Меня, 1978. очерк Глазова, 1984. Мемуар Лашковой, 2014.
В мемуарах номер страницы перед текстом.
Лихие годы. 1925-1941. Ч. 1. Франция, 1977.
Рук твоих жар. 1941-1956. Ч. 2. Израиль, 1979.
В поисках нового града. Ч. 3. 1956-1970. Израиль, 1980.
Родной простор: Демократическое движение. Германия, 1981. (1964-1974).
Из другой страны. Париж, 1985. (Начало эмиграции).
По морям, по волнам... (Эмиграция, ч. 2). Париж: Поиски, 1986. 174 с.
Звезда Маир. Париж, Поиски, 1983. Автобиографическая повесть: начало 1930х гг. Написана в 1966 г.
Дела и дни. Париж, 1990. (Биография Введенского).
Из мемуара Сахарова:
Другое памятное событие тех лет связано с преследованиями верующих. Еще
в
1969 г. был арестован Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин1, церковный
писатель, как он себя называет. Отстраненный от всех должностей, он работал
церковным сторожем и писал о преследованиях верующих, о различных
внутрицерковных проблемах, о монашестве, о судьбе некоторых инакомыслящих.
Следствие затянулось, и в декабре он был отпущен до суда (единственный
известный мне случай в СССР). В мае 1971-го Краснов-Левитин вновь
арестован. До этого он, по просьбе Чалидзе, выступил с защитой нескольких
пожилых женщин, обвиненных в подлоге при сборе подписей под прошением об
открытии в Наро-Фоминске (город к югу от Москвы) храма, закрытого в 30-е
годы и используемого в качестве склада (обычное явление, конечно глубоко
оскорбляющее верующих, лишенных возможности отправления церковных служб).
Конечно, Валерий допустил ошибку, привлекая к публичным выступлениям
человека, формально еще подследственного. Дело об открытии храма в
Наро-Фоминске тянулось уже много лет - и продолжается столь же безуспешно,
насколько я знаю, до сих пор. Собственно, никакого подлога не было - просто
старушки в простоте душевной считали возможным иногда подписываться за
своих родных, а в каком-то случае и за умершего. Подписей было более чем
достаточно и без этого. Но власти воспользовались этим, чтобы сорвать всю
кампанию, от обороны перейти к нападению.
Сразу после выступления по делу "наро-фоминских старушек" (как
мы его между
собой называли) Краснов-Левитин был вновь арестован. Суд над ним состоялся
в мае в Люблино - там же, где потом судили Буковского, Твердохлебова,
Орлова, Татьяну Осипову, Таню Великанову и других. Власти выбрали этот
отдаленный район, где легче устраивать незаконные операции, а главное -
не
пускать друзей подсудимого, не пускать иностранных журналистов (последних
-
под фальшивым предлогом, что рядом военные объекты).
Меня в тот раз (предпоследний) пустили в зал суда. Еще на улице меня
встретил гебист (почему-то мне запомнились его завитые волосы) и проводил
в
зал заседаний, принес стул. Потом я сообразил, что цель этой вежливости
была не дать мне возможности перекинуться словом с кем-либо до начала суда.
На этом суде я еще яснее понял, почему КГБ всегда идет на нарушение закона
и устраивает все эти заставы, не пускающие в зал никого, кроме специально
подобранной публики. Даже при самой тщательной режиссуре такие процессы
оказываются саморазоблачительными для их организаторов. Никак нельзя
скрыть, что людей судят за убеждения, за обнародование действительных
фактов, в истинности которых они полностью убеждены. На процессе
Краснова-Левитина (как и на других подобных процессах) было несколько
эпизодов, которые каждого непредубежденного человека должны были бы
заставить задуматься и расположить его в пользу обвиняемого.
Краснов-Левитин был приговорен к трем годам заключения. Одна из
свидетельниц перед чтением приговора сумела бросить ему красные гвоздики.
Это была Вера Лашкова. Анатолий Эммануилович встал и поклонился, со
старомодной и трогательной в этой обстановке церемонностью. Так же он до
этого встал и поклонился во время допроса свидетелей, когда в зал вошел
молодой свидетель-монах в черной рясе и с большим крестом на груди.
Анат. Краснов-Левитин. По морям, по волнам... (Эмиграция, ч. 2). Париж: Поиски, 1986. 174 с. Второй мемуар об эмиграции. Левитина не переносил митр. Антоний Блум, твердо ведший курс на мир с патриархией. Некоторые характеристики поразительно точные, например о Никите Струве: "Аккуратный, подтянутый, вечно озабоченный, в то же время раздражительный и самолюбивый, он также очень напоминал старые петербургские типы ... почти крещенский холод, мертвенная сдержанность и язвительная раздражительность ... А еще он мне напомнил хорошего, аккуратного, усидчивого немецкого чиновника. Этот тип мне хорошо знаком с детства. 20-е годы унаследовали этот тип от старого Петербург. Этот же тип превалировал и в профессорской среде, и среди замшелых министерских, изъеденных геморроев служак" (С. 59).
Полное отсутствие у Левитина иллюзий как по поводу большевизма, так - что в начале XXI в. в России намного реже - по поводу дореволюционной России вообще и белой армии в частности. Последним он похож на Бердяева (который большевиков все-таки немного романтизировал, иногда). Любопытен выпад Левитина против Зернова, который считает, что одна из движущих сил революции "полуинтеллигенция" (Зернов Н. На переломе. Три поколения одной московской семьи. YMCA-Press, 1970. С. 250 - о "железнодорожном технике", проникнутом "завистью и злобой полуинтеллигента к представителям культурной элиты. Напавший на нас техник ненавидел нас, так как мы принадлежали к не доступному для него миру, который он хотел уничтожить и поработить".
Левитин защищал, в сущности, себя (и меня, и всякого, кто получал образование после 25 октября, потому что нормальное университетское образование стало невозможно и остается невозможным): "Почему она все-таки "полу-"? Она глупее и неспособнее настоящей интеллигенции? Этому трудно поверить. ... Так в чем же дело? Ответ мог быть только один: у них не было умных и удачливых дедушек, которые сумели пробиться к протоиерейскому сану, к звездам, орденам, к потомственному дворянству, у них не было богатых ап, получивших медицинское образование, имевших особняки у Арбата и сумевших дать детям великолепное образование. Они, наконец, не имели в детстве немок-гувернанток" (с. 121). На реплику Зернова, что большевистский террор творили именно полуинтеллигенты, Левитин бросает: но ведь и боролись с большевиками люди из того же слоя (эсеры и др.).
Ресентимент в своем истоке, ресентимент самый простительный. Забавно, но именно в такой дискуссии разумно приложить лед ко лбу - например, вспомнить занудные проповеди многих пап ХХ в. о пороках капитализма. Потому что "полуинтеллигенция" порождена именно этими пороками, хищничеством и эгоизмом "удачников", которые делают вид, что целиком справедливо получили свое богатство, что оно пришло к ним абсолютно по заслугам. Между тем, в современной экономике, как и в современной науке, верно, что любой удачник - карлик на плечах гигантов, отчего его удача всегда во многом случайна (хотя случай не может вознести абсолютную бездарь и лодыря, но из талантливых людей возносятся далеко не все). Сама современная демократия возможна не потому, что нынешнее поколение западных людей очень любит свободу, а потому что свободу любили - пусть не в политике, а в вере, к примеру - кто-то в XI веке, кто-то в XIV веке.
В миниатюре столкновение двух волн интеллектуалов повторяется сейчас. Но сейчас перспектив у "опоздавших к столу" еще меньше, потому что первая волна взошла не на сколько-нибудь творческой экономике, а лишь на торговле сырьем. Впрочем, и первая волна напрасно обольщается: ее сходство с западными аналогами сугубо поверхностное, как у френчей китайских партбоссов с френчами французов.
Яков Кротов, 11.11.2002
