Мф. 7, 6. Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.

№50 по согласованию (Нагорная проповедь). Фразы предыдущая - следующая.

Фома, 97: Не давайте того, что свято, собакам, чтобы они не бросили это в навоз. Не бросайте жемчуга свиньям, чтобы они не сделали это...

Господь сопровождает заповедь о прощении и неосуждении заповедью о почитании Бога, потому что прощать и не осуждать можно лишь по благодати от Бога. Человек с детства учится контролировать себя из страха перед тем, кого он любит - перед родителями, близкими, потом и перед Богом. Это страх обидеть любимого, вполне дельный, конечно. К сожалению, с годами этот трепет переходит во вполне прагматичный страх разгневать начальство. Молодых семинаристов учат "благоговению": чтобы во время богослужения ходили так, чтобы "не оскорбить" величия Божия. Плавно, величественно... Иисус необходимости такого благоговейного хождения перед Богом не отрицает, напротив, призывает к нему, но указывает и на то, что Бог включает в "благоговение" и отношение к людям, да ещё к плохим людям, у которых сучки в глазах. Верующих подозревают в шизофрении, раз они живут, словно на них непрестанно глядит высшее Существо. Уж так живём! А должны бы нас подозревать в паранойе - ведь по Христу надо жить, словно на нас непрестанно глядят враги. Сквозь сучки в глазу глядят - глаза слезятся, всё расплывается и двоится, наши действия перетолковываются самым странным образом... Ну и пусть! Чем сложнее задача, тем важнее Бог для её решения. Ходить "перед врагом" так, чтобы его не обидеть, чтобы он не дёргался, чтобы утишить его агрессию, чтобы примириться с ним... Без Божьей помощи это решительно невозможно. К счастью, Богу это куда важнее, чем наше благоговение перед Ним, так что Он поможет. Святость и есть умение идти по жизни, словно по проволоке, когда на тебя одновременно дуют и Бог, и враг, а спасительный шест в руке превратился в бревно в глазу... Точнее, святость - умение после каждого нового падения с этой проволки подыматься, отряхиваться и предпринимать новую попытку.

*

*

Характерный "мишнаизм": слово "обратиться" тут означает "ещё и", "к тому же": "и к тому же растерзают".

На иврите тут выходит каламбур, потому что свинья "хзир", а "опять" или "обращаться" - "хазр". Точнее, между согласными есть ещё очень краткая "а", так что можно сказать: "Хазир" - "хазар". Приятная такая аллитерация. По-русски, кстати, тоже не без неё: "бросать" - "обратив". Да ещё и "растерзать". В общем, не бросайся Богом, и Бог тебя не бросит.

*

Для ребенка жизнь цельная, но с годами ощущение ее составности обостряется - может быть, именно благодаря привыканию к частностям. Составность жизни - не в ее разнообразии, скорее наоборот. Чем отчетливее человек ощущает самоценность каждой минуты, пусть даже повторяющейся, ее "экзистенциальную" наполненность, необходимость прожить полностью каждый эпизод жизни, предельно сфокусировав его смысл как "работы", "молитвы", "отдыха", тем отчетливее ощущается и фундаментальное единство жизни. Похоже на бисерную вышивку: мельчайшие бусинки образуют узор благодаря ткани, к которой пришиты. И проблема именно в том, чтобы не истлела ткань, иначе бусинки все рассыпятся в бессмысленную пестроту. "Не мечите бисер перед свиньями": не позволять жизни превращаться ни в манную кашу, ни в россыпь эпизодов, пусть сколько угодно изумительных, но не связанных. Обращенность к вечному - вот основа. Не само Вечное, оно выше всех наших сует, а обращенность к нему. Непрестанная молитва Марии и дробная круговерть Марфы так же составляют плоть жизни как частицы и волны - плоть физических явлений. И попытка навязать другому свои святыни может быть катастрофична: свою основу погубишь и другого не спасешь.

*

Запрет бросать святыню свиньям идёт сразу после запрета судить и сразу перед запретом отказывать в хлебе нуждающимся. Однако, тут есть противоречие,  потому что признать кого-то свиньёй, не заслуживающей святыней, есть уже суд, суждение и осуждение. Именно так поступают те, кто предлагает помощь на определённых условиях. Накормлю, но только, если ты не будешь пьян. Вылечу,  но только, если ты не будешь материться. Причащу, но только, если ты сперва обвенчаешься, наконец. Сперва выяснить, не погряз ли человек в гомосексуальности, а потом уже пускать в больницу, а то как бы он там всех этой гомосексуальностью не перезаразил.

Проблема в том, что неосуждение и осуждение сходятся – когда никого абсолютно не осуждаю, без исключений, и когда осуждаю всех абсолютно, включая себя и начиная с себя. Результат один: кормить всех разбору, помогать всем без разбору. Кроткий помогает от кротости, отчаявшийся от отчаяния, но помогают оба одинаково – всем. Каждого считают сыном. Взгляды не так важны, как помощь, потому что сама помощь есть овеществлённый взгляд, контакт. Помогающий словно касается другого и даёт коснуться себя.

Неосуждение основывается на способности различать святыню и почитать святыню, а вовсе не на способности различать свинское в человеке. Чтобы не видеть в другом греха, чтобы видеть в другом нужду, нужно видеть Бога. Чтобы видеть Бога, нужно видеть в себе грех, нужно видеть нужду Бога в каждом человеке. Святыню бросает свиньям тот, кто видит в окруающих свиней и не видит свинского в себе.

Страшно впасть в руки Бога Живого. Страшно, когда Отец становится судьёй. Но есть кое-что пострашнее – одиночество, когда нет ни экзаменатора, ни товарищей, когда всё есть, кроме другого. Осуждение – путь в одиночество, забота о другом, каков бы он ни был – выход из одиночества.

Только вот бревно в глазу – гордыня, самолюбование – мешает увидеть своё одиночество. Поэтому надо не ужасаться, а радоваться, когда становится от одиночества тошно. Значит, болезнь осознанна. Ты одинок – почему? Ты царь на троне? Или ты продавец в магазине, настолько дорогом, что туда никто не заходит? Может, слезть с трона? Может, ценник поменять, поменьше просить, побольше предлагать? Другие – рядом, они не так далеко, как кажется в унынии. Только надо поменять табличку на своей душе с «закрыто» на «открыто». Убрать пугало с порога, не пугать и не пугаться никого.

Никого не судить судом человеческим, судить каждого судом Божиим, судом прощения и сострадания, снисхождения. Обращаться с каждым, как Бог обращается – а мы-то разве обращаемся друг с другом? «Обращаться» означает, по прямому смыслу слова, кружиться друг с другом в радостном танце, а не мутузить другого то в одну щёку, то в другую. Обращаться вокруг ближнего как земля обращается вокруг Солнца. Научиться обращаться вокруг Бога – и тогда из хаоса камней образуется система планет, которые вращаются вокруг общего центра и не сталкиваются друг с другом.

1604

Парадокс: Иисус приказывает «просите!» сразу после того, как приказывает «Не давайте!» Сперва — не давайте святыни собакам, потом — просите у Бога. Связь есть — Евангелие не только собрание разрозненных афоризмов. Во-первых, афоризмы расставлялись (могли составляться) евангелистом в определённом порядке, во-вторых, если современный человек не видит этого порядка, то проблема может быть в современном человеке, не так ли?

Чего просить у Бога? Нового корыта, демократии или — святыни? Понятно, что святыни! Если просить святыни, только тогда сбудутся слова Иисуса - «всё, чего ни попросите, дастся вам». Месть — не дастся, деньги на выпивку — не дадутся, любовное приключение, о котором жена не узнает — не дастся, а «святыня» - пожалуйста.

Что такое «святыня»? Это нечто, очень похожее и на месть, и на деньги, и на любовное приключение. Кусок мяса, отрезанный от жертвенного барашка и выданный священником для праздника, физически неотличим от куска баранины, не побывавшей на жертвеннике. Тем не менее, обычную баранину можно бросить собаке, а освящённую — нет. Бросать святыню собакам и жемчуг свиньям — образы, выбранные именно за возможность спутать святыню с несвятыней, жемчук — с кормёжкой для свиней.

Страшнее человека, который бросает святыню псам, только человек, который бросает святыню святым. Человек набожный, человек дисциплинированный, человек аскетичный, себя скрутивший и желающий помочь другому скрутиться. В общем, фарисей — не лицемер, а искренний религиозный садист. Он поборол множество искушений и потому убеждён, что и другие могут и должны побороть искушения. Он как бы благожелателен, но проку от его благожелательности никакого, даже обратный эффект — потому что он хочет помочь, но не может. У него есть самодисциплина, но нет благодати. У него религиозный опыт, но нет доброты. У него есть знание, но нет умения. Он может лишь изуродовать другого на свой манер — и на рынке духовных услуг много желающих быть изуродованными. Проблема такого человека в том, что он требователен к людям более, чем к Богу. Его вера незаметно поддалась гнильце цинизма — он не верует более в чудо преображения человека, а верует в законы воспитания и каноны дисциплины. Впрочем, он и науке не слишком доверяет — ведь настоящая педагогика против садизма.

Иисус начинает Нагорную проповедь с призыва быть нищими духом, и искусство прощения тоже начинается с такой нищеты. Нищету можно определить как состояние, когда для того, чтобы купить что-нибудь ненужное, необходимо продать что-нибудь ненужное. Состояние тришкиного кафтана. Почему кажется трудным простить? Даже не «кажется», а это действительно трудно — Иисус, призвав не осуждать (то есть, прощать, а вовсе не быть идиотами) - подробно объясняет механику неосуждения и начинает именно с механизма молитвы. Чтобы простить, нужно получить прощение. Чтобы дать другому святыню любви, нужно избавиться от самодостаточности и получить святыню любви от Бога — и передать по назначению. «Бросить святыню собаке» - это вовсе не означает простить преступника. Простить преступника — это именно то, к чему призывает Иисус, величайший из всех осуждённых и неосуждённых преступников истории. Мы «бросаем святыню псам», когда любим не людей, а деньги, когда молимся не Богу, а начальству, когда прощаем не ради Бога, а ради выгоды. Мы украшены жемчугами и сидим за пасхальным столом вокруг Агнца, когда от механического понимания Бога как огромного золотого шара, к которому трудно подобраться, но уж если подобрался — загадывай счастья для всех, совершаем исход к истинному Богу, входим в Него как в реку и позволяем Ему захлестнуть нас и через нас течь к другим.

1672

По проповеди 21 июня 2014 года,  №2114

Иисус – циник? Но если бы Иисус считал людей свиньями, Он бы не вочеловечился, а восвинячился. Нет здесь и ксенофобии – евреи и по сей день не брезгуют кормить свиней, выращивая их не для себя, а на продажу. Кормят и поют, но в синагогу не приводят. Иисуса вообще не свиньи беспокоят, а жемчуга. Жемчуга и золото – это не для корма, а для украшений, а украшали в первую очередь богослужебные предметы. Бисер и перед людьми не надо метать – перед любыми людьми. Кормите собак собачьим кормом, свиней – кормом для свиней. Единственное исключение – люди. Людям – не только человеческую еду, но и Божий Дух. В это трудно поверить. Разве мы не придём в ярость, если попросим хлеба, а нам дадут книгу? Так ведь не о книге речь – если просящему хлеба дать Библию, он разозлится, и будет прав, а речь о том Духе, без которого и Библия не Библия. Не хлебом единым жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божьих. Но это означает, что не надо мнить себя Богом, не надо думать, что без твоих поучений другой человек останется подлецом и сволочью. Бог меня одухотворил – переваривай, усваивай, а с другим не делись, Бог Сам накормит другого. Бог учит, Бог насыщает и успокаивает.

О том же говорит апостол в послании к римлянам (3, 19-26; в православном богослужении соединено с этим чтением из Евангелия от Матфея). Есть закон и есть благодать. Закон – это не только сборник правил, это, как мы сегодня выражаемся, «правовое пространство». Вся наша жизнь обеспечивается этим пространством, и всю нашу жизнь обеспечиваем это пространство. Мы творим, лечит, изобретаем, чтобы было пространство для жизни. Это – труд, часто тяжёлый, от которого и отдохнуть не грех. Но живём мы не для труда и не благодаря труду. Не всякий человек трудится – не трудятся дети, больные, старики – но живёт всякий, источником жизни, любви, радости может быть всякий. Всякий человек производит жизнь, и жизнь вечную, как шелкопряд производит шёлк. Беда в том, что производимым мы распоряжаемся именно так, как сказано в Евангелии. Мы отдаём нашу любовь вещам, мы бросаем вечную жизнь временным развлечениям. Это ещё называется идолопоклонством. Мы отдаем мёртвому то, что нужнол отдавать живому – людям и Богу. Общаясь с людьми, мы предпочитаем общение с внешностью человека, с его, как говорили в старину, «акциденциями», откуда и слово «акцидент» - случай. Мы отдаем внутреннее – внешнему, вечное в Боге – преходящему в человеке. Это ведь тоже – лицеприятие, человекоугодничество, пусть мы этим балуемся чаще от лени душевной, чем от корысти. В конце концов, мы точно так же поступаем и с Богом – отсюда материализм под видом религии. Отсюда окружающие нам огромные новодельные церкви, роскошные как надгробия бандитов. Мы боимся простора и свободы. А ведь это и есть жизнь. Мы хотим короткого богослужения – сбежались, вспомнили, разбежались. Наши минуты молчания не длиннее десяти секунд. Тот ещё обменный курс! Что меняем? Шило на мыло! Суету на суету. А ведь Господь предупреждал, что не на горе в Иерусалиме, не в золочёных церквах, этих искусственных горах, а в Духе будут поклоняться те, кто спасён. Всё даром, как и говорит апостол Павел. Спасены ли мы?   Мы готовы к счастью просто так? Просто насладиться Богом и друг другом? Не готовы, и ничего страшного – если мы осознали неготовность, осознали, что мы поросята, которые и в Царстве Небесном скучают без желудей. Осознали и давайте начинать готовиться – не кормить свиней святыней, а  кормить людей – любовью, и просить у Бога, что Он ввел нас во вкус Духа.