Пушкин живет среди них, часто общается с ними, сталкивается с их запросами и с их судьбой. Они устраивают его квартиру, они привозят в 1832 г. из села Михайловского на 12 подводах его библиотеку, они фигурируют часто в его произведениях. Он лицеистом смотрит игру крепостных в царскосельском домашнем театре Варфоломея Толстого и воспевает крепостную красавицу - актрису. Он знает приятелей, ставивших на карту „и лошадей, и даже кучеров". Он принимает близкое и активное участие в крепостном поэте Слепушкине. Он знаком с бывшим крепостным, известным А. Н. Никитенко. Пушкина рисуют бывшие крепостные большие художники Кипренский и Тропинин. Ему близка и дорога его Арина Родионовна.

"Крепостной Петербург" А. Г. Яцевича, выпускаемый Пушкинским Обществом, дополняет "Пушкинский Петербург" существенно необходимым материалом. Привлекая новое и освежая в памяти забытые старые источники, автор дает полный облик крепостного населения Петербурга.

Но здесь не только пушкинский Петербург, здесь дается быт крепостных с конца XVIII века вплоть до падения крепостного права. И это обстоятельство у не уводит книгу от пушкинской тематики. В истории крепостного права и в быте крепостных мы можем Проследить те новые явления, какие вносила постепенно жизнь часто против воли крепостников, — явления как положительного, так и отрицательного .характера. Однако, ярче всего бросается в глаза необыкновенная рутина, косность, великая сила традиции и консерватизм в быте крепостных. В этом отношении быт крепостных Петербурга XVIII - XIX веков мало отличаются между собою. Взаимоотношения XVIII века бытуют и в XIX веке и картина этого быта полнее да красочнее во всем охвате "Крепостного Петербурга".

И это тем более важно, что понять символику пушкинского .Медного всадника", укрепившегося на костях крепостных в Петербурге, без знания крепостного Петербурга XVIII века затруднительно. Равным образом и оценить историческую реальность Пугачева, шедшего освободить крепостных не только деревни, но и города, в спокойствии "крепостных людей" которого самодержавная помещица сильно сомневалась, без очерка старого быта

 

ОТ АВТОРА

Настоящая работа, освещающая жизнь крепостного Петербурга, дополняет материал, положенный в основу моей работы — „Пушкинский Петербург", в которой осталась, в основном, мало затронутой наиболее многочисленная часть петербургского населения — подневольное крестьянство.

В связи с выраженным председателем Пушкинского Общества академиком Н.С.Державиным, в предисловии к моему „Пушкинскому Петербургу", пожеланием — всесторонне осветить, в целом, жизнь пушкинского Петербурга, мною этому вопросу и посвящается настоящее исследование.

Таковая работа является существенно необходимой, так как всестороннее изучение истории крепостного права приводит нас к более глубокому пониманию настоящего, как одного из звеньев. сложного исторического процесса.

Разработке вопросов, связанных с крепостным правом, посвящено множество работ. Однако историки уделяли до сих пор главное внимание вопросу положения крестьянина в деревне, в помещичьих усадьбах и на фабриках. Вследствие этого бытовые условия крестьянина, проживавшего в городе, еще не получили должного освещения.

Вся русская история является, по существу, историей революций — сначала крестьянских, а затем рабочих. Но представители господствующих классов всячески старались скрыть подлинное существо феодально-крепостнического строя, в котором основным фактором исторического развития являлась (как и во всяком классовом обществе) классовая борьба.

Целый ряд важнейших документов эпохи указывает на ожесточенную борьбу между помещиками и крестьянами. К сожалению, большая часть свидетельств этого рода подверглась уничтожению. Что же касается уцелевших документов, то и к ним следует относиться с большой осторожностью, так как они весьма пристрастно освещают факты и события того времени.

Отсутствием объективности страдает и большинство дневников и мемуаров того времени, отражающих идеологию лишь определенной социальной категории. Между тем, идеология классов угнетенных, но вполне понятным причинам, очень редко получала свое письменное выражение.

Если же среди дворянства и раздавались отдельные голоса, осуждавшие злоупотребления помещичьей властью, то они тонули в хоре крепостников, прославлявших мнимое „благоденствие" русского крестьянина.

„В государстве нашем, — писал действительный статский советник Ф. Дурасов, — крестьяне вверены попечению дворян и, подобно положению неотделенных детей при отце, собственность их не обозначена в твердой уверенности, что отцы не могут желать воспользоваться имуществом детей своих". — «При таком положении крестьян в России одно неведение иностранцев может приписывать им невольничество", — писал в другом месте Дурасов.

Не подлежит сомнению, что от иностранцев тщательно скрывали неприглядную действительность; бывали и случаи, когда они сами сознательно от нее отворачивались. К свидетельствам такого рода относятся слова Сардинского посланника Жозефа де-Местра, отметившего в 1812 г., что „все книги полны описания деспотизма и русского рабства, но я могу, однако, заверить, что нигде человек не так свободен и не может делать, что пожелает, как здесь". — „Рабство здесь существует чисто номинально, — писал, в свой очередь, в 1856 г . Наполеону III французский чрезвычайный посол герцог де-Морни. — Злоупотребления редки и сурово преследуются монархом и, должен отметить, общественным мнением". Наряду с этим, среди иностранцев встречались лица, пытавшиеся узнать правду о внутреннем положении России. Но, как отметил Буддеус, — „вопрошающий иностранец всегда рассматривается в Петербурге как лазутчик, который, по возвращении за границу, вскроет и предаст огласке все ее язвы, тайные или не существующие, и станет отрицать все положительное." — Известный английский путешественник Р. Бремнер также подтвердил, что „узнать правду в России совершенно невозможно, даже если хочешь узнать что-либо любопытное о самых простых вещах. " Кюстин, посетивший Россию в конце 30-х годов XIX века, записал: „Здесь лгать — значит охранять престол, говорить правду — значит потрясать основы". Тем не менее это отнюдь не должно умалять общего значения иностранных мемуаров. Ле-Дюк, Ланьи, Пассенан, Руа9и множество других путешественников и исследователей оставили ряд ценнейших свидетельств о русском крепостном праве.

В настоящей работе автором впервые приводится ряд подобных сведений, сообщенных иностранцами, отметившими некоторые характерные особенности русской жизни и быта того времени вовсе не отмеченные когда-либо русскими бытописателями.

Издавая свои мемуары заграницей, они могли позволить себе к тому же свободно высказываться о темных сторонах русской действительности.

Что касается свидетельств, отражающих идеологию угнетенных классов, то таковыми мы, к сожалению, не. располагаем.

Условия русской цензуры не допускали возможности печатных выступлений, противоречащих интересам дворянства. „Истинное счастье, что большинство лакеев или вовсе безграмотны или не любят писать и ограничиваются одними рассказами, которые погибают в Лете, — писал в 1856 г. один из образованнейших людей своего времени проф. К. Д. Кавелин. — Что если бы они стали писать мемуары? Как смерть, они разрушили бы нравственную красоту и на месте ее оставили бы гнилой труп, который не составляет человека. Впрочем утешимся! Будь даже много таких мемуаров, вряд ли бы им удалось выбраться в печать. Кто же решится быть издателем" — Весьма откровенное признание!

Стоящее у власти дворянство поддерживало крепостной строй, всецело отвечавший его интересам. Опорою власти являлся суд, пропитанный язвой взяточничества, и полиция, с ее грубым произволом. Для солдат были шпицрутены, для крестьян — палки. Таковы были столпы, на которых держался крепостной строй.

"Первые Романовы прикрепили крестьян к земле, — писал Энгельс. — Со времен Петра началась иностранная торговля России, которая могла вывозить лишь земледельческие продукты. Этим было вызвано угнетение крестьян, которое все возрастало по мере роста вывоза, ради которого оно происходило, пока Екатерина не сделала этого угнетения полным и не завершила законодательства. Но это законодательство позволяло помещикам все более и более притеснять крестьян, так что гнет все более усиливался".

Такое положение издавна вызывало противодействие со стороны крестьян, являвшихся в то время основным революционным классом. Однако, обострение классовых противоречий давало себя знать не только в деревне. В городах торгово-ростовщическим верхам, связанным с интересами дворянства, противостояли массы посадского „черного люда", ремесленники и мелкие торговцы.

Таковы были социальные группировки в городах XVIII века. Напряженность положения еще более возросла в начале следующего столетия, вследствие усиления притока крепостного крестьянства в город, в поисках заработка. Особенно резко это было заметно в Петербурге, куда стекались на строительные работы сотни тысяч людей. Петербург вмещал кроме того десятки тысяч крепостной дворни, обслуживавшей здесь своих господ.

Сотни тысяч крепостных вложили свой подневольный труд в постройку этого города. „Сколько людей погибло, — вынужден был отметить Н. М. Карамзин, — сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо сего намерения. Можно сказать, что Петербург основан на слезах и трупах". Приехавший сюда путешественник попадает, по словам Карамзина, — „в пески, в болота, в песчаные леса сосновые, где царствует бедность, уныние, болезни. Там обитают. Государи Российские, с величайшим усилием добиваясь, чтобы их царедворцы и стража не умирали голодом и чтобы ежегодная убыль в жителях пополнялась новыми пришельцами, .новыми жертвами преждевременной смерти". Однако царский Петербург умел скрывать за стенами своих дворцов мрачную действительность.

„Самодержавные цари, — сказал современник, — любят оставлять потомству огромные памятники своего царствования; и замечательно, что чем более народ был угнетен, унижен, тем выше они воздвигались".

Кюстин заметил, что Петр I и его преемники стремились превратить столицу в грандиозный театр. Но, как писал Ле-Дюк, трагическое действие разыгрывалось здесь за кулисами и можно легко впасть в заблуждение, если принять за действительность блестящие декорации русской столицы. „Я как бы вижу тень смерти, реющую над этой частью света," — заметил в своих мемуарах Кюстин.

Глубокий кризис, сковавший всю экономику страны, а также могучая волна восстаний, вынудили правительство осуществить, наконец, крестьянские реформы.

Но, как писал Ленин, крестьян „освобождали" в России сами помещики, помещичье правительство самодержавного царя и его чиновники. И эти „освободители" так повели дело, что крестьяне вышли на свободу" ободранные до нищеты, вышли из рабства у помещиков в кабалу к тем же помещикам и их ставленникам".

... Петербург, столица крепостнической империи, более не существует. Город-бунтарь, первый поднявший знамя Революции, носит имя величайшего вождя пролетариата. Возрожденный и по-новому прекрасный город Ленина идет по великому пути социалистического строительства.