5. ПЕТЕРБУРГСКИЕ ДВОРОВЫЕ
О горе нам, холопам, за господами жить.И не знаем, как их свирепству служить!
Власть их увеличилась, как в Неве вода.
Куда бы ты ни сунься - везде господа.
"Плач холопов XVIII века".
Среди проживавших в Петербурге крепостных крестьян значительную часть представляли весьма многочисленные в начале XIX века "дворовые люди".
Часть их жила в столице по выданным им паспортам и платила своим господам обычный оброк, являясь, по выражению Николая I , "ходячим доходом", представляя "класс тунеядный, развратный и наиболее опасный". Остальная часть дворовых жила в столице при своих господах в качестве прислуги. Наибольшее число их насчитывалось, как сообщает К.Веселовский, в Литейной части, заселенной чиновниками, державшими при себе значительное число прислуги . Здесь, в среднем, на каждого дворянина и чиновника приходилось по два дворовых, в Петербугской же части по одному на двух чиновников.
В знатных домах Петербурга штат прислуги бывал "без числа и меры", доходя иногда до ста и даже двухсот человек. Штат Шереметевых составлял 300 человек, Строгановых - 600 и Разумовского - 900. Громадное количество прислуги заполняло роскошный петербургский дворец гр. Браницкой, жены великого коронного гетмана Польши: владевшей 97 000 крепостных, у Всеволода Андреевича Всеволожского (в доме которого на Екатерингофском пр. бывал на собраниях "Зеленой Лампы" Пушкин), в его пригородном имении "Рябова") под Петербургом, числилось до 400 человек крепостной прислуги.
Обычай содержания огромной дворни укоренился в феодальной Руси с давних времен. В 50-х годах ХVII века "челядь" боярина Морозова в Москве состояла, по сообщению И. Забелина, из 700 человек.
В богатых домах все управление прислугой возлагалось на метрдотелей. Иногда это бывали иностранцы, увозившие из России немалый капитал, прослужив иногда всего несколько лет. Так, метрдотель Волконских, Паоли, вывез из России капитал в 45 000 руб. Однако, большей частью, обязанности управителей возлагались на собственных дворецких. В домах больших бар - Нарышкиных, Шереметевых, Строгановых, Куракиных - это были люди "значительные", хотя и крепостные, которым "молодые господа" руку подавали. Но в "строгих" домах даже дворецкий не смел повернуться к барину спиной или прислониться к стене.
Дворецкий, с малых лет находившийся в доме, знал до тонкости все распорядки, хранил ключи и отвечал за все в доме. "Ему надлежит быть человеколюбивым , - гласило старое наставление, - честным, миролюбивым, богобоязненным, равнодушным, свою честь наблюдающим, а не подлым, корыстолюбивым и пристрастным, сердитым и скучным человеком". Получая "барское платье", дворецкий был одет всегда опрятно и важно выступал, в торжественных случаях, впереди всей прислуги, держа в руках фуляровый платок (кроме того он имел полотняный платок для глаз). Бесшумная походка и безукоризненная выдержка дворецкого были обязательны для всякого знатного дома. По утрам, если барин выражал желание осмотреть "аппартаменты" или конюшню, на обязанности дворецкого лежало сопровождение барина. Весь день он был в "разгоне", всем надо угодить, за всем самому усмотреть, каждому до него есть дело.
А наступит вечер дворецкому надо распорядиться - сколько зажечь кенкетов, да свечей в люстрах и бра, карточные столы расставить, в буфете все приготовить, приказать прислуге одеться в парадную ливрею. Гости станут съезжаться - он глаз не спускает с хозяйки, чтобы "В минут" исполнить ее приказание. За ужином строго блюдет, чтобы слуги гостям служили "с приличием", "бессуетливо", с "пониманием", подавая блюдо, выгибали бы локоть "фертом". Запуганные, с изможденными лицами, слуги должны были скользить "неслышной поступью", на лету улавливая отданное приказание.
Пользуясь всей полнотой власти, дворецкий имел право, не докладывая барину, "учить" провинившихся. "С лентяев и пьяниц, - получал он барский приказ, - не спускать глаз, а ежели не работают, кормить березовой кашей; давать ложек пятьдесят. И даже, в крайности, сто, глядя по едоку". Если случалось, что дворецкий был не из "своих", а взятый со стороны какой- либо отставной вахмистр-преображенец, прислуге приходилось тяжело - засекал до смерти. По субботам, в день "обучения нравственности", на конюшнях стоял стон. Выходил приказ: "Отбарабанить". И людей били - "сколько попало, чем попало и по чем попало". Иногда экзекуции происходили в присутствии барина. "Народ разбойник, вор, - оправдывался он перед друзьями, верьте, никакой филантропии не стоит. Да, ведь, русский человек, кроме того, даже любит, чтобы его изредка посекли".
Тaких же взглядов держался и целый ряд образованнейших людей того времени. Прославленный поэт Жуковский полагал, что русский палку любит". Согласно недавно опубликованным мемуарам проф. Б.Н.Чичерина, этот просвещенный представитель либерального дворянства пореформенной эпохи придерживался того же мнения. Считалось, однако, что людей секут отнюдь "не для разрушения человечества, а единственно в поправление от распутства и лени". Иной барин своих "людей" не сек, довольствуясь, в качестве исправительной меры, рукоприкладством". "Прибьет и отсылает к барыне , - пишет А. Герцен, - поди, покажи ей свою рожу и скажи, вот, мол, как дураков учат, людей делают из скотов".
В знатных домах поведение прислуги иногда регламентировалось особым "положением". Так, например, "надсмотритель дома" Б. Куракина, по особому "указу", должен был "всего же паче смотреть, чтоб все домовные, а паче лакеи, были во всякой учтивости к приходящим, не токмо вышних персон, но и нижних". На его обязанности было наблюдать, "чтоб между лакеями, также и другими доместиками, никакого дезордину не было". Ему надлежало внушить швейцару - "всех с респектом принимать, не токмо приезжих в каретах, а и приходящих пешком. Всех персон шляхетства вводить в верхний аппартамент. Всех купцов и других артизанов (ремесленников) - в нижнюю камору.
По своему значению в доме, после дворецкого, следовал камердинер, как человек "приближенный" к барину. На обязанности камердинера было "рачительно и верно сохранять врученный ему гардероб, драгоценные вещи и прочее. Часто посылают господа для отдания поклонов и для других надобностей, а к сему потребен человек искусный и знающий. В больших господских домах три камердинера бывает: первый - портной, сей имеет на руках гардероб и белье, ведет ему роспись, одевает господ ... Второй - бритовщик, господина бреет, когда прикажут. Кроме сего около домашних служителей отправляет лекарскую должность. Третий - парикмахер, чешет всякий день господину волосы и прислуживает". Обязанности, возлагавшиеся на камердинера, требовали от него "видной наружности" и неукоснительной чистоты. В некоторых домах камердинер должен был являться к своему господину босым, чтобы показать, что у него руки и ноги начисто вымыты, лишь после чего получал доступ к особе барина. Камердинерами знатных бар, так же как и дворецкими, часто бывали иностранцы. В таковом случае они пользовались в доме особыми привилегиями. Доктор Гренвилль отметил, что метрдотель и повар гр. Воронцова, отправлялись на базар не иначе, как в экипаже. "Это происходит всюду. Пешком они не ходят", - добавляет Гренвилль.
Петербургская аристократия любила окружать себя иностранными слугами. Как видно из публикации в "СПБ. Ведомостях", воспетую Пушкиным кн. Е. Голицыну, известную "Princesse Nocturne", "Княгиню Полночь", при ее отъезде в 1815 г. за границу, сопровождали: "дворецкий Иоганн Шот, венгерский подданный; Михаил Фаддеев, дворовый ее сиятельства человек, и араб Луи Обенг, французский подданный". Русская прислуга часто пыталась подражать иностранцам в одежде и манерах, присваивая себе даже иностранные имена. Среди лакеев были "Пьеры", "Жаны," "Людвиги". Камердинер пушкинского "полумилорда" Воронцова, Иван Донцов, откликался лишь на имя Джиованни.
Не менее значительной фигурой в доме являлся главный швейцар, в больших домах носивший название "свиса". Должность эта требовала "человека трезвого, постоянного, тихого, рослого, веселого, учтивого, знающего по-русски, по-немецки, по-французски, который пристойным образом всякому ответ дать может, также около себя и в горнице своей чистоту наблюдает".
В свою очередь и мундшенк должен быть "В деле своем человек искусный и господам верный. Должен быть знаток различных напиток, иметь хороший вкус и чувствительное обоняние, быть трезвым и умеренным в своем житии, весел, проворен и услужлив, не должен никаких трудов счадить и то, чему обязался, без огорчения исполнять". На парадных обедах он должен был уметь столь убедительно предложить малагу или бургонское, чтобы гость никак уж не мог отказаться.
Видную роль играл в доме в то время повар.
"Искусство свое" он "наипаче оказывает в составлении сытных и смачных похлебок и подливок, студеных и горячих; В морении, тушении и жарении разных мяс, также и в варении и жарении разных рыб, Дворовых птиц и всякой дичины; в разных мороженых, готовимых на блюдах, также в приготовлении пастетов и сладких пирогов". Вопрос чревоугодия имел в то время первенствующее значение. Поэтому в домах больших бар-гастрономов хороший повар получал, не в пример прочим, до 100 руб. в месяц. На таких искусных поваров ценa была очень высока. Карамзин продал своего повара за 1 000 руб.
В больших домах, в помощь повару, для успешного выполнения многосложных обязанностей, имелась особая "Кухонная служба" с множеством "работных баб".
Очень велико было также в больших домах количество кучеров, конюхов и форейторов. Кучера делились на "выездных", умевших править запряженной цугом шестеркой лошадей и на "ямских", посылавшихся в город с поручениями. Бывали и "собственные" кучера, возившие только барина. Кучерская служба считалась, хотя и не безвыгодной, благодаря "экономии" на сене и овсе, но "беспокойной". Кучер был в ответе и за захромавшую лошадь и за случайно поломанное колесо. Но тяжелее всего было ожидание долгими часами, а иногда и целую ночь, на улице, в непогоду и лютый мороз.
Помимо дорогой конюшни и множества экипажей для городской езды, большинство дворян позволяло себе и другую роскошь. Многие имели целую флотилию богато убранных лодок и шлюпок, которыми пользовались для езды по городу. По свидетельству современников, на реках и каналах было в те времена "не меньше лодок, чем экипажей на улицах". В зависимости от места катанья по Неве или по каналам, гребцы меняли длинные весла на короткие. Команда каждой лодки, обычно, состояла из 12 человек. Все они носили особую ливрею. Так гребцы Юсупова были одеты в шитые серебром вишневого цвета куртки. Их головы украшали шляпы с богатыми перьями. В своих живописных костюмах и белоснежном голландском белье они походили больше на балетных артистов, чем на гребцов. От них требовалось не только уменье искусно грести. Во время катания своих бар они услаждали их пением и игрой на французских рогах.
Любопытно, что владельцы нередко разрешали своим гребцам "прирабатывать", отпуская их на целый день с лодками. И скромный петербургский чиновник приобретал, таким образом, возможность доставить себе за несколько рублей удовольствие "царского выезда". Помимо частных лиц, Лодки содержали Адмиралтейство и все коллегии. Их гребцы были также пышно разодеты.
Подобными же богатыми ливреями щеголяли в больших домах лакеи "собственных" комнат. Кроме того, имелись еще "выездные" лакеи, "швейцарские", дежурившие в прихожей, и "дневальные", днем находившиеся для услуг в парадных аппартаментах, а ночью, по очереди, спавшие на пороге господской спальни. В штате значились также камеристки, "комнатные женщины"; "гардмебели" , "люди" при серебре, при белье, при свечах, в буфетной, в винном погребе. "В ключах ходили" (то есть состояли при кладовых, леднике, подвале) большею частью жены кучеров, поваров и садовников.
К высшему служебному персоналу относился также "фершал", заведывавший домашней аптекой и никогда поэтому не бывавший трезвым. Его главная обязанность заключалась обычно в "открывании" крови. Он исполнял также обязанности ветеринара, "пользуя" лошадей и собак. К высшему штату принадлежали и так называемые "назначенные в науку"; это были наиболее развитые и способные мальчики, которых обучали грамоте и "наукам", с тем, чтобы из них комплектовать потом домашних лекарей, управителей вотчин и фабрик, художников, капельмейстеров хоров и оркестров и т.д. По окончании домашней подготовки их отдавали в школы и училища, где они обучались своей будущей специальности, заканчивая иногда свое образование даже за границей. Если возлагавшиеся на ученика надежды не оправдывались или, как это часто бывало, несчастный спивался, его причисляли к домашней канцелярии, где он коротал свой век, неся обязанности счетовода или писца. Таких "приканцелярских" в больших домах насчитывался чуть ли не десяток человек.
Штат петербургской конторы Д. Н. Шереметева в 1813 г. состоял из 32 лиц. Во главе ее стоял "домоуправитель", в помощь которому был дан управляющий экспедицией. В экспедиции работали два экспедитора, казначей, три столоначальника и два бухгалтера. "Младшая братия" состояла из шести повытчиков, десяти копиистов, трех учеников и одного "геодезии помощника". Эти "конторы" богатейших феодалов ведали их земельным имуществом, а также заводами, приисками, рыбными ловлями и откупами. Они же вели наблюдение за всеми барскими оброчными крестьянами, проживавшими в столице по паспортам. Наступивший с начала XIX века кризис значительно подорвал благосостояние дворянства. В 1850 г . по адресной книге, в Петербурге значилось уже всего четыре "помещичьи конторы" Всеволожских, Нарышкина, Шереметева и Юсупова.
В знатнейших домах, кроме русской прислуги, держали сербов, албанцев, арабов и др. Все они были наряжены в богатые национальные костюмы. Эти "арапы, по произволению господ, либо африканскую, либо американскую, смотря по цвету ливреи, одежду имеют". Обычаи держать в доме слуг различных национальностей существовал уже в начале ХVIII века. "Недавно один молодой Долгорукий возвратился из Франции - записал в ноябре 1724 г . в своем дневнике Берхгольц. - Он привез с собой скорохода и несколько иностранных лакеев, чего здешняя знатная молодежь до сих пор не делала". В числе дворни известного Артемия Волынского были поляки, шведы, турки, персы, калмыки, бухарцы и индейцы.
Француз де-Мион, описывая роскошный прием, устроенный в Петербурге в 1734 г. гофмаршалом Левенвольде французским пленным офицерам, рассказывает, что хозяин принял их с "исключительным радушием, угостив прекрасными яствами и винами. Он привел нам, - пишет де-Мион, - молодых красивых черкешенок, своих рабынь, предоставив нам на этом празднике решительно все, что могло бы нам быть приятным." Как отметил в своих письмах из Петербурга В. Эстергази, там "не было дома, в котором было бы меньше ста слуг различного рода - негров, турок и в особенности карликов и карлиц, которые очень в моде ... В каждой комнате, где сидят, обычай требует, чтобы у дверей стояли для услуг 5-6 пажей-карликов, турок или казаков, поэтому в домах отсутствуют звонки. "
Карлики, излюбленный род забавы барских домов XVIII века, встречались в ряде знатных дворянских домов еще в пушкинское время. Дочь скульптора Ф. Толстого, М. Каменская, сообщает в своих мемуарах, что дом кн. Васильчиковой был переполнен карликами, щеголявшими в господском доме собольими шубками.
Во многих домах доверенными лицами при "барыне" были турчанки, "персидки" и калмычки. По большей части они попадали в дом еще детьми, как трофеи, вывезенные из походов. Чуждаясь остальной прислуги, они бессменно находились при своей госпоже, располагаясь на ночь на ковре у порога ее комнаты. Кроме того "при спальне" состоял еще целый ряд горничных и "девок". Самая дородная из них избиралась для обогревания барского кожаного кресла, зимою же, перед выездом на прогулку, на ее обязанности лежало обогревание подушки кареты.
В доме были также "хлебщицы" и, наконец, целый штат прачечной.
В каждом большом доме были также свои "полочисты". Печами ведали истопники, к ночи накладывавшие печи; рано утром, бесшумно, их зажигали, чтобы к "вставанию" господ всюду было тепло. Истопники набирались преимущественно из северян, так как считалось, что украинцы, не привыкшие к северным морозам, не умеют топить печей. В больших домах держали также своих "рукодельных" людей - сапожников, столяров, шорников и слесарей. Разделение труда было, как видно, полное.
Ле-Дюк оставил следующее любопытное описание барских домов Петербурга николаевского времени. - На вечерах поражает исключительное обилие ливрейной прислуги. В некоторых домах их насчитывают 300-400 человек. Таковы нравы русских бар. Они не могут жить без окружения значительным числом прислуги, незнакомым другим странам; это; не мешает; однако, тому, что они являются людьми хуже, чем где бы то ни было обслуженными. В дни торжественных приемов, по зову управляющегo, являются все проживающие в городе, по оброку, крепостные. Они надевают имеющиеся запасные ливреи и служат на торжественных приемах. На следующий день, придя куда-либо в магазин, вы не удивитесь, узнав в приказчике, отмеривающем вам материю или завязывающем ваши пакеты того, кто подавал вам вчера чай или шербет. Таково все в России: "однодневный наряд, обманывающий блеск".
Такое обилие прислуги с точным разделением тру да встречалось, однако, лишь в домах высшего дворянства. Люди же менее обеспеченные старались держать прислугу самых универсальных знаний. Полковник Eгор Комаровский, публикуя в 1805 г. о сбежавшем дворовом человеке Сергее Иванове, указывает: "искусный повар, лакей, башмачник, сапожник и печник."
Крепостной быт в Петербурге накладывал свой отпечаток и на уличную жизнь. Так, вельможа выезжал в карете цугом с мальчиками-форейторами на "выносных" лошадях и с выездными верзилами лакеями на запятках. И чем выше бывал выездной, тем знатнее был его барин. "Никогда, ни на одной ярмарке, где показывают великанов, - записал один путешественник, - нельзя увидеть таких гигантов, как придворные лакеи, сопровождающие на прогулках императрицу Александру Федоровну". Ливрейный лакей сопровождал свою госпожу при ее выезде в Гостиный двор за покупками. Даже мелкий чиновник и тот не мог отправиться на вечеринку к департаментскому приятелю без того, чтобы у него не трясся на облучке его. Кирюшка в рваной шинели. Молодого чиновника-барчука, а тогда служили в министерствах с 15-16 лет, провожал на службу лакей. Богатый студент являлся в университет в сопровождении гувернера или лакея. Барчука, приезжавшего в столицу "определяться в службу", обязательна сопровождало несколько человек дворни. Когда же барчук женился, ему отправляли из деревни обоз со всякой хозяйской утварью и с тремя десятками дворовых девок и парней, в придачу. Эта называлась "обзавестись домом".
Пушкин, как известна, был стеснен в средствах и, тем не менее, в последней его квартире на Майке в штат пушкинской дворни входили: две няни, кормилица, лакей, четыре горничных, три служителя, повар, прачка и полотер. В этот список не вошли старые доверенные слуги - Никита Козлов и другие.
Даже К. Рылеев, постоянно нуждавшийся в деньгах и ведший чрезвычайно скромный образ жизни, в своем письме от 27 января 1825 г. сообщал об отправке в деревню "за излишеством" - " Аксиньи, Машки, Якова и Марины."
Некоторые сведения о численности крепостных слуг в барских дамах конца ХVIII века содержит любопытная "Пропорция содержания дому от 3000 рублей доходу в гад: сколько иметь дворовых людей и каких чинов." Как гласит этот документ - "в доме первый человек камердинер -1, помощник его - 1, повар-1, ученик его - 1, кучер - l, форейтар -l, лакеев - 2, истопник и работник -1, женщину иметь вверху - 1, белую прачку - l, работную -1. Кареты - 2, лошадей - 4. Итого в даме мужчин - 9, женщин 3". Таким образом средняя дворянская семья с незначительным, для столицы, доходам в 3000 руб. должна была содержать 12 человек дворни.
В императорском Риме каждый бедняк "благородного происхождения" обязательно имел своего раба. Гораций, повествуя о своей жизни, замечает, что он жил чрезвычайно просто и бедно - за eго обеденным столом ему прислуживали лишь трое рабов.
Наличие огромного штата прислуги поражало приезжавших в Россию иностранцев. Джон Куинси Адамс, американский посланник в Петербурге в 1809-1812 гг., привыкший к скромной жизни буржуазии Новогo Света на рубеже XVIII - ХIХ веков, со смущением отметил в своих мемуарах, что он вынужден был содержать здесь метрдотеля, повара, камердинера, горничную, швейцара, кучера, двух лакеев, двух кухонных служителей, рассыльного, истопника, уборщицу, прачку, Между тем, обычный его штат ограничивался всего двумя слугами. Число слуг в русском доме громадно, - записал в своих мемуарах в 1839 г. один иностранный офицер. Они плохо оплачиваются, но за то и мало работают; каждый имеет свой крайне ограниченный круг занятий и не делает ничего другого, один носит воду, другой топит, третий убирает комнаты, тот ездит на запятках; одна служит прачкой, другая судомойкой и т. д. Небольшое, но приличное хазяйство требует человек 25 прислуги, немного больше - от 40 до 50 чел.
Как передавал доктору Гренвиллю некий генерал, число слуг в столице после войны 1812 г. значительна сократилось; тем не менее, работой занята была лишь одна десятая часть штата. Даже стесненные в средствах держали значительное число прислуги. "Во всякой другой стране у стола прислуживают 3, 4 или 5 слуг, в России же лакей должен стоять обязательно за каждым стулом. Хуже всего то, - жаловался рассказчик, - что в каждом доме числа слуг возрастает с поразительнай быстротой; во-первых потому, что они выписывают своих жен, во-вторых потому, что. у них рождаются дети, а в третьих - к ним неизбежна переселяются родственники, а затем и друзья, жаждущие, в свою очередь, воспользоваться барскими щедротами. Когда я женился, - закончил он, - Я решил ограничить свой штат всего лишь сорока слугами. Но, к моему большому удивлению, три или четыре года спустя я заметил, что число их почти удвоилось."
Число прислуги было в некоторых домах так велико, что господа многих не знали по имени. По отчеству же называли лишь заслуженных стариков. В таком случае их звали "Сергей Семенов", "Иван Петров". Когда же среди прислуги имелось несколько Петров или Иванов, каждому из них давали особую кличку. Была "Аришка Большая" и "Аришка Меньшая". Были "Андрей-повар" и Андрей-портной", "Полька-косая" и "Полька-рябая". Был "Макарка-Вихор" и "Макарка-пучеглазый". Случалось, что такой "Макарка-Вихор", получив в детстве свое прозвание, носил его потом до седых волос. И на зов барина: "Степка" или "Афонька" из "приспешной" появлялся благообразный старец 70 лет.
Одной из наиболее тяжелых обязанностей было обслуживание "детских комнат". Прислуживать капризным распущенным "барчукам" и "барышням" было настоящей мукой. На возмутительное обращение детей с прислугой указывают в своих мемуарах все иностранцы-педагоги. Это явление наблюдалось, как в домах скромных чиновников, так и во дворцах знатных вельмож.
На грубое обращение с прислугой жаловались и наставники вел. кн. Николая Павловича, будущего Николая I.
Между тем, в больших домах при "детских комнатах" состоял целый штат специально приставленных людей. Когда у Н.П.Шереметева родился в 1803 г. сын, то для охраны наследника огромного состояния было установлено особое дежурство прислуги. "При специальных дверях снаружи, - последовал графский приказ, - быть посменно и безотлучно по два человека из разночинцев. Изнутри спальни двери должны быть всегда заперты ключом, которые не иначе отворяться должны для входу, как со спросом - кто пришел, по моему ли повелению, и имеет ли билет мой; а иной никто впущен быть не должен. Назначенным к дверям разночинцам в ночное время, переменяясь, спать в той комнате, где они при дверях назначены и наблюдать, чтобы двое отнюдь не спали, а двое отдыхали". Особое усердие надзирающих за графским сыном не было забыто Н. Шереметевым при составлении им завещания. "Дядьке" молодого графа и его "маме" было "отказано" в завещании по 40 и 30 000 руб., подлежавших выплате им или их наследникам по окончании воспитания юного питомца.
Согласно обычаям того времени, молодого барчука, отданного в закрытое учебное заведение, сопровождал крепостной человек. В школе гвардейских подпрапорщиков, где обучался в тридцатых годах Лермонтов, юнкерам разрешалось держать при себе "собственную" прислугу. Вследствие этого на 200 воспитанников приходилось до 100 слуг. Они носили казенную форму-мундир с фалдами и красный воротник. Школьное начальство жестоко секло слуг, не умевших угодить своим молодым господам. По окончании школы за молодыми офицерами следовали их слуги, разделявшие с ними все трудности походной жизни. Дворовый человек Рылеевой Федор Павлов сопровождал ее сына, будущего декабриста, в заграничный поход.
В 1828 г., во время войны с Турцией, в турецкой деревне, занятой русскими войсками, вспыхнул пожар. В одном из домов, охваченных пламенем, остался ребенок. Дворовый человек кн. Кропоткина, Фрол, сопровождавший своего барина в походе, бросился в огонь и спас ребенка. Кн. Кропоткин был тут же награжден Главнокомандующим орденом Анны с мечами, за храбрость, - "Но, папаша, - воскликнули дети Кропоткина, слушая рассказ отца, ведь это Фрол спас ребенка! - Так что-ж такое,- отвечал Кропоткин, - разве он не мой крепостной? Ведь это все равно".
Но и эти "доверенные" слуги, делившие со своими господами все трудности походов, жили в вечной нужде, не получая никакого жалованья. И лишь в "зараженных европейскими порядками" домах им выдавали ежемесячно несколько рублей. Но такого рода щедрость была редкостью и почиталась большим либерализмом. Генерал В. С. Голицын говаривал: "Я достаточно богат, чтобы платить людям мне служащим" . О подобных "чудачествах" обычно говорили с усмешкою.
Даже у "самого богатого человека в России", Н. П. Шереметева, высшее жалованье камердинера, не превышало, на ру6еже XVIII-XIX веков, 60 руб. в год. Управитель, "поверенный служитель" (домашний юрист) и "учитель концертов" получали 50 руб. в год; портной и подлекарь получали по 30 руб. И лишь в особо торжественных случаях - свадеб или рождения наследника, cлугам выдавалось денежное вознаграждение. Старым, заслуженным слугам жаловались серебряные часы, предмет зависти всей дворни.
Обычно, даже в богатых домах столицы, жалованье слуги, ограничивалось 5 руб., выдаваемыми к пасхе. Таким образом, главный расход на прислугу состоял в ее "прокормлении".
Во всем обязательная "табель о рангах" была особенно ощутительна, как отмечал Коль, в вопросе "стола". Так, иностранные слуги всегда обедали отдельно. Они собирались в буфетной, по окончании барского обеда, где им тщательно сервировался обед из обильных остатков господского стола. Кушанье на стол подавали лакеи. Вместе с "избранными" обедали дворецкий, камердинеры и камеристки. Женатые приходили с женами. Часто за этим же столом обедал и домашний врач, старавшийся приурочить свой ежедневный визит к обеденному часу, но стеснявшийся общества знатных хозяев дома. Тут же обедали и личные секретари барина. Так, М. Сперанский, состоял секретарем А. Б. Куракина и имея разрешение обедать за княжеским столом, предпочитал обедать с горничными и старшим камердинером, особенно покровительствовавшим молодому секретарю. Когда же, много лет спустя, в бытность Сперанского пензенским губернатором, к нему явился его бывший покровитель, княжеский камердинер, в качестве просителя, Сперанский, к удивлению всей губернаторской приемной, обнял "Ивана Макаровича, старого знакомого" и всячески ему помог.
Эта высшая категория слуг в своих манерах и одежде пыталась подражать "господам". В праздничные дни они являлись ревностными посетителями театра. Их излюбленными пьесами были трагедии и драмы. В журналах того времени, в качестве посетителей 4-го яруса императорских театров, упоминаются "лакеи высшего тона и горничные лучшего круга".
Следующую группу" табели о рангах" составляли лакеи, повара, швейцары, старший кучер, горничные и "приканцелярские". Они обедали в "первой застольной". Но их обед уже значительно отличался от обеда в буфетной. Тут подавался борщ, приправленный салом, каша и тушенная капуста. Два раза в неделю полагался мясной пирог, по праздникам - сладкий. Пили квас. к столу подавали "работные бабы" из кухни и "кухонные мальчики".
И, наконец, последнюю, низшую группу составляли истопники, кучера и вся »кухонная служба". Они обедали в людской застольной" или на кухне. Даже в больших домах стол их был скуден. Они получали щи с салом или со сметаной, по воскресеньям - с мясом; гречневая каша, горох, картофель или свекла являлись их неизменной пищей. Хлеба в то время старались давать к обеду как можно меньше, так как он был дорог. "Кухонная служба" "подкармливалась" тайком, но кучера, истопники и сторожа жили впроголодь, Лучше жилось в тех домах, где кроме стола полагалась "дача натурою". В таких случаях слугам выдавалось ежемесячно определенное количество муки, крупы, капусты, сала.
Жена английского посланника при дворе Николая I лэди Блумфильд оставила следующее описание жизни прислуги посольского дома. "Комнаты мужиков были без всякой мебели и, если не ошибаюсь, они спали на полу, завернувшись в свои бараньи тулупы. Пища их состояла из капусты, замороженной рыбы, сушеных грибов, яиц и масла, весьма дурного качества. Они смешивают все это в горшке, варят эту смесь и предпочитают эту тюрю хорошей пище. В бытность свою послом, лорд Стюарт Ротсей хотел кормить мужиков, как и остальную прислугу, но они отказались есть то, что приготовлял для них повар. Они носили красную рубашку, широкие нанковые шаровары на выпуск, куртку и передник, причем они раздевались только раз в неделю, когда шли в баню".
Иногда господа, во избежание хлопот, не держали своего "стола" для дворни, ограничиваясь выдачей 3-5 руб. в месяц на человека "на харчи". Женщины получали в таком случае рублем меньше. У мелкопоместных дворян и у чиновников крепостных кормили так худо, что голодные слуги ходили обедать в какой-либо соседний богатый дом, к "землякам", что отнюдь не смущало их господ.
Бывали дома, где прислугу не кормили не из скупости, а потому, что господа сами жили впроголодь. И весь дом с нетерпением ждал наступления санного пути, когда "нижайший раб и слуга бурмистр Федулий" приводил в город обоз с ржаной мукой, коровьим маслом, салом и прочей снедью.
"Когда приходил из деревни обоз, - пишет один из современников, - во всем доме начиналось смятение. Слуги метались, как угорелые, во все стороны, из передней во двор, а из двора опять в переднюю, но, главным образом, в девичью, чтобы сообщить новости .. Когда сани бывали разгружены, передняя наполнялась крестьянами. Они стояли в армяках поверх полушубков и дожидались покуда отец позовет их в кабинет, чтобы расспросить о том, каков снег выпал и каковы виды на урожай. Они робели ступать по навощенному паркету и немногие решались присесть на краешек дубовой скамьи. От стульев они наотрез отказывались. Так они дожидались целыми часами, глядя с тоской на каждого входившего или же выходившего из кабинета". Когда же на следующий день обоз возвращался в деревню, домовая прислуга обычно отправляла с ним кое-какой бакалейный товар. И следующий, уже масляничный обоз доставлял дворне вырученные от продажи продуктов деньги. Тогда вся мужская часть прислуги отправлялась в соседний трактир чествовать прибывших.
Для характеристики обычаев того времени интересно отметить следующие факты. В барских дачах под Петербургом, обычно деревянных, заколоченных в течение зимы, заводилось множество клопов. Предусмотрительные господа ранней весной отправляли туда часть своей дворни, на которую с жадностью набрасывались насекомые и лишь некоторое время спустя на дачу перебирались "господа". Нечто подобное происходило и в период вспыхивавших в городе заразных эпидемий. Когда в 1831 г. до Петербурга докатилась эпидемия холеры, множество дворян выехало со своей челядью из Петербурга в места более "благополучные". Когда же эпидемия прекратилась, в столицу стали отправлять на испытание дворовых; и только по прошествии двух недель, когда из столицы пришли вести, что все приехавшие "пребывают в здоровьи", "господа" сочли возможным возвратиться в столицу. Подобного рода отношение к слугам наблюдалось издавна. Знаменитый флорентийский историк и дипломат Ф. Гвиччардини записал, что во время вспыхнувшей чумы на его вилле умер один из cлyг. Виллу тщательно продезинфецировали. Но когда, через некоторое время,Гвиччардини пожелал сам переехать с семьей в свою виллу, он приказал предварительно поселить в комнате умершего, одну зa другой, три смены слуг. И лишь после того, как испытание прошло благополучно, Гвиччардини решился на переезд.
Привольно жилось слугам только при выезде со своим господами за границу. Во избежание побегов, их там хорошо одевали, кормили и платили приличное жалованье, но по возвращении домой они лишались всех этих привилегий. Даже платье, сшитое "за кордоном" отбиралось. Его выдавали лишь по торжественным дням, когда надо было служить гостям.
К столу лакеи надевали обычно серые или синие фраки с костяными пуговицами. В знатных домах слуги носили ливрею. В зависимости от достатка хозяев, она бывала "годовою", то есть выдавалась на год, или "двухгодовою". Обычно верхнее платье выдавалось на год, шинель или тулуп - на два года или "до износу". Сапог полагалось две пары на год и "головки". В домах попроще прислуге шились казакины из черного некрашеного сукна и синие суконные шапки с овчинным околышем. Казачки на груди носили красные нашивки. Воротник и обшлага обшивались красным кантом. Но от бессменного ношения одежда быстро снашивалась и дворня всегда ходила оборванной. Женщинам выдавали обувь, белье, "пестрядь" на платье и "затрапезу" (грубая пеньковая материя). Кроме того, они получали по полтинному в год "на подметки".
Для размещения прислуги предназначалась особая "людская", "службы" и "приспешная" . Но в то время как барские 10-12 комнат занимала семья в три-четыре человека, в двух "людских комнатах" помещалось 20-25 человек прислуги. За недостатком места некоторые вынуждены были спать в конюшне, в погребах и сараях; казачки на ночь располагались в передних, лакеи в коридорах. А.С.Строганов один занимал в своем дворце на Невском пр. весь бельэтаж. Нижний этаж занимала "контора". Много ли оставалось в доме места для 600 строгановских слуг!
В лучшем положении среди слуг оказывались семейные люди. В богатых домах им все же старались отвести какое-либо помещение. Но с одинокими совсем не церемонились; собственных постелей они никогда не имели и вечером со своими тюфячками или ковриками бродили по всему дому, розыскивая незанятый уголок, где можно было бы пристроиться на ночь.
В домах провинциального дворянства, как отмечают современники, людские флигеля бывали буквально переполнены "дворскими" детьми. В Петербурге же наблюдалось часто обратное явление. Здесь в знатных домах иногда почти совсем не было видно детей, несмотря на множество семейной прислуги. Это объяснялось тем, что, по мнению господ, прислуга, обремененная детьми, "худо служит", а потому детей старались отослать в деревню. Обычно, после очередного обхода дворецким дворовых флигелей, составлялся список детей, подлежащих отправке в деревню, во избежание лишней грязи и шума в барском доме. И первый же обоз, доставивший господам продукты из деревни, уходил обратно, увозя дворовую детвору. Таким образом, мать расставалась с ребенком на долгие годы; детей возвращали в город лишь тогда, когда они вырастали настолько, что могли быть пригодными к барской службе.
Одевали их в домашнее сукно, а на ногах они носили "волоснички", род лаптей, сплетенных из конского волоса, которые они сами плели. Детей наиболее способных и "пристойной наружности" обучали в больших домах танцам. Они носили название "бальных детей". В торжественные дни они должны были "изображать балет". Расход на их содержание был очень не велик. Они получали лишь ежемесячно пятачок на баню, да полтинник в посту, "на говенье". Щедрые господа выдавали еще на маслянице четвертак, "на баловство", который тотчас же отбирался родителями. Мальчики начинали получать жалованье с 18 лет; девочкам же иногда его вовсе не платили.
Таким образом, расходы на содержание дворни по существу занимали в бюджете знатного петербургского дома очень скромное место. В среднем, расход на крепостного человека, при условии даже выдачи ему жалованья, редко превышал 150 руб. Из этой суммы около 30% приходилось на жалованье, 15% на "прокормление", остальные деньги шли на "построение одежды" и выдачу съестных припасов. Таким образом, крепостной слуга обходился в 3-4 раза дешевле, чем на Западе.
Такое нищенское содержание петербургских слуг неминуемо толкало их на преступление. За русским слугой у иностранцев установилась определенная репутация "первого в мире вора". "Они крадут все, что только могут!" - записал о русских слугах один иностранец. Как отметил в своих записках известный английский путешественник В. Вильсон, хозяйка его петербургской гостиницы ему жаловалась, что слуги крадут все, что только попадется под руку, вплоть до ключей от комнат. Забытая серебряная ложка тотчас исчезает со стола. "Однако, - записал Вильсон, - этот упрек относится не только к слугам; также и гости, без всякого угрызения совести, забирают всякую мелочь или безделушку, попавшуюся им на глаза в вашем доме. У одного знатного англичанина, недавно посетившего Петербург, после данного им роскошного приема, кто-то из гостей унес несколько блюд от обеденного сервиза".
Хотя газеты и пестрели объявлениями об "отпуске для услуг людей хорошего и неиспорченного поведения", но на деле это было далеко не так. Обычно слуги проводили в безделии весь день в "застольной", за игрой в карты, в короли или в мельники. Работу же выполняли, главным образом, подростки. Казачок в доме вставал первым и ложился последним. Дежурство в прихожей добросовестно нес только казачок, в то время как "швейцарские лакеи" заходили в прихожую разве только в пьяном виде, чтобы тотчас заснуть, развалясь, где попало на полу.
Пьянство среди дворовых было так развито, что "рачительные" хозяева из предосторожности никогда не селились близ питейных домов. Х. Мюллер знал в Петербурге дома, где слугам раз в неделю выдавались деньги на водку, с разрешением в этот день напиться, но зато с обязательством остальные дни недели быть трезвыми. Однако, обычно слуги повсюду были уже с утра "выпившие" и тщетно дворецкий ведет в "часть" наказывать лакеев-пьяниц, они и вернувшись со съезжей "грубят" и не обнаруживают охоты к работе.
Поэтому "вольный" слуга, умеющий брить и причесывать, да к тому же непьющий, зарабатывал на всем готовом 35-40 руб. в месяц, камердинер или кондитер - 75-80 руб. Но "вольных" слуг в городе было мало.
Среди наемной прислуги преобладали, главным образом, крепостные оброчные. Прибыв в Петербург, они, в поисках места, обращались прежде всего к иностранцам, где лучше содержали прислугу и больше платили. И лишь за неимением другого места поступали к купцам. "Слуги нанимаются обыкновенно месячно, - сообщает Башуцкий, - и в зависимости от наружности, способности и должности, получают от 25 до 75 руб. в месяц, женщины от 10 до 30 руб. Сорок лет назад они получали от 10 до 25 руб., служанки от 4 до 10 руб. Слугам, нанятым от чьего-либо управителя (то есть крепостным), платили не более 30 руб."
Доктор Гренвилль, оставивший одно из самых обстоятельных описаний Петербурга 20-х годов, сообщает следующие сведения об условиях жизни петербургской наемной прислуги. Лакей получал 35-40 руб. в месяц; его кормили, но не одевали. Кучер получал 40 руб.; его, наоборот, не кормили, но одевали, желая щегольнуть, при выезде, богатством кучерской одежды. Кухаркам, камеристкам и прачкам платили 25 руб., горничным и няням 15 руб. Месячный расход по содержанию каждого слуги исчислялся в 15 руб. "Они не имеют определенного помещения, - отметил Гренвилль, - их не снабжают постелями, одеждой, сахаром, чаем или чем-либо из съестных припасов; даже в лучших домах они спят, где попало, на лестницах и т. д."
Условия жизни слуг в значительной степени зависели от благосостояния дома, в котором они служили. В "вельможеском" доме их оплачивали лучше, чем у какого-либо департаментского чиновника. И чем мельче был барин, тем тяжелее жилось его прислуге. Так было и в предреволюционной Франции. Штатные парадные лакеи королевы получали 1350 фр. в год, камердинеры вельмож - 1250 фр., лакей "хорошего дома " - 900 фр., "средний" лакей лучше других устроенный, зарабатывал, как, например, у поэта Малерба, 375 фр. В провинции же слуге платили 100 фр.
В Петербурге при гостиницах имелся особый штат слуг, предоставляемых для личных услуг приезжающих. По словам Гренвилля, они проводили целый день в прихожей, изнывая от безделья. Их единственной обязанностью было убрать постель. "Так они честны, - пишет Гренвилль, - но послать их купить что-либо нельзя, ибо они представляют раздутый счет. Нельзя покупать ничего и вместе с ними, так как магазины, уплачивая им проценты, требуют с покупателя лишнее".
Все возраставший спрос на наемную прислугу вызвал необходимость открытия в Петербурге специальных контор, поставлявших слуг. В 1802 г. в "СПБ. Ведомостях" появилось объявление "мадамы Эдоль", проживавшей на Невском пр., близ трактира "Париж", с предложением "кормилиц, клюшниц, горничных-девушек, камердинеров и лакеев". Вскоре у "мадамы Эдоль" появилась конкурентка, в свою очередь объявлявшая, что "имеющие надобность в служителях, могут оных нанимать у представляющей в услужение таковых людей, живущей в Мал. Морской ул., в доме № 98".
Наконец, в 1822 г. на углу Мал. Морской ул. и Невского пр., в доме именитого купца Косиковского, открылась, на заграничный манер, "Контора частных должностей" Гомулецкого де-Колла. Сюда являлся и громадный гайдук в рваной шинели, в поисках места егеря, и скромный швейцарец учитель, искавший "приличных" уроков французского языка. Рядом с кормилицей в голубом кокошнике тут же сидел в ожидании нанимателя немец-танцмейстер, державший в руках пачку аттестатов из "знатных домов". Как гласили публикации Конторы, здесь каждый мог найти для себя "потребное"-"помещик-получить наставника, желающии получить свой портрет-художника". При этом Контора обязывалась рекомендовать лишь людей "способных и нравственных". Здесь поставляли "гувернеров, дядек, архитекторов, художников, музыкантов, певчих, механиков, граверов, врачей, дантистов, костоправов, бухгалтеров, переводчиков, мастеров книгопечатания, поверенных, компанионок, повивальных бабок". Характерна плата, взимавшаяся Конторой за оказываемые ею услуги. Лицо, предлагающее свой труд, при обращении в Контору уплачивало 1/2 % с требуемого им годового вознаграждения, наниматель платил 1 %. При состоявшемся найме работника, он уплачивал 2 % своего годового жалованья, работодатель - 3 %.
Однако, подлинной "биржей труда" в Петербурге, еще с ХV III века, являлась местность у Синего моста, на Мойке, перед дворцом Чернышевых. Здесь по утрам царило особое оживление. Толпа людей занимала всю площадь и мост. Весь парапет набережной был занят сидящими. Одни, расположившись прямо на мостовой, вытаскивали из котомок всякую "снедь" и тут же приступали к "закуске". Другие же, подложив кулак под голову, мирно спали, пока тяжелый сапог квартального не нарушал их безмятежного покоя.
Сюда приходили наниматься артели пильщиков-олончан и маляров-ярославцев. Сюда шел и ямской кучер в длинном кафтане, с талией под мышками, и кормилицы в кокошниках и садовники с лейками в руках. Лакей в заплатанной, с чужого плеча, бекеше, выгнанный вчера "за дерзость", приосанивался при виде проходившего "барина", искавшего недорогого, "приличного" слугу. Все эти завсегдатаи "человеческого рынка" терпеливо выжидали здесь места у купцов или иностранцев. Только бы не к чиновнику. Там бьют и не кормят.
Куда хуже было положение простого крестьянина, которого судьба впервые загнала издалека в северную столицу добывать барину оброк. Он никого не знал в городе и с трепетом и надеждою смотрел на каждого приближавшегося к нему "чисто" одетого человека. Весной, со всех концов России десятками тысяч стекались они в Петербург, эти, гонимые нуждой, люди, искавшие здесь заработка. Но получить в летний сезон работу, в виду громадной конкуренции, было делом нелегким. Случалось, что люди, в поисках работы, ходили сюда безрезультатно неделями, а иногда и месяцами.
С четырех часов утра тут на площади начинал уже толпиться народ. Пильщики с пилами, лесорубы с топорами, часто своим единственным имуществом, целым "обчеством" устраивались по углам площади, в ожидании работы. Между тем их старосты вступали в немилосердный торг с подрядчиками, являвшимися сюда за нужными им рабочими. Заложив руки в карманы своих длинных кафтанов, подрядчики степенно торговались с крестьянами, "прижимая ценой" и норовя оттянуть хоть гривну.
Однако на этом рынке можно было не только нанять кучера или слугу, но и купить его, по выражению Булгарина, в "вечное и потомственное владение" .
Продажа людей на рынках была в то время делом настолько обыденным, что не привлекала к себе ничьего внимания. Фрейлина О. Шишкина, автор известных исторических романов, передавала А.О.Смирновой-Россет, что, при окончании ею в 1808 г . Смольного института, ей купили в Петербурге на рынке "девку" за семь рублей.
Весной, с открытием навигации, на Васильевском острове, за Биржей, открывался специальный рынок заморских товаров, привозимых предприимчивыми капитанами и матросами. Тут продавались попугаи, обезьяны, раковины, восточные ароматические снадобья, тропические растения и т. д. Как передает М.А.Рено, владельцы кораблей тут же продавали негров в рабство "под видом отдачи их в услужение богатым барам".
Были в Петербурге и другие места, где можно было подыскать себе "людей для услуг". Очень популярна была в этом отношении площадь у Казанского собора, вернее Казанский мост, где с утра толпился крепостной люд в поисках места или поденной работы. Чернорабочие собирались, главным образом, на углу Невского и Владимирского пр., у так называемой "Вшивой биржи", получившей свое название от уличных цырульников, особенно многочисленных в этом районе. Сюда же с утра стекались бабы, торговавшие всякой снедью и привлекавшие в "Обжорный ряд" толпы изголодавшихся людей. Плотники и каменщики собирались обычно у Сенной площади; на Никольском мосту стоял длинный ряд кормилиц и кухарок. В Апраксин, на "Толкучий рынок", стекались "плотные мужики, предлагавшие свои жилистые руки для переноски диванов, столов и комодов".
Иностранная прислуга зарабатывала значительно больше русской. "Хотя один немецкий слуга стоил в три раза дороже руского, - записал А. Шлецер, но про них распространилась слава, что они аккуратнее и чище и что вообще могут сделать втрое больше, чем русский крепостной". Повар-француз легко зарабатывал в Петербурге 150-200 руб. и больше, лакеи и кучера - 40-50 руб. в месяц, камеристки - 60-80 руб. Очень высоко оплачивались англичане. Вознаграждение английского камердинера доходило до 150 руб. в месяц.Иностранцы отдавали, однако, должное известным достоинствам русских слуг. "Французский слуга превосходен, - отметил Фабр, - но русский единственен в своем роде. Оба смышленны и ловки; француз, однако, захочет рассуждать над тем, что ему прикажут или даже пожелает стать барином. Русский исполнит буквально все то, что вы ему прикажете; его повиновение безгранично; сказанное слово нет нужды повторять; оно навсегда имеет силу закона. Хороший русский слуга - лучший слуга в мире". Своего "Федора" Фабр нанял случайно. "Я велел ему сбросить зипун. Я мог бы сделать его своим секретарем, конюхом, моим метрдотелем, моим управителем. Но имея нужду в лакее, я его взял в лакеи. На следующий день он был уже неузнаваем. Он явился утром в галстухе, свеженачищенных сапогах, с причесанными хохлом волосами и заткнутым за пояс передником. Он с особо озабоченным видом мне подал чай. Через неделю он это делал с изяществом, подражая в этом настоящим лакеям. В одно из воскресений какой-то молодой человек, раскланявшись со мной на улице, подошел ко мне. Я недоумевал, кто может быть этот незнакомец. Вдруг я узнал моего Федора, в подаренном мною костюме. Через месяц мы так привязались друг к другу, будто были уже годами неразлучны. Он изучил все мои привычки и вкусы и умел их угадывать даже, когда я молчал. Но это не все. Он знает все ремесла: он вяжет чулки, чинит сапоги, делает корзинки и щетки. При надобности, он был моим столяром, седельником, портным, слесарем".
О достоинствах безответного русского слуги вспоминал в одном из своих писем и Герцен:
"Здесь трудно найти слугу, - писал он в 1847 г . из Парижа, который бы веровал в свое призвание, слугу безответного и безвыходного, для которого высшая роскошь - сон и высшая нравственность - ваши капризы, слугу, который бы "не рассуждал". Между тем, как заметил еще в ХVIII веке Регенсбургер, "ни в какой земле не жалуются столько на слуг, как в России". 200 Н. И. Тургенев также записал, что "огромное количество слуг, стоящих в конце концов очень дорого, не препятствует тому, что русские господа обслужены хуже, чем где бы то ни было".
"За границей и даже в Петербурге у иностранных купцов в доме один слуга; а между тем все чисто, все убрано, - писал в сороковых годах А. Кошелев. - За столом он один служит 15-20 человекам; везде он поспевает; нигде нет за ним остановки. Почему? Потому, что он получает жалованье хорошее, то"есть то, чего нам стоят двое-трое наших слуг; потому что если он не будет исполнять всех требований своего хозяина, не будет предупреждать его желаний, то его сошлют в деревню и возьмут слугу более усердного. Спросите иностранцев в Петербурге, как они довольны нашими, так называемыми артельщиками: один человек служит за троих, - Отчего? - Охота пуще "неволи'''.
Ценное наблюдение сделал француз Дюкре, посвятивший особое исследование русскому "рабству". "У меня перебывало, - отметил он, - множество слуг и те, которые принадлежали ранее господам, относившимся к ним с мягкостью, те отличаются своим поведением и преданностью". Знаменитому филантропу Джону Говарду показали в 1781 г. в Петербурге одного помещика, крестьяне которого, узнав, что он, нуждаясь в деньгах, задумал их продать, принесли ему потребную сумму денег, лишь бы он остался их господином. Крепостными руководила, в данном случае, конечно, отнюдь не "преданность" помещику, а лишь боязнь попасть в более дурные условия.
Так, после смерти В. Л. Пушкина, болдинские крестьяне, перейдя в распоряжение опеки над имением, написали племяннику покойного, А. С. Пушкину:
"Ласкаем себя надеждою быть вашими рабами".
Бывали, однако, случаи, когда крепостные, в ответ на доброе отношение помещика, платили ему искренней преданностью. Известен целый ряд случаев добровольного следования крепостных в Сибирь за своими ссыльными господами. Многие из слуг, получив там вольные, не оставляли своих бывших господ, всячески стараясь облегчить их Изгнание. Дворовая декабриста М.Нарышкина, Анисья, отпущенная на свободу, не оставила своих господ в ссылке и пользовалась огромным авторитетом у местных властей. Сам комендант Лепарский, как рассказывает декабрист Лорер, снимал перед нею свою фуражку. Когда Павел I отправил в Петропавловскую крепость А. И. Рибопьера, за якобы нанесенное им оскорбление императорской фаворитке Гагариной, рибопьеровский крепостной, старик-парикмахер Иван Новицкий, упав к ногам генерал-прокурора Обольянинова, выпросил у него разрешение разделить тюремное заключение своего барина.
Много случаев трогательной преданности передают нам мемуары александровского времени. Сколько дядек, подобно пушкинскому Никите Козлову, не расставались со своими господами буквально от колыбели до могилы. М. Молинари в своих "Lettres sur la Russie " упоминает о жившем в столице крепостном портном, содержавшем своего совершенно разорившегося барина.
"А много все-таки, много обязан я тебе в своем развитии, безобразная, распущенная, своекорыстная дворня!" - записал о своем детстве Аполлон Григорьев. Ведь среди крепостных слуг того времени встречалось множество образованных людей, подчас знающих несколько языков. В объявлениях о розыске сбежавших дворовых людей часто встречаются фразы: "пишет по-русски, говорит по-немецки". У И. П. Бибикова был крепостной камердинер, прекрасно владевший французским языком. Его называли в доме "Monsieur La Тоur". Камердинер Пушкина Никита Козлов был поэтом и большим начетчиком. Хорошо грамотным человеком был и камердинер Лермонтова, известный Андрей Соколов. Как передает Липранди, Пушкин, в одной из своих бесед с Раевским, затронув вопросы истории и географии, "ошибся и указал не так местность в одном из европейских государств. Раевский крикнул своего человека и приказал ему показать на висевшей на стене карте пункт, о котором шла речь: человек тотчас исполнил. Пушкин смеялся более других".
Историк Н. М. Карамзин очень гордился тем, что в числе "субскрибентов" (подписчиков) на его издания были и "купцы ростовские" и "просвещенные земледельцы-крепостные гр. Шереметева". М. П. Погодин, приехав в 1813 г. в глухое село Медынского уезда, Калужской губ., где проживала его бабушка крепостная помещика Салтыкова, нашел у крестьян "много книг". Там он впервые прочитал "Письма русского путешественника" Карамзина. М. Уоллэс, к своему большому изумлению, неоднократно находил у крестьян переводы "Истории цивилизации Англии" Бокля.
Даже Бенкендорф, в докладе III Отделения за 1827 г., отметил что "среди этого класса (крепостных) встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда". Когда известная Т. Б. Потемкина учредила под Петербургом, в Гостилицах, ланкастерскую школу, она назначила ее учителем, по словам П. А. Вяземского, специально для этого выкупленного крепостного, славившегося своими познаниями.
"Мне часто приходилось встречать в прихожих русских господ, - записал французский режиссер А. Домер, - крепостных, читающих потихоньку Вольтера и Руссо, взятых из барской библиотеки". Коль также встречал в Петербурге очень образованных слуг. Он знавал, между прочим, дворецкого, выучившего наизусть всего Крылова и прочитавшего шесть раз "Историю" Карамзина, за неимением иных книг. Другой пристрастился к математике и прекрасно знал алгебру и геометрию. "Если заглянуть в их темные комнаты, в ящики их комодов, - пишет он дальше, - можно изумиться. Обрывок библии лежит рядом с переводом "Илиады" и изданная Синодом азбука подле произведений Вольтера. По своему образованию они часто превосходят прислугу других стран и в их документах постоянно встречаются отметки: "знает языки" и нередко: "русский, французский, немецкий, английский и турецкий". Коль отметил, что наибольшим успехом среди крепостных пользовались книги с описанием жизни Наполеона. Все, что выходило о нем на русском языке, тотчас расхватывал ось слугами. Симпатии к Наполеону начали проявляться в России после возвращения русской армии из Франции, где русский солдат стал противопоставлять ничтожному Людовику XV III , окруженного ореолом cлавы "молодого Бонапартия". Александр I уже не пользовался в то время в армии престижем.
Чтение крепостными книг и газет давно уже обращало на себя внимание правительства и помещиков. Вышедшая при Александре I весьма либеральная для той эпохи книга сенатора гр. В. Стройновского (его жену, Е. Стройновскую, упоминает А. С. Пушкин, под именем "гордой графины", в "Домике в Коломне") "Об условиях помещиков с крестьянами", вызвала всеобщий протест крепостников, с негодованием указывавших, "что сия книга ходит по рукам, что ее даже читают лакеи". Дворяне жаловались, что в годы войны "газеты прочитываются прежде в лакейской, а потом уже господами". В.Каразин в своей беседе с Кочубеем в октябре 1820 г . также отметил, что среди солдат "немало весьма острых и сведущих людей из семинаристов и дворовых; они, как и все, читают журналы, газеты и пр". Поэтому, когда в 1840-х годах был учрежден ."Меньшиковский" комитет о цензуре, на периодическую печать было приказано обратить особое внимание, ибо "газеты и журналы переходят в трактиры и передние".
Однако, редко кто из крепостных слуг имел школьное образование. Почти все они были самоучками.
Большие бары иногда содержали в своих вотчинах, при конторах целые училища, в которых обучалось до 30-40 мальчиков, подготовляемых, в зависимости от успехов, на должности домашних счетоводов, бухгалтеров, приказчиков, а в будущем бурмистров и управителей. Однако, число этих школ было чрезвычайно незначительно. В Петербурге к тому же они были, конечно, редкостью. В 1778 г . некий иностранец Август Винцман намеревался открыть в столице семинарию для крепостных, с целью обучения их архитектуре, оптике и механике. Курс обучения намечался четырехлетний. Школу должны были открыть лишь при наличии 30 учеников. Эта семинария так и не открылась.
Уже в середине 20-х годов следующего столетия, большой известностью пользовалась школа гр. С. В. Строгановой (дочери кн. Н. П. Голицыной в пушкинской "Пиковой даме"). Здесь крепостных обучали сельскому хозяйству и горнозаводским наукам, а впоследствии тут же было открыто и ремесленное отделение. Школа ставила себе целью дать образование "крепостным молодым людям обоего пола, преимущественно мужского, из вотчин графини, выбираемых из сирот, для женского же пола - обучение рукоделию и домашнему хозяйству". В школу принимались и другие '"господские и вольные люди". Теоретическая школа помещалась в Петербурге, а практическое отделение в строгановском имении Марьино, в 70 верстах от столицы. С 1839 г . при школе были дополнительно открыты отделения лесных и ветеринарных наук и химическая лаборатория. Курс обучения был четырехлетний. Из старшего отделения выпускали приказчиков, управителей, бухгалтеров, из низшего - "сведущих хлебопашцев" и ремесленников.
Значительно более скромная по масштабу егерская школа "для помещичьих людей" была открыта в 1835 г. в Лисине, близ Цаоского Села. Здесь обучали арифметике, черчению, грамматике, геометрии, лесоводству и "егерскому искусству".
Некий офицер Софийского полка В.Погожев, приглашенный тамбовским помещиком М. А. Огаревым на экзамены в его "училище", отметил, что после вполне "удовлетворительных" экзаменов, один из учеников, обращаясь к своему господину и его гостям, сказал: "Сколь много обязаны мы вашим вожделенным присутствием, за которое приносим вам наичувствительнейшую нашу признательность. А паче обязаны вам, милостивый государь наш, за учение нас и благодарим вас, со всем любезнейшим семейством вашим за открытие нам сего малого просвещения, из которого мы уже научились познавать бога, почитать государя и повиноваться господам нашим и всякой узаконенной власти". - "Это зрелище истинного патриотизма и отеческой любви к крестьянам было приятнее всех балов и спектаклей", - восторженно заканчивает свои впечатления от школы В. Погожев.
Что касается высших учебных заведений, то для крепостных был открыт доступ лишь в Академию Художеств и Медико-хирургическую Академию.
Первоначально прием крепостных в Академию Художеств не допускался, так как, согласно утвержденному Екатериной II уставу, в Академию принимались лица, "какого- бы звания ни были, исключая одних крепостных, не имевших от господ своих увольнения." Однако впоследствии в Академию был открыт доступ и лицам, не имевшим увольнительных свидетельств. Но крепостные, даже попав в Академию, не пользовались все же там преимуществами, предоставленными воспитанникам свободного состояния". Так, когда в начале XIX века ученику Академии Дубровину была присуждена, за успехи, большая серебряная медаль, ее заменили похвальным отзывом, "одобрением", "ибо он (Дубровин) оказался крепостным", каковое обстоятельство, при присуждении медали, упустило из вида забывчивое начальство.
Прием крепостных в Академию был прекращен в 1817 г., когда вновь назначенный президент Академии Художеств А. Н. Оленин признал необычайно вредным для процветания Академии, наличие среди ее учеников лиц "крепостного состояния". Он пришел в ужас от мысли, что "люди сего (крепостного) состояния воспитываются наряду с казенными, свободными питомцами", признав, что "сие смешение состояний было причиною, что нравственность между учащимися исчезла: многие из них предались всякого роду пороков". Вследствие этого, как отмечал президент Академии в своем отчете, "первою заботою его было исправить, как можно скорее, сие вредное отступление от закона". Отныне прием крепостных в число воспитанников Академии Художеств был строжайше воспрещен.
Из числа других высших учебных заведений столицы, крепостные допускались также одно время в Медико-хирургическую Академию. Однако, как гласил академический устав, воспитанники "крепостного состояния" - "по камерам помещаются и пользуются столом отдельно от воспитанников свободного состояния". Кроме того, воспитанники из крепостных официально не числились студентами и не пользовались правом ношения шпаги, что являлось прерогативой дворянства. Получив, по окончании курса наук, врачебный диплом, крепостной обязывался прослужить шесть лет у своего владельца. Закон лишь освобождал его от телесного наказания. В свою очередь, помещик обязан был выплачивать своему крепостному врачу содержание в том же размере, как и в период его обучения в Академии. По истечении шестилетнего срока крепостной получал вольную.
Реакция, последовавшая за событиями 1825 г., привела к окончательному воспрещению приема крепостных в средние и высшие учебные заведения. 19 августа 1827 г. Николай I обратился к министру народного просвещения А.С.Шишкову с рескриптом, в котором отмечал, что "до сведения" его дошло, что часто крепостные люди, из дворовых и поселян, обучаются в гимназиях и других высших учебных заведениях. От сего происходит вред двоякий: с одной стороны, сии молодые люди, получившие первоначальное воспитание у помещиков или у родителей нерадивых, по большей части входят в училища уже с дурными навыками и заражают или через то препятствуют попечительным отцам семейств отдавать своих детей в сии заведения; с другой же, отличнейшие из них, по прилежности и успехам, приучаются к роду жизни, к образу мыслей и понятиям, не соответствующим их состоянию. Неизбежные тягости оного для них становятся несносны и оттого они не редко в унынии предаются пагубным мечтаниям или низким страстям". Вследствие сего министру повелевалось "Университеты и высшие учебные заведения и гимназии и равные по преподаванию места" принимать лишь людей "свободного состояния".
Так, одним росчерком пера, Николай I отнял у миллионов крепостных людей возможность получения какого-либо образования. Царский приказ удовлетворил требования реакционных кругов дворянства, издавна стремившихся закрыть крестьянским детям доступ в учебные заведения. Учитывая взгляды своего монарха на этот вопрос, Начальник III Отделения гр. Бенкендорф выражал, в свою очередь, мысль, что "не должно слишком торопиться с просвещением России, чтобы народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархами и не посягнул бы тогда на ослабление их власти". Между тем среди крестьян было не мало одаренных людей, горячо стремившихся к образованию. Еще в александровское время Павел Строганов, один из крупнейших представителей столичного дворянства, признал, что "изо всех сословий в России крестьяне заслуживают наибольшее внимание. Большинство их одарено и большим умом и предприимчивым духом, но лишенные возможности пользоваться тем и другим, крестьяне осуждены коснеть в бездействии и тем лишают общество трудов, на которые они способны".