[Из книги «Таруса - 101-й километр», оп.: http://old.za-za.net.]
13 января 2005 года умер отец Илия Шмаин, в прошлом репрессированный (был 6 лет в Вятлаге)… Отпевали батюшку при большом стечении народа в его храме Петра и Павла у Яузских ворот, в Москве. Похоронили на беховском поленовском кладбище (вблизи Тарусы) рядом с дочерью и тестем.
В февральском номере (2005 год) тарусской православной газеты «Крестное знамение» помещены слова прощания, которые протоиерей Леонид Гвоздев, настоятель тарусского храма Воскресения Христова, посвятил отцу Илие:
«Он долго болел болезнью к смерти и, осознавая это, успел достойно подготовиться к переходу…. Он не переставал служить; он не просто служил, он любил служить. Я удивлялся, почти ужасался, когда видел, как он, медленно передвигая ноги, задыхаясь от нехватки кислорода, подходил к алтарю до начала службы и начинал читать перед Царскими Вратами входные молитвы. Мне казалось, что в таком состоянии голову невозможно оторвать от подушки, а он служил. Служил он у нас в свой отпуск и позднее в вынужденный отпуск по болезни.
Его проповеди были очень простые. Если их записать, то кто-нибудь из мудрецов мог сказать – слишком просто для серьезного математика, священника, служившего у Гроба Господня, для человека, объездившего полмира, а я, слушая отца Илию, вспоминал Иоанна Богослова, который перед своей кончиной, когда ослабел так, что почти не мог говорить, с трудом произносил: «Дети, любите друг друга».
И все-таки я пишу об отце Илие как о живом, в настоящем времени, потому что он и был настоящим. И этот текст он читал и правил при жизни.
Отец Илия и матушка Мария живут в живописном тихом уголке Тарусы - на Воскресенской горке, в крохотном деревянном домике, едва видном среди пышной зелени в глубине двора. Впервые я их увидела в тарусском храме Воскресения Христова 13 августа 2003 года. Отец Илия вместе с молодым священником отцом Андреем Мешакиным служили панихиду по владыке Антонию Сурожскому.
Матушка Мария говорит, что отец Илия перед каждой службой, после Евангелия, после Правил, непременно читает работы владыки, который был большим другом их семьи. Владыка Антоний Сурожский (1914 - 2003) - православный епископ, 55 лет возглавлявший епархию Русской Православной Церкви в Великобритании, совершал свое пастырское служение, всегда храня каноническую верность Российской Церкви.
Протоиерей Илия Шмаин - автор нескольких богословских трудов. В течение двадцати последних лет разработал собственную философско-богословскую систему, развивающую идеи Николая Онуфриевича Лосского, русского философа первой половины ХХ века. Работает над «Заметками по онтологии Твари» и над книгой «Толкование псалмов». Если позволяет здоровье, подолгу сидит за компьютером - такой современный батюшка. Трудом программиста всю жизнь кормил семью. Совершенствует работу «Язык программирования», которой специалисты пользуются давно.
И еще отец Илия пишет песни: на стихи Марины Цветаевой, Ксении Некрасовой, Александра Блока, Бориса Пастернака. Положил на музыку вторую главу «Песни песней» - на языке подлинника. Вся его семья очень музыкальна, часто поет в храме. Внучка Маша, студентка РГГУ, окончила музыкальное училище, внук Ваня учится в консерватории.
Матушка Мария дала мне почитать редкую книгу «Пока свободою горим» - о молодежном антисталинском движении конца сороковых - начала пятидесятых годов. В ней и про отца Илию сказано, как он попал в сталинские лагеря.
В 1946 -м ему было 16 лет, он учился в 9-м классе одной из московских школ и посещал вместе с друзьями-одноклассниками кружок Кузьмы - такое прозвище было у Анатолия Ивановича Бахтерева (1928 - 1968). Он был душой и лидером молодежной компании.
Органы госбезопасности давно «пасли» эту молодежную группу с помощью внедренного в нее осведомителя Карелина. «Запутавшаяся темная личность; сын репрессированных в 37-м году энкэвэдэшников; оборотень, провокатор, секретный сотрудник ГБ (сексот с робких 12 лет); осведомитель с блестящей фотографической памятью», - пишет Евгений Федоров, друг Ильи Шмаина, в книге «Пока свободою горим».
- Нас посадили в 48-м году, мне было 18, и я учился в экстернате, на механико-математическом факультете МГУ, - рассказывает отец Илия. - Девять месяцев мы были под следствием.
Причем на допросах следователь, который был заочником института марксизма-ленинизма, часто пользовался толковыми разъяснениями своего подследственного – ведь Илья Шмаин и Маркса изучал, и всего Ленина прочитал. Следователь только недоумевал: эх, мол, какая голова пропадает…
А потом Особым совещанием мы были приговорены к разным срокам. Кузьму взяли из армии, он был обвинен особенно сурово - как лидер, «как главарь антисоветской организации» - к 10 годам ИТЛ. А мне, Жене Федорову и Виктору Красину дали по 8 лет лагерей.
Феликс Карелин сначала всех выдал, а потом предупредил Кузьму о предстоящем аресте. И сам был арестован в конце января 1949 года, проходил по делу Кузьмы, приговорен ОСО (за двурушничество и измену армии чекистов) к 8 годам ИТЛ (за убийство в лагере имел дополнительный срок). После освобождения был близок к некоторым московским церковным кругам. Всю жизнь до самой смерти делал попытки восстановить отношения с Кузьмой и его товарищами, но безуспешно…
А что же было с юношей Ильей Шмаиным дальше?
Ну как тут не привести «романтическую» историю поездки Марии Валентиновны Житомирской в лагерь к будущему мужу!
- Мне было 14 лет, когда мы познакомились. И у нас была любовь, абсолютно платоническая. А когда ребят посадили, мне было 15… Весной 53-го, после смерти Сталина, когда стало возможно, я поехала к Илюше на свидание - в Вятлаг: Кайский район под Вяткой мы все знали – там Герцен жил в ссылке. А еще по известной детской книжке «Железный Феликс» - о Дзержинском, как он, бедняга, отбывал там ссылку. И приводилась поговорка: «Кто в Кае не бывал, тот горя не видал».
Будущий отец Илия работал там на лесоповале…
Ехала я в зону ночью на паровозе, с гитарой под мышкой, потому что Илья умолял привезти какой-нибудь инструмент, хотел учиться музыке. А в другой руке был чемодан с колбасами и ананасом - о нем особый рассказ.
И прошел слух, что едет артистка давать концерты. Меня так галантно везли! Похожа ли я была на артистку? Толстая коса, скромное пальто… Высадили меня в глухую ночь. Страшный мужик уголовного вида с тачкой вышел из тьмы навстречу. Оказывается, его послали меня встречать. Илюша уже знал, что я еду и ждал меня. И всему ОЛПу не терпелось взглянуть, что за невеста едет в такую глухомань? Тут жены отказываются от своих мужей-арестантов, и вдруг - какая-то невеста…
- Вы идите налегке, а я отвезу чемодан, - сказал мужик. На дрожащих ногах я последовала за ним. Ночь, ничего не видно, все спят. Наконец добрались до мрачного здания...
Утром увидела над воротами зоны витиеватый полукруг, и на нем красивыми буквами было написано: «Добро пожаловать!» Через проволочное ограждение видна аккуратно выложенная дорожка, посыпанная песком. И прикреплена табличка с надписью: «Хорошо организованный быт повышает производительность труда!»
Мы не виделись с Ильей четыре года. Дали мне свидание на два часа, а общались мы - сутки. Надзиратели нас просто не трогали. Отвели в комнату рядом с вахтой, где висел густой мат-перемат, заключенные входили-выходили, их обыскивали, пропускали. А мы тихо сидели вдвоем и разговаривали.
- А что было с ананасом? - напомнила я Марии Валентиновне.
- Когда я купила в гастрономе на Смоленской площади в Москве ананас - тогда это была очень дорогая редкость, - мне все говорили: «Ты сумасшедшая! Зачем в лагерь везти ананас?!». А Илья рассказал, что взял этот экзотический фрукт, который многие впервые видели, на работу. И староста барака разделил на 30 ломтиков - на всех. И они были очень взволнованы…
Поведал мне Илья и о том, как на лесоповале стал невольным свидетелем драматического случая: один зэк, воровато озираясь, не видит ли кто, вдруг отрубил себе палец топором… Чтобы несколько дней не ходить на опостылевшую работу. В Илье, в глубине души еще верившем тогда в коммунизм, будто что-то оборвалось: он понял, что никакого светлого будущего не предвидится, если человека доводят до такого безумного поступка…
И вот еще эпизод, рассказанный матушкой Марией: однажды заключенный Илья Шмаин решил обратиться к начальнику лагеря с просьбой, нельзя ли ему сфотографироваться. Для невесты.
- Для невесты? В таком бритом виде? Нет, не пойдет! – начальник хотя и был жестоким, чуть ли не звероподобным, но в нем вдруг проклюнулась добродетель. И он велел Шмаину два месяца не брить голову – вопреки лагерным законам. Когда густая шевелюра украсила Илью, заключенные собрали – с миру по нитке – кто пиджак, кто рубашку, кто галстук. Фотопортрет получился впечатляющий. Мама невесты – она, конечно, переживала, что у дочери серьезный роман …с зэком – сказала:
- По крайней мере, здесь он похож на скрипача из провинциального оркестра…
Рассказывает отец Илия:
- После смерти Сталина наши родители подали кассационную жалобу. Нас вызвали на переследствие и в 54-м году реабилитировали. Мы вернулись в Москву. Но нам всем было очень трудно входить в новую жизнь. Я учился на заочном отделении механико- математического факультета МГУ, куда меня с трудом (сидел!), наконец, зачислиили и работал на арматурно-ламповом заводе. И если бы не Маша - а я уже был женат - наверное, бросил бы университет. (Он дожил до их золотой свадьбы 24 декабря 2004 года. И первый поздравительный звонок рано утром был из любимой Тарусы – Т.М.).
Университет Илья окончил в 1961 году. В это время он уже работал во Всесоюзном институте научно-технической информации (ВИНИТИ) как специалист по математической логике и формальной лингвистике, а позднее – в области разработки языков программирования.
Отец Илия:
- Между тем продолжалась и духовная работа. О религии я думал и в лагере. А после него было ощущение, что заключение принесло мне большую пользу, как это ни странно звучит… Ведь раньше я был просто интеллигентный даже не юноша, а подросток. Еще не сформировался. А теперь почувствовал, что смогу заговорить с любым человеком на улице, в трамвае, где угодно. И мы поймем друг друга, будем беседовать, как близкие люди. То есть у меня изменилось отношение к людям, и они мне становились все ближе и роднее.
Евангелие я прочитал еще до ареста, но по-настоящему осмыслил значительно позже. Почва была в основном подготовлена. Прошло еще несколько лет, и в 63-м году, после рождения второй дочери Татьяны, я крестился в церкви Иоанна Воина на Якиманке. И крестили меня в Великий Четверг, накануне Пасхи. Понятия о Великом Четверге у меня еще не было, но мне хотелось на Пасху уже стать членом Церкви. Это крещение произвело на меня очень сильное впечатление, и постепенно я стал входить в церковную жизнь, петь в церковном хоре, потом читать псалмы.
«2 октября 2004 года исполнилось 50 лет со дня освобождения отца Илии из Вятлага. Это звучало, как, например, «годовщина освобождения Севастополя» или еще какого-нибудь города-героя… Незадолго до этой даты батюшка получил «компенсацию»: за 70 месяцев неволи и рабства по 2р. 50 коп. за рабочий день (по расценкам того времени) получилось - чуть больше 4 тысяч сегодняшними…
Прости нам, Господи, ибо не ведаем, что творим…».
Т.М.:
- Отец Илия, а почему вы уехали из России?
- Было очень тяжелое душевное состояние. Ощущение безысходности. Казалось, что все безнадежно. Когда нам прислали вызов, в семье начались беспокойство и душевный разлом: ехать - не ехать, ехать - не ехать… Это было мучительно и продолжалось несколько лет. Уехали мои родители, что еще больше все усугубило.
Матушка Мария уезжать не хотела…Она любила свою работу археолога, была специалистом по древней Руси.
Илья Шмаин мечтал о рукоположении, но в СССР это было почти невозможно для человека с высшим образованием, да притом еврея.
В 1975 году семья уехала в Иерусалим. Что говорить … была и неустроенность, и тоска по России, по друзьям, даже по снегу… Мария Валентиновна, чтобы поднять настроение у загрустивших мужа и дочерей, каждый день сочиняла разные смешные истории. И когда они улыбались, на душе становилось легче. Собрать все эти истории – наверное, веселая бы книжка получилась. Вскоре Мария Валентиновна стала работать (сначала несколько месяцев – без зарплаты) в археологическом музее Рокфеллера - реставратором древностей.
Отец Илия:
- Мы, как только приехали, первым делом пошли на Масличную гору. Издалека это было так прекрасно: маслины чуть ли с Его времен сохранившиеся!.. Но когда мы оказались там, то увидели, что вся гора разделена загородками и выгородками: здесь – францисканцы, здесь –протестанты, и так – вся гора, такая модель христианства… А однажды архимандрит Антоний Граббе сказал мне, мол вот, а я с вашим владыкой сужусь… Я ему ответил: сожалею о раздираемой ризе Господа нашего ИисусаХриста….
- В Иерусалиме мы немедленно связались с греческой церковью, и отец Мелитон, сейчас большое лицо в Элладской Церкви, отслужил для нас службу. Я стал работать программистом, но в свободное время мы часто посещали храмы Греческой Патриархии.
Присутствие Господа там ощущается всегда и повсюду…
На Святой земле, в Иерусалиме, Шмаины прожили почти 5 лет.
Отец Илия:
- В 1980-м году мы с семьей уехали в Париж, где меня приняли в Богословский институт Святого Сергия на заочное отделение. Там я прошел краткий курс для рукоположения. И меня, опять же в Великий Четверг, рукоположили в дьяконы, а в понедельник Пасхи - в священники.
После рукоположения отец Илия должен был отслужить подряд 50 Литургий, что и исполнил в женском Покровском монастыре Константинопольского Патриархата, в маленьком французском городке Бюсси, на севере Бургундии.
Т.М.:
- Отец Илия, расскажите, пожалуйста, как Вы служили на кладбище Сент - Женевьев де Буа? Ведь там похоронены Бунин, Тарковский…
Отец Илия:
- Андрея Тарковского я хоронил дважды.
- Как это?
- Сначала похоронили в одном, а потом перезахоронили в другом месте - так захотели родственники. Потом по эскизу вдовы Ларисы был изготовлен и установлен памятник с надписью: «Человеку, который увидел ангела». С моей точки зрения, памятник безвкусный. Было очень торжественное освящение памятника: съехались епископ Гурий, российский министр иностранных дел Козырев и два министра кинематографии - российский и французский, произносились речи. Еще Златоуст сказал: «Когда человек умирает, мы говорим, что мы его недолюбили…»
Я играл скромную роль и в основном пел.
Еще я хоронил Нуриева, кинул горсть земли на его гроб. Потом мы служили панихиду. И хотя две родственницы сказали, что он мусульманин, друзья объявили, что он христианин. Служил отец Евгений Чепюк, который специально для этого приехал, а я пел, так что играл роль сугубо второстепенную.
На памятнике Нуриеву сделали оригинальное надгробие - роскошную мозаику: всякие стеклышки, драгоценные камушки разные. И не было человека, который бы удержался и не потрогал этот ковер. И я тоже притронулся однажды…
- У нас бы все разнесли! - не удержалась я.
Постепенно разговор пошел о новых преобразованиях и переменах и ожидавших семью поворотах. Я спросила: - Отец Илия, как вы вернулись в Россию?
- Когда появилась возможность ездить сюда, свой отпуск я всегда проводил в России. Перед окончательным возвращением поехал на большой срок, виделся со Святейшим Патриархом Алексием II, и было решение о принятии меня в Русскую Церковь. В 97-м году мы вернулись, я стал служить в московском храме Петра и Павла на Яузе (Петропавловский переулок,4), где служу до сих пор. Правда, сейчас в связи с болезнью я вынужден брать долгие отпуска и жить в Тарусе...
Мысль вернуться была давно. Но, к сожалению, мы очень задержались, что роковым образом отразилось на судьбе нашей Тани. Мы ее похоронили…
- Видимо, с Тарусой Ваша семья связана давно?
- Да. И мы, и наша старшая дочь Аня очень привязаны к Тарусе. Аня выросла здесь, с 1956 года каждое лето жила у бабушки, матери моей жены. Ариадна Сергеевна Эфрон любила нашу Анку, дарила ей разные детские книжки. А мы с Машей приезжали в свои выходные, привозили продукты в громадных рюкзаках - в Тарусе тогда были пустые полки в магазинах. Везли в переполненных электричках, в автобусах - молодые были…
Теперь Анна Ильинична Шмаина-Великанова – известный ученый-религиовед, преподает историю религий в РГГУ и богословских высших учебных заведениях, много выступает с лекциями и докладами, пишет книги.
«Последние месяцы отца Илии были непрерывной борьбой со смертью, - пишет Кирилл Великанов. – Он любил жизнь и ненавидел смерть, ему была чужда часто проповедуемая в православии постоянная готовность к смерти. Он боролся в себе со смертью так, как всегда боролся со смертью в других, и духовной, и физической. Врачи изумлялись его «живучести» и тому, насколько активно он сам помогает своему лечению. Он выдержал столько курсов химиотерапии, сколько не выдерживают больные много моложе его…
Последнее общественное богослужение он совершил за два месяца до кончины – это была панихида по узникам лагерей у Соловецкого камня на Лубянке в день политзаключенного 30 октября 2004 года…».