Лешек Шаруга
ВЫПИСКИ ИЗ КУЛЬТУРНОЙ ПЕРИОДИКИ
Новая Польша, №11, 2014, с 20-21
Неужто в Польше действует цензура? Правда ли, что католическая Церковь угрожает в Польше демократии? И католики в современной Польше лишены своего права на религиозную свободу? Таких вопросов сегодня, после 25 лет функционирования новой демократии, может возникнуть и больше, а вдобавок это вопросы, которые, вероятно, придется признать по сути неразрешимыми.
Данную проблему поднимает в газете «ПлюсМинус», приложении к «Жечпосполитой» (№ 40/2014), Мариуш Цеслик в статье, озаглавленной «Опасные темы». Исходным пунктом рассуждений публициста стала, в частности, ситуация врача, профессора Богдана Хазана, который, следуя велению собственной совести (называемой также декларацией веры), не позволил находящейся под его опекой пациентке воспользоваться ее правом прервать беременность. В результате врач, занимающий также должность директора одной из больниц, был уволен со своего поста. Автор указывает также другие случаи, доказывающие, по его мнению, что существует конфликт между «лагерем прогресса», представленном властями и некоторыми влияющими на общественное мнение группами, и защищающими принципы людьми Церкви, а в результате этого конфликта исповедующие католицизм притесняются и ущемляются в правах: «В стране, где к этой конфессии принадлежит свыше 90% граждан, факт, что высокопоставленный чиновник является преданным сторонником католического учения, не должен никого удивлять. Тем временем сразу же, при этом не только со стороны политиков, но и журналистов, появляется требование освободить его от занимаемой должности. Согласно такой логике, можно быть христианином при условии, что в своей профессиональной деятельности человек не следует требованиям веры». И в завершение: «Как видно, из года в год свобода слова в Польше все более ограничивается, а список опасных тем постоянно удлиняется. Сегодня к ним относится вера, геи, еврейский вопрос, сомнительные эпизоды в биографии — и кто знает, что будет дальше. Публично говоря о верности учению Церкви, можно заслужить репутацию фундаменталиста; поднимая тему сексуальных меньшинств — прослыть гомофобом; исследуя прошлое героев или выдающихся творцов, можно получить волчий билет «больного от ненависти» человека, а антисемитом становишься почти автоматически — достаточно затронуть любой спорный вопрос, связанный с евреями. Писать и говорить правду стало в Польше, как видим, опасным занятием».
Мариуш Цеслик, конечно, шутит, когда говорит, что в Польше ограничена свобода слова: ни на одну из тем, которые он называет, не распространяется запрет, и каждый волен писать и говорить все что угодно, но делать это на свой страх и риск (ибо увеличение свободы уменьшает чувство безопасности; так не бывает, чтобы одновременно была и свобода, и ощущение безопасности!), поэтому приходится принимать на себя ответственность за сказанные или написанные тобою слова. В Польше пока нет цензуры, хотя, разумеется, некоторые ограничения существуют, например, законодательно запрещено призывать к расовой ненависти. Кроме того, действует старый принцип римского права: то, что не запрещено, тем самым разрешено. Это не значит, что не существует рискованных тем, требующих особого чувства ответственности за слово.
Но, конечно же, все еще остается открытым вопрос о взаимоотношениях юриспруденции с законами божественными, именуемыми у нас «естественным правом». В обширном интервью, которое дал ежемесячнику ордена доминиканцев «В дродзе» (№ 10/2014) теолог Ярослав А. Сосновский, озаглавленном «Дело не в Боге и не в Церкви», читаем, в связи со случаем доктора Б. Хазана: «Вернемся, однако, на минуту к сопротивлению совести. Некоторые обвиняют людей, обратившихся к такой возможности, в слабости. Говорят: не сумели получить демократического большинства, поэтому сейчас выдумывают себе какую-то клаузулу совести. (…) А я бы хотел особенно подчеркнуть, что воспользоваться сопротивлением совести — это проявление не слабости человека, а проявление его высшей храбрости. Ибо правом можно обеспечить свободу совести и реализацию клаузулы сомнения, но закон не гарантирует, что каждое использование клаузулы совести будет под защитой. И лучше бы нам таких регуляций никогда не пробовать вводить. (…) Ибо мы не знаем: тот, кто решился на сопротивление по совести, поступил так из объективного порядка вещей или исходил из своих чувств и представлений. Поэтому охват охраной каждого акта обращения к клаузуле совести грозил бы анархией. (…) Если для нас исходный сигнал — это казус профессора Хазана, давайте вернемся к этому примеру. Допустим, что врач диагностировал патологию беременности. Он, однако, опасается, что, если скажет об этом пациентке, та захочет беременность прервать. Поэтому, пользуясь правом на клаузулу совести, не говорит об этом. Но так врачу поступать нельзя! Пациентка — в силу права пациента на информацию и законной ответственности матери за ребенка, которого вынашивает, — должна знать, в каком положении она находится. Нам же твердят, что врач-католик должен свою совесть распространить также на пациентов, а это означало бы, что он не только их лечит, но и направляет морально. Но ведь таких прав никто врачу не давал. Он имеет право поступать в соответствии со своей совестью, но веление собственной совести не может навязывать другим. Так что если бы он скрыл информацию о состоянии беременности, это было бы очевидное злоупотребление и такое поведение следует осудить. Вдобавок, из того, что он информирует пациентку о состоянии беременности, вовсе не следует, что тем самым он подталкивает ее к аборту и предлагает свои услуги. (…) Если мы предоставляем человеку конституционное право на свободу совести, то такое право дается именно для того, чтобы он мог им пользоваться. А здесь у нас была бы ситуация, в которой врач одно действие — отказ в аборте — осуществляет по велению совести, а уже следующее — указание на другого врача [который может сделать аборт] — должен осуществить вопреки своей совести. Рассуждая таким образом, легко дойти до абсурда».
В древние времена такой абсурд называли трагедией — ведь то, с чем мы имеем дело сейчас, это классический пример описанного в «Антигоне» Софокла выбора. Разве что здесь профессор Хазан, обреченный выбирать между законами божескими и людскими, меньше страдает от последствий своего решения, чем зависимая от него женщина, которой это решение касается и которая не может воспользоваться своими правами пациента. Следует добавить (или напомнить — ведь дело было громкое), что ребенок, который родился в результате этого решения, был практически лишен мозга, и жизнь его была весьма коротка. Тем не менее, защищая принципы свободы совести, профессор Хазан был последователен в своих действиях, проявляя поистине драматическую, железную волю. Ему пришлось нарушить принципы статутного права, чтобы остаться в согласии с учением Церкви. Не случайно интервью с Ярославом А. Сосновским анонсируется на обложке журнала словами: «Клаузула совести. Когда мы имеем право воспротивиться закону».
Это, конечно, важная тема, но она не кажется мне особенно опасной. Присутствие верующих в общественной жизни — это данность. Открытым вопросом остаются отношения принципов веры и принципов установленного светским государством права в действиях верующих людей, особенно в области государственной службы. Как видно на примере профессора Хазана, здесь может доходить до неразрешимых по своей природе конфликтов. Если выход — это ясно обозначенное подчинение статутного права принципам веры, то тогда необходимо отказаться от светского государства и согласиться на государство религиозное, как это происходит в мусульманских странах, живущих по законам шариата. Третьего, в принципе, не дано, хотя практика общественной жизни допускает, как в Польше, смешанный вариант, то есть неформальное, но уважаемое, с учетом сильной позиции Церкви, «право воспротивиться закону». А здесь открывается по-настоящему важная и заслуживающая дискуссии тема, обращение к которой будет, несомненно, для инициатора такого обсуждения рискованным.