С любезного разрешения автора Якову Кротову
О двух моделях «ленинизма» во внутрипартийной борьбе середины 20-х годов
А.Л. Юрганов
Герменевтическая ситуация
Во втором номере (январском) сатирического журнала «Крокодил» за 1925 год был опубликован рисунок, изображающий Троцкого в качестве лектора.
На первый взгляд нет тут ничего сатирического, что заслуживало бы внимания: лектор рассказывает об Октябрьской революции, студенты записывают — это видно. И только один юноша улыбается. Чему он улыбается? Хорошо известно, что Троцкий был блестящий оратор, отличавшийся немалым остроумием… Прочтение же текста под рисунком сразу меняет впечатление — вплоть до обратного, потому что сказано об этой лекции так: «Тов. Троцкий задумал давать «Уроки Октября». Придется ему сначала получить уроки ленинизма». Рисунок фиксирует, что Троцкого слушают, даже записывают лекцию, но улыбающийся юноша, судя по всему, не верит Троцкому, он как бы произносит те самые строки, которые под рисунком… Но почему так странно сказано: «придется», «сначала»! Само «обучение» Троцкого переносится в некое будущее, о котором юноша не может знать, — он же студент, а не партийный функционер! Тогда чему он ехидно улыбается?
Несмотря на всю странность композиции, все ее элементы были тщательно продуманы. Каждый компонент пропаганды был на своем месте — и выражал собой текущий момент противостояния в партии…
С чего началось
В апреле 1923 г. на XII съезде партии Лев Троцкий был встречен овацией так, как никого другого (ни Зиновьева, ни Каменева, ни Сталина) не встречали. Делегаты дали понять, кого они считают наследником Ленина. Кроме того, в газете «Правда» от 14 марта 1923 г. была опубликована статья Карла Радека, в которой неумеренно восхвалялся тот, кому рукоплескал съезд.
Н. Валентинов (Н. Вольский) отмечал, что в «комплексе антитроцкизма» в марте и апреле 1923 г. «играл грандиозную роль личный момент: и ненависть, и зависть, и нежелание диадохов из Политбюро уступить Троцкому что-либо из «наследства» Ленина»[1]. Но как воевать с «красным Наполеоном»? Валентинов, едва ли не самый информированный свидетель тех событий, сообщает, что еще не было никакой оппозиции со стороны Троцкого, а борьба с ним шла уже полным ходом, по крайней мере, с мая 1923 г. Он сообщил, что сам видел листок, отпечатанный с помощью гектографа с «текстом из четко сделанных букв», который был озаглавлен так: «Маленькая биография большого человека». В этом самодельном листке насмешливо (!) рассказывалось, что Троцкий, мнящий себя «большим человеком» и «старым большевиком», на самом деле не был таковым. Он вступил в партию большевиков только в 1917 году, накануне Октябрьской революции — тогда именно, когда никто уже не сомневался в победе большевиков. Все прежние годы Троцкий боролся с партией Ленина. Значит, правильнее считать его не старым большевиком, а «старым меньшевиком».
Но зачем понадобилось издавать подобную, как заметил Валентинов, «подпольную» литературу, если все дороги к официальным изданиям открыты, — полемизируйте! Оказалось, что в верхних слоях партии стыдливо умалчивали, что «подпольный» уровень полемики нужен был для того, чтобы не допустить Троцкого к власти и унизить его язвительными «стрелами», обвинениями низкого морально-политического уровня.
Еще одно подобное произведение видела Л.И. Аксельрод (Ортодокс) на Северном Кавказе с таким характерным названием: «Что писал и думал Ильич о Троцком». В эту брошюру включили все «самое ругательное, самое презрительное, что с 1904 г. о нем напечатал Ленин». Валентинов писал: «Об этой подпольной анонимной литературе не было сказано ни одного слова в большевистской прессе. О ней не было принято говорить. Троцкисты презрительно называли ее «клозетной литературой». Один из них в 1924 г. мне сказал, что ее составлял и пускал в обращение Товстуха, личный секретарь Сталина. Насколько это верно, судить не могу, но еще раз обращаю внимание, что литература, рассчитанная на дискредитирование Троцкого, появилась до того, как он выступил в качестве главного лидера «оппозиции» осенью и в конце 1923 г.»[2].
Валентинов считал, что первым, кто «пустил и узаконил термин «ленинизм»», был Троцкий.
Это, конечно, не так[3], но Троцкий придал этому термину небывалую остроту и новую концептуальность именно в 1923-1925 гг.
Рисунок в журнале «Крокодил» — тому свидетельство: Троцкому было рекомендовано пройти «уроки ленинизма»!
«Ленинизм» по Троцкому
Очевидно, что «уроки» стали понимать совершенно по-разному. Уже вступив в противоборство с триумвиратом в Политбюро (с осени 1923 г.), Троцкий утверждал свою концепцию ленинизма, давая ему в статье «Новый курс» (1924) такие определения: «Марксизм есть метод исторического анализа, политической ориентировки, а не совокупность решений, заготовленных впрок. Ленинизм есть применение этого метода в условиях исключительной исторической эпохи»; «…ленинизм состоит в мужественной свободе от консервативной оглядки назад, от связанности прецедентами, формальными справками и цитатами…»; «ленинизм есть, прежде всего, реализм, высший качественный и количественный учет действительности — под углом зрения революционного действия»; «ленинизм есть подлинная свобода от формальных предрассудков, от морализирующего доктринерства, от всех вообще видов духовного консерватизма, пытающегося связывать волю к революционному действию»; «ленинизм ортодоксален, упорен, непреклонен, но в нем нет и намека на формализм, канон и казенщину»[4]. Троцкий подчеркивал, что он «шел к Ленину с боями»[5]. Казалось бы, в этих определениях не было и не могло быть чего-то, что противоречило бы духу ленинских работ — или самой истории партии большевиков.
Но ленинизм в изображении Троцкого есть в том числе идеология борьбы против бюрократизации партии. Об этом он говорил и писал, начиная с осени 1923 г., оказавшись в рядах оппозиции: «Ничто так не чуждо ленинизму, как аппаратное высокомерие и бюрократический цинизм»[6].
В косной среде бюрократов ленинизм превращался в доктрину без революционного начала. Партийные чиновники стремятся умертвить Ленина, пытаются «сделать из традиций ленинизма сверх-теоретическую гарантию непререкаемости и непреложности всех мыслей и речений истолкователей традиции». Троцкий писал: «Смешна и жалка попытка гипнотизировать великую революционную партию повторением одних и тех же заклинаний, в силу коих правильную линию надо искать не в существе каждого вопроса, не в методах его постановки и разрешения, а в справках… биографического характера»[7]. Всякое желание «увековечивать» Ленина бюрократически приведет к омертвлению самой политики большевиков, ленинской политики — считал он. И прозорливо указывал на невозможность метафизической истины в трудах Ленина: «Можно было бы без труда найти десятки и сотни цитат у Ленина, которые с формальной стороны кажутся противоречивыми друг другу». Троцкий пытался отобрать у возникающего — другого «ленинизма» — право распоряжаться некоей всеобщей ленинской истиной.
Нет ее вообще!
Ибо «ленинская истина всегда конкретна».
«Ленинизм» противоречий
Но Троцкий шел по пути, который в своей перспективе был тупиковый. Пытаясь сохранить живой облик политика, который не во всем может быть и был прав — как всякий человек — он настаивал на том, что деятельность Ленина может быть квалифицирована как состоявшийся «ленинизм». Противоречие это сродни тому, как если бы художник решился писать иконический образ святого человека яркими масляными красками, не заботясь о том, что икона и портрет отличаются друг от друга способом узнавания в культурном контексте. Нельзя иконе приписать такую живость, в которой не будет уже и святости, нельзя индивидуальности в портрете приписать святость настолько, чтобы затереть саму индивидуальность. А между тем, Троцкий действовал именно по такому сценарию, не обращая внимания на то, какие иконические формы обретал живой образ вождя мирового пролетариата — сразу после своей физической смерти…
Сначала Л. Троцкий опубликовал книгу, которую назвал «О Ленине». С уточнением, что книга эта представляет собой «материалы для биографа». Ясно, что он хотел сохранить живые черты вождя пролетариата, и потому не претендовал на обобщения, не хотел быть единственным живописцем. Пусть другие напишут! Но станут ли эти другие повторять то, что Троцкий написал о Ленине, — иконе мирового коммунизма?
В 1925 г. В. М. Молотов издал небольшую книжку с набором всех тогдашних возражений против самой попытки так именно писать воспоминания о вожде партии. Что раздражало Молотова больше всего? Во-первых, что эта книжка Троцкого получила положительные отклики в журналах «Красная новь» и «Печать и революция». Во-вторых, сами воспоминания о Ленине, как уверенно писал Молотов, были на самом деле воспоминаниями о себе самом: «…параллель Ленин — Троцкий как бы подчеркивается… особо выпячивается вперед»[8]. В-третьих, Ленин представлен не как теоретик марксизма, а как бланкист-заговорщик с особой «целеустремленностью», в которой угадываются черты Троцкого, а не Ленина. В-четвертых, Ленин предстает в этих воспоминаниях как «неудачный заговорщик», «одиночка-революционер», не связанный со своей партией прочными нитями. В-пятых, Ленин показан политиком, который совершал серьезные ошибки: «Перед нами стоит не Ленин, не наш Ильич (курсив мой — А.Ю), а совершенно жалкий образ запутавшегося в событиях человека»[9].
Сразу после воспоминаний о Ленине Троцкий опубликовал в третьем томе своих «Сочинений» («1917. От февраля до Октября») скандальное предисловие с провокационным названием: «Уроки Октября (вместо введения)»[10].
Ленинизм для Троцкого — это радикальный путь в революции, который не должна сковывать никакая теория, если она мешает пролетариату взять власть в свои руки. Троцкий был человеком глубоко верующим в мировую («перманентную») революцию[11]. И здесь смешивались разные его настроения — и желание преподать урок зарубежным партиям, как вести себя в решительные минуты, и желание ударить по своим оппонентам-теоретикам, Зиновьеву и Каменеву, которые в самый решительный момент октябрьского поворота вели себя трусливо, и наконец сказать, что только тот, кто ничего не боится в марксизме, в том числе и собственных ошибок, способен быть во главе партии Ленина[12].
Троцкий утверждал, что Ленин был склонен к бланкизму[13] — что нехорошо, и одновременно хвалил Ленина за радикализм действия, который не был тождественен бланкизму. В самом деле получалось, что Троцкий как бы руководил Лениным — упреждая бланкизм и поощряя радикализм.
Э. Квиринг писал в статье «Ленин, заговорщичество, Октябрь»: «Обвинение Ленина в заговорщичестве, бланкизме было одним из ходячих обвинений со стороны меньшевиков на протяжении долгих лет ожесточенной борьбы. После февральской революции это обвинение с новой силой было выдвинуто меньшевиками, эсерами, кадетами — всеми врагами большевизма»[14]. Суммируя все высказывания Троцкого, Квиринг делал такие выводы: «Первый — Ленин, будто бы, требовал захвата власти путем «конспиративного заговора». Второй — Ленин требовал, будто бы, чтобы в порядке конспиративного заговора партия захватила власть независимо от Советов и за спиной Советов. Третий — Ленин до последнего дня, т.е. до дня восстания, не был согласен с той линией, которую проводила партия и которую выражал и проводил в ЦК Троцкий. Все вместе сводится к одному: Ленин упорно толкал партию по пути бланкистского заговора, Троцкий не допустил до этого, и, таким образом, в ленинскую позицию была внесена существенная поправка. Эти выводы логически вытекают из положений Троцкого, хочет он того или нет»[15]. Квиринг сознательно затронул сложную проблему — проблему соотношения массового движения и военного заговора в Октябрьском перевороте, он не скрывал, что «Ленин действительно был сторонником военного заговора», — чего и Ленин тоже не скрывал. Но военный заговор не означает, что он определяется только как бланкизм — как взятие власти без всех необходимых предпосылок, без массового движения пролетариата и самой революции. Таким образом Троцкий совсем не без оснований говорил о тяготении Ленина к «игре без правил», упоминая себя как сторонника крайнего радикализма, но в условиях созревшей в народных массах революции.
Троцкий писал о тех, кто уходил от радикализма действия в «правую сторону» компромисса: «Партия может и должна знать все свое прошлое, чтобы правильно расценить его и всему отвести надлежащее место. Традиция революционной партии создается не из недомолвок, а из критической ясности. … перед моментом решающих действий, выделилась группа опытных революционеров, старых большевиков, которая встала в резкую оппозицию к пролетарскому перевороту (курсив мой — А.Ю.) и в течение наиболее критического периода революции с февраля 1917 г., примерно, по февраль 1918 г. занимала во всех основных вопросах социал-демократическую, по существу, позицию»[16].
Ладно бы Троцкий остановился на критике Зиновьева и Каменева, но он пошел дальше — не стал скрывать, что Ленин ошибался в своих оценках сил врага при осуществлении октябрьского переворота. Ошибался коренным образом, думая, что начинать революцию надо не в Петрограде, а в Москве.
«Ленинизм» в мыслях Троцкого — это практика радикализма, которая не знает, что такое не совершать ошибок: это просто невозможно, опять же — в силу радикализма поставленной цели. «Ленинизм» по Троцкому — это такая радикальность («целеустремленность»), которая опровергает любые ограничения теорией, моралью, стереотипами. В конкретной политической ситуации, как с Лениным, решающая причина ошибок — лишь отсутствие полноценной информации о соотношении сил.
«Ленинизм» как антипод «троцкизма»
2 ноября 1924 г. была опубликована в газете «Правда» статья Н.И. Бухарина, положившая начало масштабной кампании против Троцкого. Статья называлась так: «Как не нужно писать историю Октября. (По поводу книги т. Троцкого: «1917»)». В ней была развернута аргументация против «ленинизма» в духе Троцкого — за другой «ленинизм», ибо в нем выражается вся история партии большевиков, а не только от февраля до Октября 1917 года. Ленинизм — это борьба партии с оппортунизмом, «от крайних меньшевиков до троцкистов включительно». Так или иначе, это вариант ленинизма превращался в метафизическую константу, ибо уклоны вправо или влево — столь важные для оппонирования Троцкому — были необходимы, чтобы определить нечто, что не подлежало никакой критике, — это был вопрос об истинности всего учения Ленина, не только практика революции, но и ее теоретика. Это был вопрос о целостности большевизма, о правоте всего учения большевизма вопреки прежнему правилу той же большевистской партии в борьбе с самодержавием не принимать окончательной истины, а следовать истине данного момента борьбы.
Утверждая ленинизм как учение политического действия, Троцкий не захотел понять, что партия не может в условиях, когда она взяла в руки власть, оставаться такой же боевой организацией, — цель-то достигнута! И ленинская «целеустремленность», которой восторгался Троцкий, теперь была просто не нужна — она была не нужна и самому Ленину, который показал в новой экономической политике, что он совсем другой: его интересовали теперь средства, а не цель, при помощи которых можно сохранить власть большевиков. «Целеустремленному» Ленину эпохи борьбы с самодержавием противостоял Ленин реформистский, осторожный, даже боязливый, если вспомнить его лихорадочные попытки обезопасить партию от раскола.
В публикации «Правды» тон спора — вполне академический, но постепенно — с нарастанием градуса борьбы с троцкизмом — тональность становится все более ожесточенной и грубой.
Сразу после выхода статьи в «Правде» стали появляться публикации самых видных деятелей партии примерно с одним и тем же названием, в котором противопоставлялся «ленинизм» и «троцкизм».
Но еще до выхода в свет ноябрьской статьи Бухарина, в журнал «Красная Молодежь» была сдана статья известного марксиста-теоретика И.И. Скворцова-Степанова (30 октября 1924 г.), которая называлась так: «Кто совершил Октябрьскую революцию? (По поводу «истории» Октября в книге Л. Троцкого «1917»)». Уточнение о времени публикации статьи сделал сам автор, чтобы показать, что его взгляд не связан с официальной позицией партии, — он едва ли не первым самостоятельно вступил в полемику с Троцким. Степанов писал: «После Октябрьской победы семнадцатого года со стороны историков, которые не проделали всех походов большевистской партии и не пережили с нею и в ней всей ее истории, но принимали энергичное участие в заключительных битвах, должны явиться изыскания, в которых убежденно будет доказываться, то победа одержана собственно вопреки большевистской организации, наперекор ей, что эту организацию приходилось толкать к революции и совершать над нею насилие за насилием… История октябрьского переворота становится чисто-индивидуалистической историей (курсив мой — А.Ю.), которая затушевывает и сбрасывает со счетов ленинскую партию: сбрасывает в той самой мере, в какой историк-индивидуалист не знает, не понимает ни ее внутреннего механизма, ни ее связей с революционным движением масс»[17]. Интересно, что Степанов в своем первом отклике на опус Троцкого обошелся без двух главных терминов — «ленинизма» и «троцкизма».
После статьи Бухарина в «Правде» уже практически нельзя было не противопоставлять эти два понятия.
Л.Б. Каменев выступил с программной статьей «Ленинизм или Троцкизм?». В ней он утверждал, что «есть троцкизм и есть ленинизм» — что «для нас большевиков, и для международного пролетариата, идущего к своей победе, достаточно ленинизма». Вместе с тем, он подчеркнул, что никто не собирается «запрещать книжку» Троцкого, «ни один из членов ЦК не поднимал и не подымает вопроса о каких-либо партийных репрессиях»[18].
И.В. Сталин назвал свою речь на пленуме фракции ВЦСПС 19 ноября 1924 г. так — «Троцкизм или Ленинизм?». Он уловил, что живость Ленина в изображении Троцкого никак уже не соотносится с «ленинизмом» иконического плана изображения. Ленин в контексте политики и политической ситуации, совершающий иногда и ошибки (как всякий смертный) никак не соотносится с Лениным — безупречным практиком и теоретиком такого «ленинизма», который становится бесспорным учением от начала до конца, альфой и омегой большевизма в условиях победившей революции. Сталин говорил: «Партия знает тов. Ленина, как величайшего марксиста нашего времени, глубокого теоретика и опытнейшего революционера, чуждого тени бланкизма. Тов. Троцкий касается в своей книге и этой стороны дела. Но из его характеристики получается не великан-Ленин, а какой-то карлик-бланкист, советующий партии в октябрьские дни «взять власть собственной рукой, независимо от Совета и за его спиной». Я уже говорил, что эта характеристика не соответствует действительности ни на йоту. Для чего понадобилось тов. Троцкому эта вопиющая… неточность? Не есть ли тут попытка «маленечко» развенчать Ленина?»
Обратим внимание на слова — «вопиющая… неточность». Сталин соединил прилагательное с таким существительным, которое по смыслу не соответствует прилагательному: «неточность» не может быть «вопиющей»! Зачем это сделал Сталин? Мы не знаем. Но напрашивается мысль, что Сталин не хуже Троцкого был осведомлен о «живости» Ленина, и сам попал в ситуацию, когда с этой ленинской особенностью менять политику решительно, не оглядываясь на «теорию», он встретился, например, в апреле 1917 года. Не это ли причина того, что Сталин таким странным образом пытался смягчить смысл прилагательного через «неточность» — скрытно соглашаясь, что Ленин, по существу своему, конечно, заговорщик. Но если это признать, то нет тогда никакой теории! И быть не может. А «ленинизм» в таком случае — только история захвата власти, политический контекст борьбы, но не метафизика учения. Предположение Сталина, что Троцкий хотел развенчать Ленина — тоже сверхосторожное: «маленечко» развенчать. Конечно, это сказано издевательски, не без сарказма, но, если сталинское слово «неточность» становится маркирующим признаком отношения, то тогда и сарказм ограничивается только внешним отторжением позиции Троцкого.
Чтобы никто не смел больше тревожить память политического контекста, Сталин предложил окончательно похоронить троцкизм[19]. Он так и сказал, повторив уверения Каменева в партийной толерантности: «Задача партии состоит в том, чтобы похоронить троцкизм, как идейное течение. Говорят о репрессиях против оппозиции и возможности раскола. Это пустяки, товарищи. Наша партия крепка и могуча. Она не допустит расколов. Что касается репрессий, то я решительно против них»[20].
19 ноября 1924 г. на пленуме фракции ВЦСПС выступил также Э. Квиринг с речью «Сущность троцкизма». Он признал одно обстоятельство, которое проливает некоторый свет и на картинку в журнале «Крокодил»: да, выступления Троцкого имели «сравнительный успех» среди учащейся молодежи! Касаясь мемуарной книги Троцкого «О Ленине», Квиринг высказался весьма неожиданно. Он сказал, что содержание этих воспоминаний нельзя проверить! Что же отторгается? Квиринг уточнил: «Как большевик, Троцкий достоин популярности, как троцкист, он должен быть развенчан»[21]. Сущность троцкизма он определил следующим образом: «…характерные черты Троцкого и троцкизма это сочетание архи-революционных фраз с практическим оппортунизмом, или, иначе выражаясь, сочетание неустойчивых революционных фраз с устойчивым организационным оппортунизмом. Такую формулировку можно дать троцкизму»[22].
Троцкий не только хвалил Ленина за склонность определять истину борьбы через конкретный момент борьбы, изгоняя всякую схему, но и свое кредо он видел в том же — в решительности действия. «Оппортунизм» Троцкого в глазах его критиков — это изобличение «ленинизма» Троцкого, того ленинизма, который победил в революции. Ленинизм нового образца — посмертного — не мог быть живым, как не мог оставаться не отвергнутым и опыт самого Троцкого, менявшего свои позиции не менее часто, чем Ленин — в зависимости от политической ситуации: ведь ленинская истина всегда конкретна!
Не случайно Л. Каменев набросился на Троцкого за то, что тот фактически усомнился как в теории как большевиков, так и в теории меньшевиков — и хвалил большевистский штаб революции за такую радикальность, которая сама есть наилучшая теория: «До сих пор мы думали, что ленинцы, и только ленинцы, сосредоточили в своих рядах действительно революционные элементы пролетариата именно потому, что обладали правильной теорией, создали и сплотили пролетарскую организацию именно потому что создавали и сплачивали ее вокруг определенной — и оправдавшейся на всех этапах трех революций — программы и тактики. Рассуждая так, мы оставались марксистами. Но это марксистское рассуждение не годится «с точки зрения идей перманентной революции». Ведь, «с точки зрения» этой «идеи», у большевиков до 1917 года не было «правильной теории», а их программа и тактика хотя и были «непримиримы», но историей не оправданы, а опровергнуты. И приходится тов. Троцкому «с точки зрения идеи перманентной революции» утверждать, что большевики, и только большевики, «сосредоточили в своих рядах действительно революционные элементы» и «создали революционно-сплоченную организацию» вокруг… неправильной теории революции и неоправданной историей программы и тактики»[23].
А. Бубнов тонко уловил связь идеи Троцкого о перманентной революции с критикой отдельных руководителей партии. Сама «перманентность» сосредотачивалась в волевом акте борьбы, который ни с каким тезисом напрямую не связан, кроме главной цели — захвата власти. Он писал: «Сопоставляя все то, что я сейчас цитировал из книги тов. Троцкого, получается такая цепь умозаключений: первое — в октябре 1917 года в нашей среде имели место такие разногласия, что ежели бы возобладала ошибочная позиция, то мы имели бы «катастрофу» и «разгром»; второе — в 1923 году в практике Коминтерна имелся «случай», когда была, по мнению Троцкого, упущена «совершенно исключительная революционная ситуация», и, наконец, третье, — в связи с последним утверждается, что налицо были «все предпосылки для революции», кроме «дальнозоркого и решительного партийного руководства». Здесь тов. Троцкий, — нужно прямо это сказать, — системой недомолвок, намеков и полунамеков бьет по тому, что названо «партийным руководством», свои обвинения он направляет по адресу «руководства» нашей партии и Коминтерна. Тов. Троцкий за последнее время не один раз выступал против руководящих кругов нашей партии…»[24].
Г. Сокольников тоже написал отклик на «уроки» Октября — и тоже не мог согласиться с идеей, что Ленин — по существу бланкист, а задача мировой революции заключается в том, чтобы не бояться радикализма действия. Он писал в статье «Как подходить к истории Октября?» о позиции Троцкого: «…все сводится к намекам на необходимость такого «руководящего персонала», который бы не «дрейфил»…»[25].
Схожей была позиция Н.К. Крупской — она, как и Сокольников, отметила, что революция — это не действия отдельных лиц, а движения революционных масс, и Ленин был тесно связан с рабочими, солдатами, со всей партийной организацией. Крупская возражала довольно мягко, подчеркивая заслуги Троцкого. Она упрекала его в том, что он сам спровоцировал резкие высказывания в свой адрес. Мысль, что для революции нужны те, кто не «сдрейфит», показалась ей чуждой ленинизму: «Та партия, в которой верхушка была бы оторвана от организации, никогда не могла бы победить»[26].
Ответил Троцкому и Г. Зиновьев в статье «Куда ведет теперь линия троцкизма». Он тоже противопоставил «ленинизм» и «троцкизм». Однако Зиновьев убедительно показал, что его октябрьская ошибка была произведением непредсказуемости в переменах ленинской тактики действий. Объясняя свою ошибку, Зиновьев принял за основу оправдания как раз тот самый «ленинизм», который исповедовал Троцкий, — «ленинизм» стремительного действия. Он писал: «Первое расхождение наметилось у меня около начала октября 1917 г., после ликвидации корниловщины, после статьи тов. Ленина «О компромиссах» (статья, в которой В.И. предлагал на известных условиях соглашение меньшевикам и эсерам). Моя ошибка заключалась в том, что линию статьи «О компромиссах» я пытался продолжить на несколько дней позже»[27].
Критика Троцкого шла в соответствии с тем, что предначертала газета «Правда» — судить от лица всего ленинского учения, от целостности всей партийной истории. И тогда Троцкий оказывался в странной позиции — ведь он не принадлежал партии большевиков до 1917 года, был даже оппонентом Ленина. С точки зрения Троцкого живой опыт его борьбы с Лениным и такой же опыт принятия Ленина через борьбу с ним — лучшее доказательство жизненности ленинского учения. С точки зрения нового поколения молодых коммунистов, пришедших в партию после смерти любимого вождя мирового пролетариата — поведение Троцкого указывало на вражду, исконную вражду тому ленинизму, который они приняли для себя после Октябрьской революции.
На это восприятие Троцкого среди молодых коммунистов рассчитывали его критики, и не прогадали.
Разоблачение Троцкого шло двумя путями: публиковались высказывания Ленина о Троцком и публиковались высказывания Троцкого о Ленине. Что хуже было для репутации Троцкого — сказать трудно. Но сильнейший удар он получил не от критики Ленина, — все еще помнили, что Ленин не стеснялся в выражениях и говорил остро едва ли не о всех, с кем шел в революции к власти.
Для Троцкого «ленинизм» был способом принять Ленина именно с борьбой, а не формально. Пока социал-демократия сражалась с самодержавием, пока большевики и меньшевики спорили друг с другом о тактике и стратегии, никаких правил учтивости в полемике не было, — били друг друга нещадно, это была норма поведения. Почти никогда не обижались на личные выпады, споры имели политический характер, и спорили политики, а не тщеславные особы с оскорбленным чувством собственного достоинства. Когда наступал момент политического единства, сходились, когда политический момент их разъединял — расходились. Как говорится — ничего личного, только политика. Но как это объяснить молодому коммунисту, который видел Ленина только в гробу? Как объяснить ему, что живой Ленин был живым — то есть небезупречным для всех, кто шел в революцию самостоятельно как политик?
Письмо к Чхеидзе (1913)
В 1925 г. вышел сборник «Ленин о Троцком и троцкизме», в предисловии к нему сообщалось, что М. Ольминский спрашивал Троцкого в 1921 г., — нужно ли публиковать его письмо к Н. С. Чхеидзе 1913 года? Троцкий отвечал отрицательно, объясняя свое нежелание придавать гласности споры с Лениным именно потому, что их контекст уже непонятен молодым, — ушла эпоха и ожесточенные споры могут быть неверно истолкованы.
Троцкий отвечал Ольминскому: «Письма писались под впечатлением минуты и ее потребностей, тон писем этому соответствовал. Нынешний читатель не поймет этого тона, не установит необходимых исторических поправок и только собьется с толку»[28]. При этом Троцкий не считал себя во всем неправым, напротив, он признавал свою ошибку только «в оценке меньшевистской фракции, переоценивая ее революционные возможности».
Когда же он опубликовал свои «уроки» Октября — лучшим ответом ему из всего, что можно придумать, была публикация того самого письма, которое в глазах приверженцев победившего ленинизма, выглядело чем-то ужасным…
Молодые коммунисты прочитали в газете «Правда» от 9 декабря 1924 г., что писал Троцкий меньшевику Чхеидзе в 1913 г.: «…все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения. Можно не сомневаться, что при разумном поведении другой стороны — среди ленинцев начнется в самом недалеком будущем жестокое разложение, именно по линии вопроса: единство или раскол»[29]. В статье против Троцкого «Не всякое средство достигает цели» А.А. Андреев честно признавался, что «бывшая оппозиция» в партийной дискуссии 1923-1924 гг. «больше всего пользовалась популярностью среди учащейся молодежи». После публикации некоторых материалов по истории партии ситуация стала меняться: «Теперь совершенно другая картина: громаднейшая масса отмежевывается от этого выступления тов. Троцкого и осуждает его»[30]. Андреев указал на противоречивость живой действительности: Троцкий — символ революции и Троцкий — человек, который становится фигурой обличения и даже осмеяния. Он писал: «Конечно, есть и еще такие, которые робеют, боятся признать неправоту тов. Троцкого и занять решительную и ясную партийную линию, но таких колеблющихся незаметное меньшинство, но и они, может быть, хот и последними, вынуждены будут встать на правильную позицию — за ленинизм, против троцкизма!»[31].
В борьбе с Троцким триумвират Зиновьева, Каменева, Сталина опирался на широкий слой местной партийной бюрократии.
От лица местных парторганизаций
Типичным примером отношения к троцкизму со стороны местных парторганизаций может служить доклад И. Носова «О т. Троцком и троцкизме», произнесенный на X симферопольской партконференции 27 ноября 1924 года. Докладчик подчеркнул особо, что Троцкий — авторитетный деятель партии, прославивший себя в годы революции и гражданской войны. Но он идет по неправильному пути, противопоставляя себя партии и Центральному Комитету. Основной его недостаток — отсутствие в нем идейной целостности[32]. Он изображает себя в полном согласии с Лениным, но Ленин, в его описании, очень похож на Троцкого.
После смерти Ленина ситуация изменилась радикально: партия превращалась в корпорацию со своей непререкаемой правдой победителей, и Ленин обязан был быть магистром этого Ордена, исповедником истины, ее главным выразителем. Неживой образ Ленина никого особо не смущал, даже радовал своей иконической безупречностью.
Комсомол тоже обязан был сказать о неприятии троцкизма — и сказал.
От лица комсомола
В 1924 г. вышел сборник под названием «Комсомол и Октябрь (по поводу «Уроков Октября» т. Троцкого)». В ответе Троцкому особенно чувствуется неприятие «живости» вождя, ибо он уже приобрел в их сознании иконическую форму: «Ленин был именно вождем партии, ее первым и лучшим солдатом, ее знаменосцем… В том же духе под руководством Ленина воспитывается комсомол»[33]. Комсомольцы, как и старшие товарищи, возмущались отсутствием в воспоминаниях Троцкого самой партии большевиков, — ее тоже требовалось канонизировать одновременно с понятием «ленинизм»: «Партии нет, вместо партии действуют вожди»[34].
Как итог рассуждений: «Троцкий мешает молодежи правильно понять историю партии»[35].
Ожидаемое событие
Вернемся к рисунку в журнале «Крокодил». Мы видим, что ключевое расхождение с партией у Троцкого — «ленинизм», уроки которого он должен еще получить. Почему — в будущем? Второй номер «Крокодила» увидел свет примерно на второй неделе января 1925 года. Журнал выходил четыре раза в месяц. Рисунок, изображающий Троцкого, фокусировал внимание читателя на будущем, потому что было уже известно, что в середине января пройдет Пленум ЦК и ЦКК РКП(б), на котором итоги дискуссии с Троцким подведет генеральный секретарь партии большевиков.
Пленум проходил с 17 по 20 января 1925 г. И.В. Сталин выступил 17 января с речью, в которой подытожил обсуждение «Уроков Октября»[36]. Дискуссию, он подчеркнул, навязал сам Троцкий.
Партия ответила!
Именно эти «уроки ленинизма» имелись в виду.
Сталин сообщил, что Троцкий фактически полностью капитулировал: он не пришел на Пленум, сказался больным, и 15 января написал заявление, из которого следует, что он соглашается с лишением его поста председателя Реввоенсовета республики и просит дать другую работу.
Уже после Пленума ЦК и ЦКК РКП (б) журнал «Крокодил» в своем восьмом номере за январь-февраль 1925 г. опубликовал небольшой рисунок, в котором изобразил Троцкого в резко сатирическом тоне. Семантика рисунка такова, что Троцкий теперь — как бы вне партии. Он пишет письмо как чужак, а в окне «партийного дома» видны три смеющихся лица: Сталина, Каменева и Зиновьева…
Сталин сказал в своей речи 17 января, что Троцкий не признал своих ошибок («нет и тени»), но партия в лице своих представителей, прежде всего, в местных парторганизациях пришла к выводу, что позиция Троцкого в «Уроках Октября» — это ревизия ленинизма, попытка подменить ленинизм троцкизмом. Таково первое обвинение. Второе обвинение заключалось в том, что «Троцкий пытается добиться коренного изменения партийного руководства» — и именно поэтому написал свои «Уроки Октября». Была также отвергнута и теория «перманентной революции» как ошибочная теория. В течение января 1925 г. Сталин не раз возвращался к результатам состоявшейся дискуссии. 21 января 1925 г. в «Рабочей газете» было опубликовано «Письмо т. Д-ову», в котором он сначала поучал своего корреспондента, как правильно читать труды Ленина, а потом остановился на теории «перманентной революции» Троцкого: «Глупо было бы начинать Октябрьскую революцию в России при убеждении, что победивший пролетариат России при явном сочувствии со стороны пролетариев других стран, но при отсутствии победы в нескольких странах, «не может устоять против консервативной Европы». Это не марксизм, а самый заурядный оппортунизм, троцкизм и все, что угодно. Если бы теория Троцкого была правильна, то не был бы прав Ильич…»[37]. 27 января он произнес речь на XIII губернской конференции московской организации РКП (б), в которой заявил, что сущностью троцкизма является «неверие в дело союза рабочих и крестьян, неверие в дело смычки». Он напомнил, что Ленин считал меньшевиков — самыми опасными идейными противниками: «Я думаю, что из всех идейных течений в коммунизме в данный момент, после победы Октября, в настоящих условиях нэпа, наиболее опасным нужно считать троцкизм…»[38].
Заключение
Победила модель «ленинизма», в которой не оставалось уже ничего живого, контекстуального, о чем писал и говорил Троцкий. «Ленинизм» сталинского большинства, вольно или невольно, создавал религиозный культ вождя, во всех аспектах жизни и деятельности безупречного, и сама партийная организация оказывалась носительницей идей, которые приобретали не политический, а метафизический смысл. «Ленинизм» Троцкого был обречен на непонимание, ибо не совпадал с интересами партийной бюрократии, — молодым же людям, которые поначалу симпатизировали борьбе Троцкого с бюрократией, была непонятна историческая роль Троцкого. В их глаза он становился человеком «не у дел». Миф революции и гражданской войны оказывался под ударом нового исторического контекста и новой метафизики — и вынести этот удар уже не мог.