ИСТОРИЯ

ЕГИШЕ ВАРДАПЕТА.

К оглавлению

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

ИМЕНА КНЯЗЕЙ, ПРЕТЕРПЕВШИХ ДОБРОВОЛЬНО

ИЗ ЛЮБВИ К ИИСУСУ ХРИСТУ ПЛЕНЕНИЕ ПРИ ДВОРЕ ПЕРСИДСКОМ.

Из рода Сюнийского два брата: Бабкен и Бакур; из рода Арцруни — Нершапу: Шаваст, Шенгин, Меружан, Паргев, Таджат; из рода Maмикoниaн — Aмaзacпиан: Амазасп, Артавазд и Мушег; из {325} рода Камсаракан: Аршавир, Татул, Вардз, Нерсе, Ашот; из рода Аматуни: Ваан, Арандзар и Арнак; из рода Гнуни: Атом; из рода Димаксиан: Тутул и Сато с двумя товарищами; из фамилии Андзеваци: Шмавон, Зуарен и Араван; из рода Аравельян: Пабак, Варазден и Даг; из рода Арцруни: Апрсам; из рода Мантакуни: Саак, Пареман; из рода Тамряци: Врен; из рода Рапсониан: Бабик и Ухнан. Из этих тридцати семи наименованных поименно князей, одни владели большими княжествами, другие менее пространными. По праву крови все они были рода княжеского, а по доблести души — согражданами неба. С ними было и много других вельмож, свободных, причислявшихся к их собственным и даже царскому дому; сподвижники и сотоварищи доблестных воинов-мучеников, все они добровольно пошли на мучения за церковь Христову. Мужество этих именитых князей достойно удивления; но удивление это переходит в изумление, когда вспомним об их участях. Люди высокого проис-{326}хождения и сана, жившие в пышности и изобилии в замках, расположенных на скатах высоких гор, белеющихся своими вечными снегами, они пошли населять плоские, знойные и песчаные степи; они, которые, подобно газели, обегали долины высоких гор Армении, украшенные прекрасными цветами, они были в цепях приведены под самое палящее небо страны восточной, где пищу их составляли хлеб печали и вода горести. Они не видали ни солнца днем, ни ночью света огня, без постелей, без покрывал, во время ночи, спали они на голой земле как дикие звери, и это лишение их продолжалось девять лет и шесть месяцев. С такою радостью выносили они мучения свои, что никогда не вырывалось у них ни малейшего ропота нетерпения; уста их произносили слова молитв благодарственных; так вели себя люди, воспитанные в поклонении истинному Богу. Между тем, как они упражнялись в добродетели, посреди лишений и гонений всякого рода, Йездигерд вообразил, что столько бедствий могло {327} наконец поколебать твердость воли их, и послал к ним первого своего министра: «Опомнитесь по крайней мере теперь, говорил им сей последний и не упорствуйте долее в сопротивлении своем. Поклонитесь солнцу и оковы ваши спадут сию же минуту, и возведут вас опять в почести и достоинства отцов ваших!» «Скажи нам, прошу тебя, отвечали князья, по собственному ли побуждению пришел ты искушать нас, или, в самом деле, исполняешь только повеления царя? Министр поклялся, что сказал им только то, что приказал ему монарх. «Если так, сказали князья, отнеси же ему ответ наш: кто раз воспитан в школе истины, тот никогда не изменит ей, какими были мы, такими и останемся. Разве вы думаете, что мы сопротивлялись сначала только по невежеству, и что горести могли нас научить иному в темницах? Нет! Единственное сожаление, которое мы испытываем, состоит в том, что мы не лишились жизни вместе с доблестными нашими товарищами. Мы {328} умоляем тебя и в лице твоем царя вашего, чтобы нас более об этом не спрашивать и решить судьбу нашу по воле твоей». Услышав их ответ, первый министр не мог внутренне не дивиться твердой решимости их. С тех пор он полюбил их как людей, искренно преданных Богу, и ходатайствовал об их освобождении у самого царя. Вскоре после того потерял он высокий сан свой за оплошность в управлении, и именно за разорение Армении, и с великими уничижениями возвратился по повелению Йездигерда к жизни частной. Он не только не отнес к Армянам этой немилости царя, но до самой смерти своей сохранил к ним живейшее чувство своего расположения. Знаменитые пленные, которые были молоды и занимались изучением литературы армянской, в грустном заточении своем, познания эти обратили в пищу духовную, которою ободряли себя и утешали братьев своих. Они, таким образом, жили довольными и утешенными. Старцы становились кроткими, ласковыми, {329} сострадательными и помолодели, как дети невинные; хотя время учения уже прошло, но они выучили наизустъ столько псалмов и молитв, что могли вторить юношам в совершении святых служб божественных. Так приятно пели они славу Господа, что некоторые из суровых тюремщиков с большим удовольствием слушали священные песнопения их: они подружились с узниками, стали об них заботиться и снабжали их всем нужным столько, сколько могли, не переступая очевидно предписаний двора персидского. Они позволяли больным и немощным приходить к ним и просить у них молитв для исцелений, потому что в целой стране не было священника. Множество бедных страждущих, приходивших к ним с верою, возвращалось домой исцеленными от немощей телесных, или утешенными в печали. Великий правитель области Арев, называвшийся Шгом-Шапу, которому поручены были все осужденные, оказывал князьям нашим большую любовь. Он почитал старших из них как отцов, {330} и любил молодых как детей. Он часто докладывал двору о злополучном состоянии заключенных, описывал благородный и удивительный характер каждого из них, ходатайствовал за них у всех вельмож, которые, тронутые уважением и состраданием к князьям, успели наконец испросить у царя прощение. Монарх приказал снять с них цепи и траурные платья, одеть в платье княжеское, дать им полное жалованье; прислал им великолепное оружие и написал военному министру, чтобы он принял их в войска царские.

Это прощение возбудило обычную их доблесть. Везде, куда ни призывала их служба царская, ознаменовывали они мужество свое такими блистательными подвигами, что вожди их посылали письма ко двору, исполненные единодушных похвал их подвигам. Йездигерд, совершенно обезоруженный воинскими подвигами их, смягчился и велел их представить себе. Они приехали и представились Йездигерду — {331} царю царей. Взглянув на них взором, исполненным удовольствия, стал он ласково с ними разговаривать, обещал возвратить им их княжества, возвести в высокие почести отцов их и, наконец, отпустить на родину, где позволено им будет свободное отправление религии, за которую они столько лет страдали. Между тем, как князья наши с великою радостью являлись ко двору и весело проводили время в великой столице — Йездигерд умер на девятнадцатом году своего царствования. Два сына его: Ормизд и Пероз, оспаривавшие друг у друга трон, подняли в Персии междоусобную войну — к великому вреду государства. Эта война длилась два года. Между тем, как смуты эти громили государство, восстал против Персии царь Албанский, Ваче, племянник двух претендентов; он прежде исповедовал Христианство, а Йездигерд — царь царей принудил его силою последовать закону магов. Думая, что после смерти Йездигерда ему легко восстановить во всем царстве Христианство, он решился лучше отва-{332}житься собственною жизнью в войне, нежели сохранить себе царство ценою отступничества. Эти происшествия были причиною, что именитые пленники армянские не были еще отправлены в свое отечество. Наставник Пероза, младшего сына Йездигерда, называвшийся Раамом, из рода Меран, несмотря, что войско его было разделено на две части, с одною частью храбро напал на Ормизда, старшего брата своего воспитанника и, поразив его, рассеял его войско, а самого Ормизда взял в плен, и тотчас же велел он убить его. Со смертью Ормизда, Раам примирил все войска Ирана, и спокойным властелином всего царства сделался воспитанник его Пероз. Мир водворился внутри государства, но не за пределами его: Ваче настойчиво отказывался от повиновения царю. Приступом взял он ущелье Джора и перевел через него войска Мазкута (Массагета) и заключил союз с одиннадцатью царями Дагестана (народов Кавказских). Мечом встретил он Персов, сделал сильный ущерб в {333} войсках царских. Два или три раза предлагали ему мир; он не только не принял его, но письмом и чрез послов упрекал двор персидский за гонения, которые заставил он вынести Армян, за смерть князей армянских и за заточение остальных вельмож христианских. «После всех доказательств привязанности их ко двору вашему, сказал он послам Ирана, после стольких доблестных заслуг пред вами, вместо того, чтобы осыпать их почестями и наградами, вы лишаете их лучей солнечных. Я лучше хочу нести мучения их, нежели отлучиться от общества Христианского».

Убедившись, что ни сила, ни любовь не могут смирить Ваче, царь послал огромные сокровища в землю Хайландуров для уплаты многочисленным наемным войскам Гуннов. Сии последние взяли врата Аланов (Дербенд), целый год сражались с царем албанским. Хотя армия Ваче была разбита и воины его рассеялись; но Ваче оставался непокорным и непреклон-{334}ным. Бедственна была эта война для войск царских: одни погибали на войне, другие от открывшейся заразительной болезни. Большая часть владений царя албанского была опустошена; но Ваче сохранил и любовь, и преданность своего народа. Царь персидский отправил к нему новое письмо. «Пришли ко мне твою мать — родную сестру мою и племянника моего — сына ее от второго брака, которые прежде исповедовали учение наше, но которых ты сделал Христианами, а ты оставайся спокойным обладателем страны своей». Но не за царство свое сражался достойный поборник христианства, а за истинную религию Бога истинного. Он отослал свою мать и сына ее с женою к Перозу; а сам взял Евангелие, и оставив все свои владения, объявил, что выходит из царства, чтобы никогда более не возвращаться. Когда Пероз узнал о такой решимости его, то почувствовал живейшее сожаление и сильно раскаялся во всем, что сделал против него. Все свои несчастья он слагал на своего отца и, в письме, за {335} собственною своею печатью, к царю албанскому, просил его не покидать страны, клятвенно обещая уступить ему все, что он ни пожелает. Ваче просил владение из тысячи домов, назначенное ему отцом его с самого младенчества. Царь уступил его с большою радостью, и Ваче поселился в нем с несколькими отшельниками и предался с такою ревностью служению Бога, что даже никогда не вспоминал, что он когда-нибудь был царем целой страны. Эти смуты, волновавшие Персию до пятого года царствования Пероза — царя царей, препятствовали возвращению наших князей на родину. Они с великим почетом принимаемы были при дворе и получали большие жалованья. На пятом году своего царcтвования Пероз обнародовал общую амнистию, даровал жизнь многим осужденным и обещал на следующий год отпустить князей с честью в их отечество[1]. {336}

[1] Это было в 464 году, от пленения их в 452, продолжавшегося около тринадцати лет. Они могли окончить жизнь свою в мире и на родной стороне.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

ВОСПОМИНАНИЕ О ЖЕНАХ ПЛЕННЫХ ВОИНОВ ХРИСТОВЫХ, ПОГИБШИХ В ВЕЛИКОМ СРАЖЕНИИ.

Мне невозможно назвать поименно доблестных жен пленников, павших в великом сражении, столь пагубном для Армении. Я знаю поименно около пятисот, но есть еще множество, которых я {337} не знаю. Между теми, которых я знаю, большую часть составляют знатные, другие же принадлежат классу низшему. Все они были объяты ангельским соревнованием — отказаться благ и удовольствий мира, и жены благородные, и жены простолюдинов облеклись в одно мужество веры и в одно терпение добродетели.

Они изгладили из своей памяти все, что могло напоминать им прежнюю пышность. Они несли бремя своей жизни, как закоснелые в трудах земледельцы, и как будто с самого младенчества привыкли выносить тяжкие лишения, налагаемые бедностью. Сколько души этих добродетельных жен были подкрепляемы благодатью и надеждою на вечность, столько же и тела их удручены были бременем жизни, которое им было тяжко выносить. Каждая знатная госпожа, по обычаю страны, держала при себе женщин, с детских лет в великолепном доме ее воспитанных — теперь нельзя было отличить служанок от господ: они носили все оди-{338}наково грубое платье и вечером никто не стлал постели для другой: нельзя было различить общую их постель — черное сено. Они одевались одним жестким черным покрывалом и клали свои головы на одно жесткое изголовье. Не было более изысканных блюд для них приготовляемых, не было при них особых хлебников, по обычаю знатных домов. Каждая из этих женщин, без всякого различия званий, имела свою долю в хозяйстве, соблюдала в дни воскресные воздержание; как монахи пустынные. Никто не подносил воды знатным госпожам, чтоб они вымыли руки, и для обтирания их, служанки не подавали им тонких полотенец. Они перестали употреблять душистые мыла, разные эссенции и духи по дням праздничным. На столах не красовалось уже прекрасной посуды, и богатые кубки заздравные были с них изгнаны. Церемониймейстер уже не стоял у дверей великолепных зал для приема гостей; дворцы не отворялись для принятия особ знатных: всякий сказал бы, что в памяти их не {339} осталось ничего, напоминающего им, что в мире есть у них родные братья и друзья близкие. Пыль и копоть лежали слоями на туалетах, покрывалах и занавесах постелей молодых супруг, в опочивальнях расстилали ткань свою пауки, почетные кресла и парадные балдахины лежали опрокинутыми, великолепные сервизы были перебиты и обширные дворцы стояли в страшном запустении. Наконец укрепленные их замки были, по повелению царскому, срыты до основания. Душистые цветы роскошных садов поблекли, плодоносные виноградные лозы были вырваны. Собственными глазами видели они, как грабили и разоряли их, и до слуха их доходили только рассказы о страданиях их друзей. Все сокровища женские и украшения были конфискованы в пользу царя. Не оставалось ни одной жемчужины для украшения доблестной груди их, ни одного камешка для благородного чела их. Нежные жены армянской страны, взлелеянные с детства в неге и роскоши, воспитанные на софах и мягких подушках, хо-{340}дили теперь из сырых жилищ своих босыми в церковь Божью или молельню — испрашивать у Бога пламенными молитвами благодатную силу выносить терпеливо тяжкое горе жизни. Те, которые с юных лет привыкли к изысканной пище, с радостью утоляли свой голод травами и овощами, вовсе не вспоминая о прежних вкусных блюдах. Увял цвет лица их и загрубела кожа, целый день подвергались они загару на солнце, а ночью склоняли головы на грязное сено, брошенное на землю. Уста их произносили только стихи псалмов, и единственным утешением их было чтение пророков. Они сходились часто между собою, чтобы верно нести свое иго, идти по одному пути в рай и достичь, не сбиваясь с пути, обители мира и покоя. Они сбросили слабость пола своего и стали доблестными воинами на духовной войне. Они боролись с грехами, к которым клонила их невольно природная слабость, и вырывали их с смертоносным корнем. Они победили обман простотою голубя {341} и святою любовью своею выбелили багровые пятна ревности. Они срезали корни скупости, и ядовитые плоды их высохли на отрезанных ветвях. Они пристыдили гордость своим смирением и этою добродетелью возвысились до небес. Своими молитвами они отверзли замкнутые врата неба, и ангелы спасители сошли на землю, привлеченные их мольбами. Наконец они получили добрые вести, которых ожидали нетерпеливо из далеких стран, и прославили милосердного Бога. Вдовы, находившиеся между ними, сделались супругами добродетели. Жены именитых князей-пленников добровольно заглушали желания плоти, изнуряли и умерщвляли свое тело и причастились мук доблестных супругов своих. Жизнью своей они уподобились святым мученикам, борющимся до последнего мгновения жизни. Издалека утешали они пленных и трудами рук своих вырабатывали средства для пропитания, и ничтожное жалованье, получаемое ими от царя, берегли, ничего для себя не тратили, чтобы ежегодно посылать его {342} в помощь своим супругам. Они походили на стрекоз, не имеющих в себе крови, которые живут воздухом и мелодией, они представляют нам собою образ духов бестелесных. Лед многих зим растаял; весна несколько раз уже возвращала ласточек: все радовало сердце человека; но жены пленных Христиан тщетно ждали радостного возврата возлюбленных своих супругов. Вид цветов весенних напоминал им ангельскую нежность святой любви возлюбленных и взоры их жаждали отдохнуть на прекрасных их образах. Охотничьи гончие собаки благородных вельмож погибли одна за другою в отсутствии своих господ, и перестали ржать борзые кони их. Бедные жены христианские не имели других воспоминаний о супругах своих, кроме их портретов. Торжественные собpaния, дни великих праздников, проходили и не приносили им свидания с милыми и возврата их из земли отдаленной. Бедные проливали слезы, проходя опустелые залы, и звали их по именам: в этих {343} залах поставлены были статуи в память их, и на каждой было вырезано имя отсутствующего. И так, все волновало тоскою убийственною душу этих доблестных жен; но они неутомимо исполняли святой долг добродетели. В глазах других они казались печальными вдовами в трауре и унылыми; но внутренне были утешены любовью божественною. Они, наконец, перестали спрашивать путешественников, возвращавшихся из земель далеких. «Увы, когда увидим мы прекрасных друзей наших!» Одно было предметом их обетов, об одном молили они Бога: чтобы они, исполненные небесной любви, терпеливо вынесли до конца свои мучения. Постараемся же и мы, подобно им, быть достойными блаженства небесного. Будем и мы беспрерывно трудиться, чтобы достичь покоя, обещанного верным служителям Божьим милостью Господа нашего Ииcуca Христа.

конец.