СОЧИНЕНИЯ
К
оглавлению
Номер страницы предшествует тексту на ней.
\\629//
Девятнадцатое собеседование аввы Иоанна (Диолкосского)
глава 1 О киновии аввы Павла и о терпении одного брата
Спустя немного дней, увлекаясь желанием большего научения,
с полным усердием мы опять пришли в киновию аввы Павла (Ливийского), где пребывало
более двухсот братьев, а в честь торжества, которое в то время совершалось, собралось
бесчисленное множество монахов из других киновии. Ибо торжественно совершались
годовые поминки по смерти прежнего аввы, управлявшего этой киновией. Мы для того
упоминаем об этом собрании, чтобы кратко рассказать о терпении одного брата, которое
в присутствии всего этого собрания проявилось с непоколебимой кротостью его. Хотя
цель этого писания другая, — изложить беседу аввы Иоанна, который, оставив пустыню,
с крайним смирением подчинился в той киновии, впрочем, считаем не лишним, без
всякой околичности, всем ревностным предоставить большее назидание в добродетелях.
Итак, когда на большом дворе под открытым небом множество монахов сидело отдельными
рядами и один брат довольно медленно нес блюдо с кушаньем, то по поводу этой медленности
вышеупомянутый авва Павел, заботливо ходивший между толпою прислуживающих (во
время обеда) братьев, замахнувшись рукою, на виду у всех ударил его ладонью, так
что удар слышен был сидящим напротив и даже дальним. А это он сделал для того,
чтобы всем пришедшим показать терпение юноши,
\\629// и все присутствовавшие при этом зрелище из примера сего научились кротости.
А как рассудительно старец сделал это — показало само дело. Ибо достопамятный
по терпению юноша с такой кротостью духа принял это, что не только никакого слова
не вылетело из его уст, и ни малейшего ропота, который бы обозначился молчаливым
движением губ, но даже сама скромность, спокойствие уст или цвет лица нисколько
не изменились. Этот поступок не только для нас, которые, недавно придя из монастыря
Сирийского*, не видали столь очевидных примеров добродетели терпения, но и для
всех, которые не были чужды таких упражнений, был так удивителен, что и старшим
мужам этим поступком было преподано особенное наставление, именно, что отеческое
наказание не поколебало его терпения и множество свидетелей не покрыло лица его
краскою стыда.
глава 2
О смирении аввы Иоанна
Итак, в этой киновии мы нашли весьма древнего старца по имени
Иоанн. Его слова и смирение, коим он превосходил всех святых, думаем, никак нельзя
обходить молчанием, зная, что он процветал таким особенным совершенством, которое
хотя и есть матерь всех добродетелей и твердое основание всего духовного здания,
однако совсем изгнано из наших постановлений. Оттого неудивительно, что мы не
можем восходить на высоту их, мы, которые не то что до старости не можем прожить
под правилами киновии, но, всего два года пронеся иго подчиненности**, тотчас
идем странствовать для подсте-
* То есть из Палестины, которая во времена
Кассиана была причислена к Сирии: потому и монастырь Вифлеемский, в котором жил
Кассиан, назывался Сирийским.
** Этим Кассиан указывает на то, что он с Германом,
поступив в Вифлеемскую киновию, едва два года прожили в ней и, недостаточно научившись
монастырской жизни, пошли странствовать в чужие страны, чтобы пользоваться большей
свободою и жить почти по своему произволу.
\\630//регания вредной свободы. Да и в то короткое время
не по правилам строгости, а по своему произволу подчинялись власти старца, так
что казалось, что мы не учились науке терпении, а ожидали время, чтобы улучить
вольность. Итак, когда мы увидели этого старца в киновии аввы Павла, то, удивляясь
его старости и благодати, которой он был одарен, поклонившись лицом до земли,
мы начали просить, чтобы он благоволил открыть нам, по какой причине, оставив
приволье пустыни и то высокое звание (т. е. отшельничество), коим он славился
больше прочих мужей одинаковой с ним жизни, захотел подчиниться игу киновии. Он
говорил, что не приготовлен к отшельнической жизни, недостоин высоты такого совершенства,
и потому возвратился в училище новоначальных, если только по требованию звания
сможет исполнять постановления и этих. Когда настойчивость нашей просьбы исключала
смирение такого ответа*, то наконец он начал речь так:
глава 3
Ответ аввы Иоанна, почему он оставил пустыню
Вы удивляетесь, что я оставил отшельническую жизнь. Но я не
только не унижаю и не отвергаю ее, напротив, со всем уважением принимаю и люблю.
Тридцать лет проведя в киновии, другие двадцать лет я с удовольствием прожил в
пустыне, так что и любившие ее посредственно не обвиняли меня в нерадении. Но
поскольку приобретаемая в ней чистота духа иногда нарушается заботою о плотских
вещах, то казалось более удобным возвратиться в киновию, чтобы скорее достигнуть
совершенства в предпринятом намерении и чтобы меньше было опасности от трудной,
высшей жизни отшельнической. Ибо лучше быть набожным в низшем,
* То есть мы говорили, что он отвечает так
только по смирению, и настойчиво просили сказать истинную причину.
\\631// нежели не богобоязненным в высшем звании жизни*. И
потому, если я выскажу что-нибудь высоко и свободно, прошу приписать это не тщеславию,
а усердию к вашему назиданию, потому что, думаю, не следует скрывать истину от
вас, так усердно ищущих ее. Ибо если я, несколько отложив смирение, просто открою
вам всю истину моего намерения, это может доставить вам какое-нибудь наставление.
Надеюсь, что и вы за свободу слов не упрекнете меня в тщеславии, и совесть моя
не будет обличать меня во лжи за утайку истины.
глава 4
О добродетели аввы Иоанна, в которой он упражнялся, будучи отшельником
Итак, если кто, услаждаясь уединением пустыни, мог забыть человеческое
общество и с пророком Иеремией говорит: и я не желал бедственного дня, Ты это
знаешь (Иер 17, 16), то, признаюсь, и я по данной мне от Господа благодати
достиг или, по крайней мере, старался достичь того же. Итак, помню, что по благому
дару нашего Господа я часто приходил в такое восхищение, что забывал о тяжести
бренного тела, и дух мой вдруг так отрешался от всех внешних чувств и до того
возвышался над всеми вещественными предметами, что глаза и уши мои прекращали
свои действия, и так наполнялся божественным размышлением и духовным созерцанием,
что часто не знал, принимал ли я пищу вечером, и на следующий день сомневался
касательно вчерашнего окончания поста. По этой причине семидневная пища, т. е.
семь ровных хлебцев, в субботу отдельно каждому кладутся в ручную корзинку, так
что пропуск обеда не укроется. Этим обычаем предотвращается и погрешность от забвения,
так что окончившееся число хлебов показывало исполнившееся течение недели и порядок
самого дня в
* То есть лучше быть добрым и набожным киновитянином,
нежели скверным, нерадивым анахоретом.
\\632// неделе*. И пустынник не мог не знать, когда будет воскресенье
и торжественное собрание братьев. А хотя бы восхищение духа, о коем мы сказали,
и нарушило этот порядок, однако способ ежедневного дела, показывая число дней**,
предотвратит ошибку. Умалчивая о прочих добродетелях, приобретаемых в пустыне
(потому что мы предположили рассуждать не о множестве добродетелей, а о цели пустынножительства
и общежития), кратко изъясню причины, по которым я захотел оставить ее и которые
вы пожелали узнать, и в краткой речи раскрою все упомянутые плоды пустынножительства,
коим надо предпочитать некоторые высшие добродетели.
глава 5
О выгодах пустынножительства
Итак, пока редкость обитавших в то время в пустыне, доставляя
нам свободу, благоприятствовала нам, пока в большем уединении мы часто восхищались
до небесных восторгов и такое множество посещающих братьев не отягощало наши чувства
развлечениями чрезмерных забот по требованию гостеприимства, то я с ненасытным
желанием и со всем жаром сердечным держался спокойного уединения пустыни и жизни
там, подобной ангельскому блаженству. Но когда, как я сказал, большое число братьев
стало поселяться в той пустыне, и уменьшение приволья не только стало охлаждать
ревность к божественному созерцанию, но и связывать дух многоразличными узами
плотских вещей, то почел за лучшее испол-
* То есть какой день ныне — среда или пятница.
** Пустынники приходили каждую субботу в монастырь
в церковь, в воскресенье приобщались, и у них в тот день происходили собеседования;
отходя в пустыню, каждый пустынник клал себе в корзинку семь хлебцев, каждый день
по одному хлебцу ел, по числу хлебцев оставшихся знал, сколько дней прошло, какой
ныне день, когда придет суббота и воскресенье. Также у них было назначено, сколько
в день сделать работы, например, связать корзинку; по числу корзинок узнавали,
сколько дней недели прошло.
\\633//нять правила общежития, нежели в столь высоком
звании (отшельничестве) быть нерадивым по причине заботы о плотских потребностях.
Хотя у меня теперь нет той свободы и духовных восторгов, но после совершенного
оставления забот о завтрашнем дне меня утешает исполнение евангельской заповеди;
и чего недостает мне для возвышенного созерцания, то вознаграждается покорностью
послушания. Ибо достойно сожаления, когда кто-либо занимается изучением какого-нибудь
искусства, а совершенства его вовсе не достигает.
глава 6
О пользе общежития
Итак, коротко изъясню, какими выгодами теперь я пользуюсь в
этой жизни (в киновии); а вы, выслушав рассказ, рассудите: могут ли те выгоды
пустыни сравняться с этими благодеяниями; из этого (рассказа) также можно увидеть,
от скуки ли пустынной или от желания чистоты захотел я вступить в тесные обстоятельства
киновии. Итак, в этой жизни нет никакой заботы о дневной работе, никакого развлечения
от продажи или покупки, ни неизбежного попечения о годовом запасе хлеба, ни беспокойства
о телесных вещах, когда приготовляется необходимое не только для собственного
употребления, но и для многих приходящих. Наконец, нет никакого самовозношения
от похвалы человеческой, которое в очах Божиих хуже всего этого (т. е. забот о
телесном), даже великие труды пустынные часто губит. Но, не упоминая об опасностях
духовной гордости и гибельного тщеславия в отшельнической жизни, возвратимся к
той общей для всех тяжести, т. е. общей заботе о приготовлении пищи, которая (забота)
превышает меру, не говорю, той древней строгости, вовсе не знавшей употребления
масла, но уже недовольна и этим послаблением нашего времени, когда одного секстария*
* Секстарий — шестая часть конга, в сексте
1 1/2 фунта, или 18 унций.
\\634// масла и одного модия* чечевицы достаточно было для
исполнения обязанности угощения в течение целого года, а теперь удвоенной и утроенной
мерою едва можно удовлетворять жизненную потребность. У некоторых это вредное
послабление настолько возросло, что к смеси уксуса и рассола прибавляли не одну
каплю масла, которую наши предки, исполнявшие пустынные постановления с большей
строгостью воздержания, обычно подливали только для изгнания тщеславия, но, раздробляя
египетский сыр для лакомства, поливают маслом больше, чем нужно; и таким образом
два рода пищи, которые различаются своей приятностью и с большим удовольствием
порознь и в разное время могли бы питать монахов, они принимают, услаждаясь одним
запахом. Стяжание материальных вещей также усилилось настолько, что отшельники
под предлогом приличия и гостеприимства начали иметь в своих кельях сагу**, которую
без стыда я не могу и носить. Нечего и говорить о том, чем смущаемая душа, всегда
углубляющаяся в духовное созерцание, особенно отягощается, каковы: стечение братьев,
обязанности принятия и провожания их, взаимные посещения, непрерывное беспокойство
от раз-личных разговоров и занятий, даже само ожидание их развлекает душу, расстроенную
всегдашним, обычным беспокойством. Оттого-то и бывает, что пустынники на свободе
отшельничества, при таких препятствиях и затруднениях; не достигает неизреченной
восторженности сердца и лишается плода пустынного жительства. Если бы у меня,
находящегося теперь в обществе и на молве, и не было того плода, то, по крайней
мере, спокойная душа, умиротворенное сердце будет свободно от всяких забот. Если
и у пребывающих в уединении не будет покоя, то хотя понесут труды отшельничества,
но не получат от него плода, который приобретается только непоколебимым спокойствием
духа. Наконец, если бы мне, находящемуся в киновии, и недоставало чего-нибудь
для чистоты сердца, то я буду доволен и
* Модий — мера, по словам Свиды, содержит 26
2/3 фунта.
** Сага — римский плащ.
\\635// выполнением одной евангельской заповеди (которая, как
известно всем, не может быть поставлена ниже плодов пустыни), именно, чтобы не
заботиться о завтрашнем дне, в подчинении до конца авве мне можно было хоть несколько
подражать Тому, о Ком говорится: смирил себя, быв послушным даже до смерти
(Флп 2, 8), и чтобы мне удостоиться смиренно говорить слово
Его: Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего
Меня Отца (Ин 6, 38)*.
* Авва Иоанн выставляет выгоды общежития следующие:
1) свобода от заботы о приобретении пищи, питья, одежды и других необходимых вещей,
о которых в киновии заботятся настоятель и эконом; а пустынники сами должны о
всем заботиться. 2) Большая безопасность от тщеславия, а в уединенном пустынножительстве
удобнее подкрадывается гордость; иной хоть и не много постится, но, не вида другого,
более строгого постника, начинает думать о себе высоко Третья польза общежития
— подчинение, умерщвление своей воли. Св. Василий Великий в 7 главе «Пространных
правил» хорошо говорит о выгодах общежития. Первая выгода та, что никто из нас
сам, без помощи других, не может приготовить себе необходимое для жизни; это в
киновии удобнее достигается, нежели в одиноком пустынножительстве. 2) В одиночестве
еще и то неудобство, что пустыннику нелегко узнать, что он грешит в чем-нибудь,
когда некому это заметить, благосклонно вразумить, наставить. Поэтому Премудрый
говорит: горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его (Еккл
4, 10). 3) В киновии больше удобств и случаев исполнять разные заповеди, нежели
в одиночестве. Одинокий, делая одно дело, не может исполнять другого: посещая
больного, например, не может исполнять обязанности гостеприимства; да и вообще
в исполнении всякого дела не может иметь столько усердия и постоянства, как в
общежитии при соревновании с другим. 4) Если мы все между собою члены одного тела
— церкви, глава которой Христос, то в совокупном, согласном действии всех членов
лучше выполняются все обязанности; если радуется один член, то и другие радуются
вместе с ним; если страдает один член, то сострадают ему и другие члены А в одиночестве
никто не знает состояния других. 5) В церкви сообщаются многим разные дарования
Св. Духа для общей пользы (1 Кор 12), а в одиночестве никто не может иметь все
дарования, нужные для духовной жизни, некому послужить ими, и дар остается бесполезным.
6) Одинокому угрожает опасность от гордости, — добродетели свои высоко ценит,
недостатков своих не видит, и если некому указать ему их, то будет считать себя
совершенным; да и не перед кем выказывать свои добродетели — сострадательность,
кротость, терпение, смирение и т. п.
\\636//
глава 7
Вопрос о плодах общежития и пустынножительства
Герман. Поскольку ты, в отличие от многих, коснулся
не только начала того и другого жительства, но взошел на самый верх, то мы желаем
знать, какая цель должна быть у киновитянина и какая у пустынника. Нет сомнения,
что никто вернее и полнее не может рассуждать об этом, кроме того, кто долгим
трудом и опытом достигнул совершенства того и другого.
глава 8
Ответ Иоанна
Я мог бы сказать, что одному и тому же человеку невозможно
быть совершенным в том и другом жительстве, если бы не удерживал меня пример очень
немногих. Трудно найти кого-либо совершенным в общежитии и уединенном пустынножительстве,
а тем более трудно — почти, можно сказать, невозможно — быть вполне совершенным
в том и другом. Впрочем, если это когда и случалось, то нельзя относить это к
общему правилу. Ибо не от меньшей части, т. е. от рассмотрения немногих, но от
того, что по силам многим, даже всем, должно устанавливаться всеобщее правило.
Если же что очень редко и очень немногими приобретается и превышает возможность
общей добродетели, то это, как превышающее состояние слабой человеческой природы,
нужно отличать от общих заповедей, и следует считать не столько примером (для
подражания), сколько делом удивительным. Итак, то, что вы спрашиваете, по посредственности
моего толка я кратко объясню. Цель общежития* состоит в том, чтобы умертвить и
распять свою волю и, по спасительной заповеди о евангельском совершенстве, не
иметь никакой заботы о завтрашнем дне (Мф 6, 34). Достоверно, что этого совер-
* См. Кн. 4, гл. 8; Соб. 3 и Соб. 24.
\\637//шенства никто не может достичь, кроме киновитянина.
Такого человека пророк Исайя, описывая, так ублажает и восхваляет: если ты
удержишь ногу твою ради субботы от исполнения прихотей твоих во святой день Мой,...
и почтишь ее тем, что не будешь заниматься обычными твоими делами, угождать своей
прихоти и пустословить, — то будешь иметь радость в Господе, и Я возведу
тебя на высоты земли и дам вкусить тебе наследие Иакова, отца твоего: уста Господни
изрекли это (Ис 58, 13, 14). А совершенство пустынножителя состоит в том,
чтобы иметь дух свободный от всего земного и соединять его со Христом, насколько
позволяет человеческая слабость. Пророк Иеремия, описывая такого мужа, говорит:
блажен человек, который взял иго в юности своей, сядет одинок и будет безмолвствовать,
ибо он возвысился над собою* (Плач 3, 27, 28). И Псалмопевец говорит: я
уподобился пеликану в пустыне; не сплю и сижу, как одинокая птица на кровле (Пс
101, 7, 8). Итак, если кто не стремится к этой цели общежития и отшельничества,
то напрасно вступает в киновию или в отшельничество; потому что ни тот, ни другой
не исполнит добродетели своего звания.
глава 9
О полном и истинном совершенстве
Но это не есть целое и во всем полное совершенство, а только
часть совершенства. Совершенство редко и очень немногим достается по дару Божию.
Ибо тот истинно и не
* Сядет одинок — с Богом, не вмешиваясь
в дела и желания житейские, и будет безмолвствовать, удаляться от всякого
шума мирского; возвысится над собою, презирая земное и стремясь к небесному;
ибо мы добрым желанием возвышаемся к Богу. Итак, здесь предлагаются монаху три
предмета: покой духа и тела, который означается сидением в уединении; молчание
уст, когда говорится: будет безмолвствовать; и усердие к созерцанию,
которым возвышается над собою.
\\638// отчасти совершенен, кто и в пустыне нечистоту* уединения
и в киновии слабости братьев сносит с равным великодушием. И потому трудно найти
в том и другом жительстве совершенного во всем; потому что ни отшельник не может
вполне достигнуть нестяжательности, презрения и лишения материальных вещей, ни
киновитянин — чистоты созерцания; хотя я знаю, что того и другого совершенно достигли
авва Моисей, Пафнутий и два Макария. Они так были совершенны в том и другом жительстве,
что когда, удалившись дальше всех обитателей пустыни, ненасытно наслаждались уединением,
насколько было возможно для них, никак не искали общества человеческого; однако
так сносили посещение и слабости приходивших к ним, что, когда стекалось к ним
бесчисленное множество братьев для свидания и наставления, с непоколебимым терпением
снося почти постоянное беспокойство принятия, они, казалось, во все время своей
жизни ничему другому не учились, как только услуживать общим обязанностям приходящих,
так что все недоумевали, в каком преимущественно жительстве у них было больше
тщания, т. е. в пустынной ли чистоте или в жизни киновийской удивительнее проявлялось
великодушие их.
глава 10
О тех, которые, будучи несовершенными, удаляются в пустыню
А некоторые так превозносятся продолжительным безмолвием в
пустыне, что вовсе боятся сообщения с людьми, и когда хоть немного уклонятся от
своего пустынного уединения по случаю посещения братьев, то возмущаются значительным
беспокойством духа и явно малодушествуют Это обыкновенно случается с теми, которые,
несовершенно обучившись в киновии, не очистившись от прежних пороков, с незрелым
расположением переходят на житель-
* Под нечистотою понимается забота о земных
вещах — пище, одежде, жилище и т.п.
\\639//ство в пустыню Они, всегда несовершенные и слабые
в том и другом жительстве, колеблются, куда бы ни наклонял их ветер смущения.
Ибо как сообществом или беспокойством братьев возмущаются по нетерпеливости, так,
и пребывая в пустыне, не переносят скуки того безмолвия, которого искали, потому
что они не знают даже самой причины, для которой нужно желать или искать пустынножительства,
но сущность добродетели и этого пустынножительства видят в том, чтобы, уклонившись
от общения с братьями, только избегать и укрываться от взоров человеческих.
глава 11
Вопрос о средстве вразумить тех, которые скоро удаляются из киновии
Герман. Каким же средством можно бы помочь нам и прочим
одинаковой с нами слабости и меры, которые, мало научившись правилам общежития,
прежде подавления всех пороков начали домогаться жительства в пустыне, или каким
образом мы могли бы приобрести постоянство невозмутимого духа и непоколебимую
твердость терпения, — мы, которые, неблаговременно прекратив жительство в киновии,
оставили как бы школу и поприще для упражнений, на котором начатки свои вполне
должны бы изучить и усовершенствоваться? А ныне, пребывая в пустыне, как достигнем
совершенства великодушия и терпения? Как испытательница внутренних движений —
совесть узнает, есть ли в нас эти добродетели или нет, чтобы нам, когда в удалении
от людей не подвергаемся никаким раздражениям от них, обольстившись ложным мнением,
как бы не подумать, что мы имеем непоколебимое спокойствие духа?
глава 12
Ответ: как пустынник может узнать свои пороки
Иоанн. Для искренно ищущих врачевания не может быть
недостатка в средствах к исцелению у истинного врача душ, особенно для тех, которые
по отчаянию или
\\640// беспечности не пренебрегают своими недугами, не скрывают опасности своих
ран или по строптивости духа не отвергают лекарства покаяния, но со смиренным
и благоговейным духом прибегают к небесному Врачу для исцеления болезней, приключившихся
по ошибке ли от незнания или по нужде. И потому мы должны знать, что если удаляемся
в пустыню или отдаленные места, еще не исцелившись от пороков, то прекращается
только действие их, а страсть не подавляется. Ибо внутри нас скрывается, даже
распространяется корень всех грехов, который не был исторгнут. А что он живет
в нас, это узнаем из следующих признаков: например, когда, находясь в пустыне,
приход братьев или краткое промедление их принимаем с каким-то неудовольствием
смущенного духа, то узнаем, что в нас еще есть живая страсть нетерпеливости. А
когда ожидаем прихода какого-либо брата, и если он по какой-нибудь необходимости
замедлит, а мы в крайнем негодовании обвиняем его медленность, и чрезмерная забота
ожидания возмущает наш дух, то испытание совести ясно покажет, что в нас есть
пороки гнева и печали. Если брат попросит книгу для чтения или другую какую-нибудь
вещь для употребления, и опечалит нас его просьба, или наш отказ оттолкнет его,
то нет сомнения, что мы еще связаны узами скупости или сребролюбия. Если внезапный
помысел или порядок священного чтения приведет нам на память женщину, и при этом
мы почувствуем какое-то возбудившееся щекотание, то должны знать, что в наших
членах еще не погасла блудная страсть. Если же от сравнения нашей строгости с
послаблением других хоть самое тонкое возношение будет искушать нашу душу, то
верно мы растлены злой заразою гордости. Итак, когда заметим эти признаки пороков
в нашем сердце, то должны знать, что у нас нет только действия греха, а не самой
страсти. Если мы вступим в сообщение с людьми, то эти страсти, тотчас выходя из
пещеры наших чувств, показывают, что они рождаются не тогда, как обнаруживаются,
а в действительности долго скрывались, не обнаруживаясь. Та-\\641//ким
образом и пустынник, который старается чистоту свою показывать не людям, но представлять
неоскверненной перед взором Божиим, узнает из верных признаков, что в нем есть
укрепившиеся корни всякого порока.
глава 13
Вопрос о том, как может исцелиться тот, кто, не очистившись от пороков, удалился
в пустыню?
Герман. Мы довольно ясно поняли признаки немощей и способ
различать болезни, т. е. каким образом скрывающиеся в нас пороки могут быть узнаны.
Мы все видим из ежедневного опыта и долговременных движений наших помыслов, как
сказано. Нужно еще, чтобы как ясной речью раскрыты нам признаки и причины болезней,
так и средство к врачеванию было показано. Нет сомнения, что тот правильно может
рассуждать о средствах исцеления недугов, кто познал причины и происхождение их
из свидетельства совести больных. Итак, хотя учение твоего блаженства обнажило
сокровенные наши раны, мы осмеливаемся ожидать и учения о врачевстве, потому что
ясное раскрытие болезни подает надежду на исцеление; однако поскольку первое начало
спасения, как ты говоришь, приобретается в киновии, и быть здоровыми в пустыне
могут только те, кто сперва в киновии исцелились, то мы от гибельного отчаяния
падаем духом, чтобы нам, оставившим киновию несовершенными, вовсе не лишиться
возможности быть совершенными в пустыне.
глава 14
Ответ о врачевании несовершенных пустынников
Иоанн. Заботящимся об исцелении своих болезней не
может быть недостатка в спасительном средстве; и потому как узнаются признаки
каждого порока, таким же образом нужно искать и средства против них. Ибо как у
пу-\\642//стынников, как мы сказали, бывают пороки, свойственные жительству
среди людей, так не отвергаем, что и упражнения в добродетелях, и средства к исцелению
могут быть у всех, удаленных от обращения с людьми. Итак, когда кто-либо узнает
из вышесказанных признаков, что он подвергается смущению от гнева или нетерпения,
то пусть упражняет себя в противных делах и, представив себе многие обиды и потери,
как бы причиненные ему другим, пусть приучает свой дух с совершенным смирением
переносить все, что злость может нанести ему; также, часто представляя себе все
скорбное, нестерпимое, пусть всегда размышляет со всяким сокрушением сердца, с
какою кротостью он должен встречать это. И таким образом взирая на страдания всех
святых и самого Господа, все виды не только оскорблений, но и казней считая меньше
своих заслуг, приготовит себя к перенесению всяких оскорблений*. А если кто по
какой-нибудь надобности будет позван в собрание братьев, что нередко может случаться
даже и с самыми строгими обитателями пустыни, если из свидетельства совести узнает,
что дух его возмутился даже из-за маловажных предметов, то, как самый строгий
судья сокровенных движений, тотчас пусть представит себе самые жестокие обиды,
коими он при ежедневном размышлении упражнял себя для совершенного терпения; и
таким образом, укоряя и порицая себя, пусть приговаривает: ты ли это тот добрый
муж, который, когда упражнял себя на поприще пустыни, предполагал, что непоколебимо
перенесешь все несчастья, который давно, представляя себе не только высшие обиды
от оскорблений, но и несносные наказания, считал себя довольно сильным и непоколебимым
во всех бурях? Как это твое непобедимое терпение поколебалось от произнесения
легкого слова? Как дом твой, такой громадный, построенный, как казалось тебе,
на самом твердом камне,
* Св Григорий Великий говорит, что стрелы предвиденные
поражают меньше; и мы терпеливее снесем несчастия мирские, если против них вооружимся
щитом предвидения.
\\643// поколебал легкий ветер? Где то, что ты в суетной надежде,
желая войны во время мира, провозглашал: я приготовился и не смутился (Пс
118, 60)? И с пророком ты часто говорил: искуси меня, Господи, и испытай
меня; расплавь внутренности мои и сердце мое (Пс 25, 2); испытай меня,
Боже, и узнай сердце мое; испытай меня и узнай помышления мои; и зри, не на опасном
ли я пути (Пс 138, 23, 24). Как великое приготовление к борьбе расстроила
малая тень врага? Таким выговором с сердечным сокрушением пустынник, укоряя себя,
не оставляет без наказания и малого возмущения своей души, но еще с большей строгостью
наказывая свою плоть постом и бдением, и, за вину своего смущения подвергая себя
постоянному наказанию воздержанием, живущий в пустыне этим огнем упражнения потребляет
то, что вполне должен был очистить во время жительства в киновии. Да, для приобретения
постоянного и твердого терпения следует постоянно и непоколебимо держаться той
мысли, что нам, которым законом Божиим запрещается не только мщение за обиды,
но и злопамятность, нельзя возмущаться гневом под предлогом вреда или оскорбления.
Ибо какая потеря может приключиться душе важнее, как, лишившись истинного и вечного
света через внезапное ослепление от возмущения, быть удаленным от созерцания Того,
Кто кроток и смирен сердцем? Что, спрашиваю, гибельней, или что безобразней, как
лишиться суждения, правила честности, правой рассудительности и в здравом смысле
и трезвому делать то, чего без вины не допустил бы даже пьяный и лишившийся разума?
Итак, кто взвесит этот и другой, подобный ему, вред от гнева, тот не только все
виды ущербов, но и обиды и наказания, какие могут быть нанесены жестокими людьми,
терпеливо перенесет, рассуждая, что нет ничего вреднее гнева, драгоценнее спокойствия
души и всегдашней чистоты сердца, для которой необходимо пренебрегать выгодами
не только плотских вещей, но и тех, которые кажутся духовными, если могут быть
приобретены или совершены не иначе, как с нарушением этого спокойствия.
\\644//
глава 15
Вопрос о том, должно ли быть целомудрие также испытываемо, как и прочие страсти?
Герман. Как указано лекарство для гнева, печали или
нетерпеливости, так желаем узнать, какой род лекарства нужно нам употребить еще
против духа блуда, т. е. может ли быть огонь похоти погашен насильно — производимым
раздражением, как там (в гневе), потому что мы считаем противным чистоте, если
не только усиливается в нас раздражение похоти, но если даже от беглого взгляда
ума слегка затрагивается.
глава 16
Ответ: по каким признакам можно узнать чистоту
Иоанн. Ваш смышленый вопрос предварил тот вопрос, который
и при вашем молчании последовал бы за моей беседою; и я не сомневаюсь, что он
деятельно усвоен вами, потому что ваше остроумие предшествовало нашему наставлению.
Темнота всякого вопроса разъясняется без труда, когда разрешению его предшествует
предварительное исследование, куда его надо повести. Итак, общение с людьми не
только не препятствует средствам против вышесказанных пороков, но еще много пользы
доставляет. Для этого, даже находясь в пустыне, где хотя бы от людей не могло
быть причины и повода к раздражительности, однако мы должны нарочно представлять
поводы к ней, чтобы постоянной борьбою помыслов нам, подвизающимся против нее,
скорее было доставлено лекарство. А против духа блуда бывают раз-личные способы
борьбы, различны и причины ее. Как от тела должны быть совсем удалены употребление
похоти и близость (чужой) плоти, так и от духа — память о ней. Ибо опасно еще
слабым и больным сердцам допускать даже малое воспоминание об этой страсти, потому
что иногда у них возбуждается вредное щекотание даже
\\645// от воспоминания святых жен или от чтения священной истории. Поэтому наши
старцы в присутствии молодых весьма рассудительно имеют обычай опускать такие
чтения. Точно, и у всех строгих подвижников, в высшей степени усовершенствовавшихся
в расположении к целомудрию, не может не быть искушений, которыми бы они могли
испытать себя и которыми, по суду непорочной совести, доказывается совершенная
чистота сердца. Итак, у совершеннейшего мужа будет испытание себя даже и в этой
страсти: чтобы узнать, совершенно ли он истребил корни этого недуга, для испытания
целомудрия иногда может, если хочет, допустить какой-либо испытательный для него
образ. Впрочем, нетвердым, несовершенным не следует употреблять такое испытание
себя, т. е. в душе представлять совокупление с женщиною и какие-нибудь нежные,
страстные ласки; это будет более вредно, нежели полезно им. Ибо что может доставить
людям такой опыт, когда и в опыте представляется то самое, чего нужно избегать,
и в самом испытании есть опасность. Итак, если кто-либо, совершенно утвердившись
в добродетели, узнает, что у него нет никакого согласия ума на обольстительные
помыслы и не возбуждается никакого волнения в плоти, то может считать это верным
доказательством своей чистоты, так что, упражняя себя для утверждения этой чистоты,
не только в душе обрел сокровище целомудрия и непорочности, но если бы по какой-нибудь
необходимости допустил телесное прикосновение к женщине, то вовсе не почувствует
страсти. Когда авва Иоанн узнал, что уже настал девятый (третий) час — время обеда,
то прекратил собеседование.
|
