Филипп де Коммин

МЕМУАРЫ

К оглавлению

КНИГА ШЕСТАЯ

ГЛАВА I

Пора, однако, вернуться к моей главной теме и продолжить воспоминания, начатые по Вашей просьбе, монсеньор архиепископ Вьеннский.

Когда герцог Гельдернский подошел к Турне, он начал жечь все вокруг, вплоть до предместий. В городе было 300 или 400 военных, которые сделали вылазку и ударили в хвост его отходившему войску, которое сразу же бросилось бежать. Герцог Гельдернский, человек очень храбрый, отъехал в сторону, дабы дать дорогу своим отступающим людям. Служили ему плохо, и потому он был сброшен на землю и убит, равно как и многие из его людей; людей же короля, совершивших этот подвиг, было совсем немного. Войско фламандцев после этого поражения ретировалось, хотя уничтожен был всего лишь один их отряд.

Как говорят, мадемуазель Бургундская и все, кто любил ее, были чрезвычайно рады этому происшествию, поскольку было точно известно, что гентцы уже решили ее насильно выдать замуж за герцога Гельдернского, ибо по своей воле она бы за него не пошла по причинам, которые ясны из моего рассказа о нем.

Те, кто в будущем прочтет эти воспоминания, лучше меня разбираясь в делах и событиях этого королевства и соседних, возможно, удивятся тому, что, излагая события за год, прошедший после смерти герцога Карла Бургундского, я совсем не упоминаю англичан и не объясняю, почему они терпели, что король наложил руку на города, столь близко от них расположенные, как Аррас, Булонь, Эден, Ардр, а также и на многие замки и что он на несколько дней расположился под Сент-Омером. Дело в том, что умом и способностями наш король превосходил короля Эдуарда Английского, что царствовал тогда, хотя король Эдуард и был очень храбрым государем, выигравшим в Англии восемь или девять сражений, в которых участвовал пешим, что весьма похвально для него. Но эти столкновения были кратковременными и участие в них не требовало от короля Эдуарда больших усилий ума. Ведь едва сражение закончится — он уже хозяин положения до следующего раза, а когда какая-либо смута поднимается в Англии, то за десять дней, а то и меньше кто-либо уже берет верх. У нас же, по сю сторону моря, дела обстоят иначе: [221] они требуют, чтобы наш король, ведя войны, в то же время вникал во все, что происходит во многих местах его королевства и у соседей; и особенно, между прочим, чтобы он умел ублаготворять короля Англии, сдерживая его посольствами, подарками и прекраснодушными речами, дабы тот не вмешивался в наши дела.

Ведь наш король прекрасно понимал, что англичане, как дворянство, так и общины и люди церкви, всегда склонны к войне против Франции под предлогом своих претензий на французский престол и в надежде на завоевания, поскольку господь позволил их предшественникам в свое время выиграть несколько крупных сражений и сделать обширные приобретения в Нормандии и Гиени, коими они владели 350 лет ¹; и когда король Карл VII нанес им решительное поражение, они захватили с собой в Англию огромную добычу и богатство, похищенное у несчастных людей и сеньоров Франции (многие из которых попали к ним в плен), ибо они разграбили много городов и крепостей в нашем королевстве; и они до сих пор все еще надеются повторить это. Но едва ли им удалось бы это совершить во время правления короля, нашего повелителя, ибо он ни за что бы не стал рисковать своей короной и собирать всю знать королевства, чтобы сражаться с ними, как было сделано при Азенкуре ², но поступил бы мудрее, если бы дело дошло до войны, как могли Вы видеть, когда он поспешил навстречу королю Эдуарду Английскому ³.

Король, наш повелитель, чувствовал, что король Английский и его приближенные предпочтут сохранять мир и получать от него вознаграждение. Поэтому он платил королю Английскому пенсию (они называли ее данью) в 50 тысяч экю, которые доставляли в Лондон, а его приближенным выплачивал около 16 тысяч, а именно: канцлеру ⁴, главному хранителю архива, который является ныне канцлером ⁵, обер-камергеру сеньору Гастингсу, человеку большого ума и достоинства и весьма влиятельному, мессиру Томасу Монтгомери, сеньору Говарду герцогу Норфолкскому, который позднее перешел на сторону этого лиходея короля Ричарда; обер-шталмейстеру мэтру Чейну, мэтру Челенджеру, маркизу — сыну королевы Англии от первого брака ⁶. Король также одаривал богатыми подарками всех, кто только к нему приезжал. И если приезжали к нему с серьезными предупреждениями, то он провожал таких столь ласковыми словами и столь богатыми подарками, что они оставались довольными им, и если даже и понимали, что он поступает так ради того, чтобы выиграть время и добиться своего в этой войне, которую начал, то не подавали вида, поскольку извлекали из этого немалую выгоду.

Всем вышеупомянутым он, помимо пенсий, сделал подарки. И знаю наверное, что монсеньору Говарду, кроме пенсии, он за два года передал как в деньгах, так и в посуде по меньшей мере 24 тысячи экю, а камергеру сеньору Гастингсу он зараз дал 1000 марок серебра посудой. В Счетной палате в Париже хранятся расписки всех этих [222] особ, кроме сеньора Гастингса, обер-камергера Англии (от него была получена лишь одна расписка, и то с большим трудом).

Этого обер-камергера пришлось долго уговаривать, прежде чем он стал принимать пенсию, и виновником того был я, ибо это я сделал его другом герцога Карла Бургундского, когда служил еще при этом последнем, и тот назначил ему ежегодную пенсию в 1000 экю, о чем я рассказывал; и королю было угодно, чтобы я и на этот раз стал посредником, теперь уже между сеньором Гастингсом и им, так чтобы камергер стал его другом и сторонником, ибо в прошлом, при жизни герцога и позднее, тот был непримиримым врагом короля, благоволя к мадемуазель Бургундской, и одно время от него можно было ожидать того, что он добьется оказания ей помощи против короля. Таким образом, я начал устанавливать дружеские отношения посредством переписки, и король назначил ему пенсию в две тысячи экю, что было вдвое больше того, что платил ему герцог Бургундский. А затем король, наш повелитель, отправил к нему Пьера Клере, своего майордома, строго наказав получить с него расписку, дабы в будущем было ведомо и известно, что и обер-камергер, и канцлер, и адмирал, и обер-шталмейстер, а также и другие находились на содержании короля Франции.

Пьер Клере, будучи весьма мудрым человеком, встретился с обер-камергером частным образом, с глазу на глаз, в его лондонском доме. Сказав ему все, что было нужно, в том числе и то, что король пожаловал ему эти две тысячи экю золотом (ибо в другой монете король никогда не давал денег могущественным иностранным сеньорам), и, передав обер-камергеру эти деньги, Пьер Клере стал умолять его написать расписку в подтверждение того, что он получил деньги сполна. Но сеньор Гастингс отказался сделать это, и тогда Клере стал просить его написать хотя бы только три строчки на имя короля — что он деньги получил, дабы он, Клере, мог бы отчитаться перед королем, своим господином, и тот бы не подумал, что он эти деньги присвоил себе, ибо король — человек недоверчивый. Камергер, понимая, что просьба Клера обоснованна, сказал: «Монсеньор, то, что вы говорите, — весьма резонно, но этот дар сделан мне по доброй воле короля, Вашего господина, а не по моей просьбе. Если Вам угодно, чтоб я его принял, то передайте мне его из рук в руки без всяких расписок и свидетельств, ибо я совсем не хочу, чтобы обо мне говорили: “Обер-камергер Англии был на содержании у короля Франции", — и чтобы мои расписки оказались в его Счетной палате».

Упомянутый Клере тем и удовлетворился; он оставил ему деньги и вернулся с докладом к королю, который сильно разгневался из-за того, что он не привез расписку; но тем не менее король похвалил камергера и стал уважать его более, чем любого другого приближенного короля Англии, и отныне всегда выплачивал ему пенсию без расписок.

Таким образом наш король и уживался с англичанами. Однако на [223] короля Английского часто оказывали нажим и просили его помочь этой юной государыне. Поэтому король Английский направлял к нашему королю людей, чтобы заявить протест по этому поводу и побудить его заключить мир с нею или, по крайней мере, перемирие. Ибо среди тех, кто входил в его совет, и особенно среди членов парламента (это вроде наших штатов) оказалось несколько мудрых людей, которые были весьма прозорливы и не получали пенсий от нас, как другие. Они-то совместно с палатой общин и настаивали на том, чтобы король Английский открыто помог упомянутой барышне, утверждая, что мы его обманываем и что брак ⁷ никогда не состоится, ибо по договору, заключенному обоими королями в Пикиньи, клятвенно обещано, что за дочерью короля Английского, которую уже титуловали мадам дофиной, пришлют через год, а срок этот давно истек.

Но с какими бы увещеваниями подданные к нему ни обращались, он не желал к ним прислушиваться, и на то было несколько причин. Он был человеком грузным, погрязшим в плотских утехах, и не смог бы снести тягот войны по ею сторону моря; а кроме того, выпутавшись из очень тяжелого положения, он боялся оказаться в нем опять. К тому же в отношении нас его сердце размягчалось алчным желанием получать ежегодно в своем лондонском замке эти 50 тысяч экю. И когда его послы приезжали к нам, то их так хорошо принимали и делали им такие прекрасные подарки, что они уезжали довольные, хотя им никогда и не давали решительных ответов, что делалось ради выигрыша во времени, а лишь говорили, что через несколько дней наш король пришлет к их королю почтенных особ, которые дадут такие заверения по поводу волнующих его дел, что тот будет удовлетворен.

Итак, когда эти послы уезжали, то через три недели или месяц спустя (иногда раньше, иногда позже), что для такого случая было отнюдь не малой затяжкой, король отправлял в Англию своих послов, причем всегда таких, которые не были в предыдущем посольстве, чтобы, если предыдущие послы уже начали какие-либо переговоры, последующие не смогли бы их продолжить и не знали бы, что отвечать. Посланные обычно изо всех сил старались любыми способами так успокоить короля Английского насчет Франции, чтобы он продолжал хранить терпение и ничего не предпринимал; а он столь сильно желал заключить этот брак, как и королева, его жена, что это, вместе с другими причинами, названными мной, заставляло его не замечать того, что часть членов его совета называла великим ущербом для его королевства, тем более что он боялся разрыва брачного соглашения из-за насмешек, которые уже раздавались в Англии, особенно среди тех, кто стремился к смутам и раздорам.

Чтобы немного прояснить этот вопрос, скажу, что король, наш повелитель, никогда не желал этого брака, ибо жених и невеста не подходили друг другу по возрасту и девушка, которая нынче является королевой Англии, была намного старше монсеньера дофина, [224] являющегося сейчас нашим королем ⁸. Таким образом, благодаря этим хитростям и хождениям послов туда-сюда каждый год события затягивались на один или два месяца, и в данный сезон причинить вред нашему королю было уже невозможно. Но если бы не надежда на этот брак, то король Английский, без сомнения, не стал бы долго терпеть того, что мы захватываем крепости, столь близко от него расположенные, и постарался бы их защитить; ведь даже если бы он в самом начале объявил себя защитником мадемуазель Бургундской, то наш король, остерегавшийся действовать наудачу, без уверенности в благополучном исходе дела, не ослабил бы Бургундский дом настолько, насколько он это сделал.

Я говорю об этих вещах главным образом для того, чтобы дать понять, как ведутся дела в этом мире, и чтобы те, в чьих руках сосредоточено управление такими важными делами, смогли, если они прочтут эти воспоминания, или остеречься, или воспользоваться этим — как уж им будет полезней. Ибо хоть сами они, возможно, и будут достаточно умны, небольшое предуведомление все же может сослужить неплохую службу. По правде говоря, если бы мадемуазель Бургундская пожелала бы прислушаться к предложению выйти замуж за монсеньора Риверса ⁹, брата королевы Англии, то он помог бы ей и привел большое войско; но это был бы неравный брак, ибо он был незначительным графом, а она — самой богатой невестой в свое время.

Между нашим королем и королем Англии шли кое-какие переговоры. Между прочим, наш король предлагал ему, что если он пожелает, присоединившись к нему, лично прибыть в края, принадлежащие барышне, и захватить свою часть, то наш король даст согласие на то, чтобы он овладел Фландрией без принесения оммажа ¹⁰ и Брабантом. Наш король предлагал также, что захватит своими силами четыре самых крупных города Брабанта и затем передаст их во владение ему, королю Английскому, а кроме того, обещал оплатить ему содержание 10 тысяч англичан в течение четырех месяцев, чтобы тому легче было снести военные издержки, и предоставить многочисленную артиллерию, прислугу и конную тягу для нее — лишь бы король Английский завоевал Фландрию, тогда как он, наш король, действовал бы в других местах.

Король Английский ответил, что фламандские города слишком велики и сильны, и если их даже удастся захватить, то эту область будет трудно удержать, так же как и Брабант, и что англичанам эта война придется не по нраву, поскольку они вывозят туда много товаров; но что.если наш король соблаговолит передать Англии, раз король Английский хочет получить свою долю в этом завоевании, несколько крепостей из тех, которыми англичане прежде владели в Пикардии, как Булонь и другие, то в этом случае король Англии объявит себя его сторонником и пришлет к нему на службу людей, которых оплачивать, правда, будут за французский счет. Это был весьма мудрый ответ ¹¹. [225]

ГЛАВА II

Таким образом, как я выше сказал, от нашего короля к королю Английскому ездили туда и обратно послы, чтобы затянуть время, а силы барышни Бургундской между тем иссякали. Ибо из того небольшого числа военных, что осталось у нее после смерти отца, многие перешли на сторону короля, особенно после того, как ее покинул монсеньор де Корд, увлекший за собой и многих других. Некоторые это сделали по необходимости, поскольку их имущество находилось или в самих городах, оказавшихся под властью короля, или возле них, а также и ради того, чтобы получить от него какие-либо блага: ведь ни один другой государь не наделял ими столь щедро своих слуг, как он. Кроме того, в больших городах постоянно нарастала смута, особенно в Генте, который всюду посеял раздоры, как Вы уже слышали.

В окружении барышни обсуждалось несколько партий для нее, и говорили, что ей нужен муж, способный защитить оставшиеся у нее владения, или же что ей нужно выйти замуж за монсеньора дофина, чтобы сохранить их целиком. Некоторые очень хотели этого брака, в том числе и она сама, до того как было передано то письмо, что она вручила сеньору де Эмберкуру и канцлеру. Но другие, действуя в пользу сына герцога Клевского, указывали на юный возраст монсеньора дофина, которому было лишь девять лет или около того ¹², и напоминали, что он обещан в мужья английской принцессе; третьи же ратовали за сына императора, Максимилиана, ныне являющегося римским королем.

Барышня затаила ненависть против короля из-за упомянутого письма, которое, как ей казалось, стало причиной ее позора и гибели двух вышеупомянутых почтенных особ, когда оно было публично ей вручено, в присутствии стольких людей, о чем Вы уже слышали; и все это придало дерзости гентцам, которые удалили от нее многих слуг, разлучили ее с мачехой и сеньором де Равенштейном и настолько запугали женщин из ее окружения, что те не осмеливались ни письма вскрыть, не показав его своей госпоже, ни разговаривать с ней тихо.

И тогда она удалила от себя епископа Льежского, сына Бурбонского дома, который желал выдать ее замуж за монсеньора дофина, что было бы большой честью для нее и великой выгодой для ее страны, не будь монсеньор дофин так молод. Однако епископу не удалось осуществить свой замысел. Он удалился в Льеж, и никто больше не стал заниматься этим браком. Этот проект было бы трудно осуществить во всех отношениях, и я уверен, что если бы кто-нибудь вмешался в это дело с целью довести его до конца, то великой бы чести он не обрел, а поэтому все умолкли.

Вскоре собрался совет по этому поводу, на котором присутствовала мадам д'Альвен ¹³, первая дама барышни, которая сказала, как мне передали, что необходим мужчина, а не ребенок, и что ее госпожа [226] — женщина, способная рожать детей, а это-то и нужно стране; ее мнение и было принято. Некоторые осуждали эту даму за то, что она высказалась столь вольно, а другие хвалили и говорили, что она вела речь именно о браке и о том, что необходимо для страны. Таким образом, оставалось только найти такого мужчину. Уверен, что если бы король захотел, чтобы она вышла замуж за нынешнего монсеньера д'Ангулема ¹⁴, то она так бы и поступила — столь сильно она стремилась сохранить связь с Французским домом.

Однако господь пожелал заключения другого брака ¹⁵, и мы так и не знаем почему. Недавние события показали, что брак, который был заключен, повлек за собой самые большие войны как у нас, так и в их краях и что если бы она вышла замуж за монсеньера д'Ангулема, то войн не было бы и Фландрия, Брабант и другие области не претерпели бы великих бедствий.

Герцог Клевский находился в Генте при барышне и усиленно искал друзей в ее окружении, которые помогли бы ему женить его сына на ней, но она не была склонна к этому браку, ибо ни ей, ни ее приближенным не нравился сын герцога Клевского.

Тогда начались переговоры о браке с сыном императора, ныне римским королем, о чем в свое время уже был разговор между императором и герцогом Карлом, и все между ними было согласовано ¹⁶. По повелению отца барышня в то время даже написала письмо сыну императора и подарила ему перстень с бриллиантом; в письме говорилось, что, следуя доброй воле своего сеньора и отца, она обещает герцогу Австрийскому, сыну императора, вступить с ним в брак, о котором достигнуто соглашение, тогда, когда угодно будет ее сеньору и отцу.

Император направил нескольких послов к барышне в Гент; когда эти послы прибыли в Брюссель, их письменно известили, чтобы они подождали там, пока за ними приедут. И написал это письмо герцог Клевский, который был против их приезда и желал, чтобы они вернулись назад недовольные. Но послы, уже имевшие сношения с Бургундским домом и особенно с вдовствующей герцогиней Бургундской, которая была разлучена с барышней и находилась вне Гента, как Вы слышали, тронулись дальше, ибо она их предупредила, как мне говорили, чтобы они не останавливались в пути, невзирая ни на какие письма; она также уведомила их о том, что они должны делать по приезде в Гент, сообщив, что барышня и многие из ее окружения весьма благосклонны к их предложениям.

Вняв этому совету, послы императора двинулись прямо в Гент, несмотря на то, что им было приказано обратное; герцог Клевский был этим очень рассержен, но он не знал еще о намерениях дам. На совете было решено выслушать послов, и после того, как они сообщат о своем поручении, барышня должна их радушно приветствовать и сказать, что она посоветуется насчет того, что они сообщили, и только затем даст ответ, а до этого ничего не скажет. Так барышня и решила поступить. [227]

Упомянутые послы представили свои грамоты, как им и было приказано, и изложили свое поручение, сказав, что вопрос об этом браке был решен еще между императором и герцогом Бургундским, ее отцом, с ее ведома и согласия, как явствует из письма, написанного ее рукой, которое они представили вместе с бриллиантом, подаренным, как говорили они, в знак свадьбы; и от имени своего господина послы настойчиво просили, чтобы барышня соблаговолила выполнить желание и обещание своего сеньора и отца, сдержав тем самым и собственное слово, и вступила бы в этот брак, а также чтобы она заявила перед всеми присутствующими, действительно ли она написала упомянутое письмо и намерена ли она выполнить обещанное.

На эти слова барышня, не спрашивая ничьего совета, ответила, что именно она написала письмо и послала бриллиант по велению и желанию отца, и подтвердила свое согласие с содержанием письма. Послы выразили глубокую благодарность и, обрадованные, вернулись на свои квартиры.

Герцог Клевский был рассержен этим ответом, который шел вразрез с тем, что было решено на совете, и прямо заявил барышне, что она дурно поступила. Она же на это возразила, что иначе поступить не могла, ибо обещание было дано и ей нельзя было идти на попятную.

После таких ее слов герцог Клевский, отлично зная, что в ее окружении многие придерживаются того же мнения, через несколько дней решил вернуться в свои земли и отказаться от своего намерения. Таким образом, переговоры относительно брака были завершены, и герцог Максимилиан прибыл в Кёльн, куда за ним приехали некоторые из приближенных барышни; полагаю, что они доставили ему деньги, ибо у него их было немного — ведь его отец был удивительно скуп, как ни один другой государь или иной какой человек.

Сын императора в сопровождении 700 или 800 всадников был доставлен в Гент, где и сыграли свадьбу; но поначалу этот брак отнюдь не принес большой выгоды подданным барышни, ибо вместо того, чтобы получать деньги, они должны были их давать. Число пришедших с герцогом было совершенно недостаточно, чтобы противостоять таким силам, какими располагал король; к тому же их нравы совсем не отвечали вкусам подданных Бургундского дома, привыкших жить при богатых государях, которые обеспечивали их хорошими должностями и держали блестящий и пышный, благодаря убранству, пирам и одеянию людей и слуг, двор.

Немцы же совсем не такие, они грубы и живут, как мужланы. И я ничуть не сомневаюсь в том, что это по великому и мудрому cовету и благодаря милости божьей был принят во Франции тот закон и порядок, по которому дочери не наследуют королевства, дабы избежать того, чтобы оно оказалось в руках иностранного государя и подпало под власть иностранцев, ибо французы едва ли стерпели бы такое ¹⁷. [228]

Так же поступают и другие народы; и постепенно не остается ни одной сеньории, особенно из крупных, территория которой в конце концов не оказалась бы под властью ее уроженцев. Вы можете это видеть на примере Франции, где англичане на протяжении 400 лет владели крупными сеньориями, а сейчас у них только Кале и два небольших замка, которые им стоит немалых трудов удерживать. Остальное же они потеряли быстрее, чем завоевали, ибо в течение дня они теряли больше, нежели захватывали за год. В этом можно также убедиться и на примере Неаполитанского королевства, острова Сицилии и других провинций, которыми французы владели долгие годы; а все, что осталось в память о них, — одни лишь могилы их предков ¹⁸.

Иноземного государя терпят, если только он мудр и привозит с собой небольшую и уважающую местные порядки свиту, но когда с ним приезжает много народу, сносить его нелегко. Ведь когда он привозит или приглашает по случаю войны своих людей, то между ними и подданными почти всегда возникают разногласия, раздоры, зависть — как из-за различия обычаев и нравов, так и из-за насилий, часто совершаемых чужеземцами, не чувствующими любви к стране, в отличие от ее уроженцев, а особенно из-за того, что чужеземцы домогаются доходных должностей и стремятся к владычеству над страной. А поэтому в чужой стране государю очень трудно бывает благоразумно приводить все к согласию; и если государь не может похвалиться мудростью, которая из всех достоинств идет единственно от милости божьей, то, каковы бы ни были его другие достоинства, он вряд ли сможет достичь своей цели. И если он проживет там всю жизнь, то и у него, и у всех его приближенных будут великие заботы и тревоги, когда он состарится и его люди и слуги перестанут надеяться на улучшение его здоровья.

Когда брак был заключен, положение дел в стране почти не поправилось, ибо герцог и его жена были слишком юны. Герцог Максимилиан ни о чем не имел представления как ввиду своей молодости, так и потому, что находился в чужой стране, а также и по причине довольно дурного воспитания; его ведь не учили заниматься важными делами. А кроме того, у него не было и людей для ведения военных действий. Так что страна по-прежнему пребывала в великих затруднениях и, как кажется, пребывает и поныне. Как я сказал, это большое несчастье для страны, когда приходится искать сеньора в чужих землях; и господь оказал великую милость королевству Франции тем установлением, о котором я сказал выше и по которому дочери исключаются из числа престолонаследников, ибо малые дома благодаря этому могут вырасти, большому же королевству, как наше, это может принести одни лишь беды.

Через несколько дней после свадьбы, или же пока договаривались о ней, была потеряна область Артуа. Я считаю, что с меня достаточно не ошибаться в сути дела, а если я ошибаюсь в сроках — на месяц, чуть более или менее, то да соблаговолят читатели простить [229] меня. Позиция короля становилась все крепче, ибо ему никто не противостоял. Он то и дело брал какую-нибудь крепость, если не было перемирия или не начинались переговоры о мире; однако последние невозможно было довести до конца, поскольку противникам короля недоставало ума, из-за чего они и несли бремя войны.

Герцог Максимилиан и мадемуазель Бургундская в первый год имела сына—эрцгерцога Филиппа, ныне правящего ¹⁹. Во второй год у них была дочь Маргарита, которая ныне является королевой Франции ²⁰. В третий год родился сын Франциск, названный в память герцога Франциска Бретонского. А на четвертый год она умерла, упав с лошади или от лихорадки, но скорей всего, от падения. Некоторые говорят, что она была беременна. Это было большим несчастьем для ее людей, ибо она была дамой добропорядочной, щедрой и любимой своими подданными; ее больше почитали и боялись, чем мужа. К тому же она была владелицей этой страны. Она очень любила своего мужа и имела добрую репутацию. Смерть ее случилась в 1482 году.

В Эно король овладел городами Кенуа-ле-Конт и Боэн, которые позднее вернул. Это напугало его противников, поскольку он не искал никаких соглашений и явно желал захватить все, ничего не оставляя Бургундскому дому. Уверен, что если бы он смог раздать и раздарить по своему усмотрению все владения этого дома и его полностью уничтожить, то он бы так и сделал; но он решил вернуть эти города, захваченные в Эно, по двум причинам. Во-первых, он считал, что у государя больше сил и его положение прочнее, когда он остается в пределах своего королевства, где он миропомазан и коронован, чем за его пределами, а эти земли лежали вне его королевства (они были возвращены в 1478 году). Другой же причиной было то, что короли Франции и императоры были связаны великой клятвой ничего не предпринимать одним против империи, а другим против королевства, а эти города, о которых я говорю, находятся в империи. По той же самой причине король вернул и Камбре, предоставив ему нейтралитет, довольный уже и тем, что ему удалось его взять; правда, горожане впустили короля в город при условии сохранения в неприкосновенности их прав.

ГЛАВА III

В Бургундии война так и продолжалась, но король не мог довести ее до конца, поскольку немцы оказывали некоторое содействие принцу Оранскому, наместнику герцога Максимилиана и мадемуазель Бургундской, но делали они это ради денег, которые им выплачивал принц Оранский, а не из благоволения к герцогу Максимилиану, ибо на его сторону не встал ни один человек, по крайней мере в то время, о котором я говорю. Это были военные товарищества Швейцарской лиги, искавшие приключений, которые отнюдь не были ни друзьями, ни сторонниками Австрийского дома. [230]

Бургундия могла бы получить значительную помощь, если бы было чем ее оплачивать, и более всего в этом мог помочь герцог Сигизмунд Австрийский, дядя герцога Максимилиана, чьи земли лежали поблизости, особенно графство Феррета, которое он за несколько лет до того продал за 100 тысяч рейнских флоринов герцогу Карлу Бургундскому, а затем отнял, не вернув денег, и держит его, таким образом, и по сей день. Он никогда не отличался ни большим умом, ни большой честностью, а от таких друзей помощи мало. Он относится к тем государям, о которых я в другом месте говорил: они не желают вникать в собственные дела и знают лишь то, что их слугам угодно им сообщить, за что они в старости и расплачиваются, как случилось с герцогом Сигизмундом.

Во время этой войны в Бургундии его приближенные склоняли его на ту сторону, на какую хотели, и он почти всегда держал сторону короля против своего племянника. А под конец пожелал передать свое очень большое наследство иностранному дому, отняв его у своего собственного, ибо у него никогда не было детей, хотя он и был женат дважды. Но в итоге через три года, под влиянием другой клики приближенных, вручил все свои владения, еще при жизни, племяннику — герцогу Максимилиану, ныне римскому королю, сохранив за собой лишь пенсию в размере трети доходов, но без всякой власти и прав, в чем не раз раскаивался, как мне говорили. И если даже то, что мне об этом сообщали, неправда, тем не менее следует полагать, что именно таков бывает конец государей, предпочитающих жить не по-людски.

И они заслуживают такой хулы потому, что господь ведь возложил на них великие обязанности и вверил великую службу в этом мире. Когда люди лишены рассудка, их не в чем упрекнуть; но когда они пребывают в здравом уме и сами здоровы, а свое время проводят в праздных и глупых развлечениях, их нечего оплакивать, когда с ними случается беда; а вот если они распределяют время разумно и в соответствии со своим возрастом и сначала занимаются полезными делами и заседают на советах, а затем идут пировать и развлекаться, то тогда они достойны похвалы и способны сделать счастливыми своих подданных.

Война в Бургундии тянулась довольно долго, поскольку немцы оказывали небольшую помощь герцогу Максимилиану, тогда как силы короля были слишком велики. Бургундцам не хватало денег, и их люди, вступая с королем в соглашения, сдавали крепость за крепостью.

Однажды сеньор де Кран, королевский губернатор, осадил город Доль, главный в графстве Бургундском. В городе было мало людей, и сеньор де Кран их ни во что не ставил. Поэтому с ним случилась беда: во время вылазки горожан он, к своему позору и ущербу для короля, был застигнут врасплох и потерял часть артиллерии и немного людей,

Король, рассерженный этой неудачей, начал поэтому думать [231] о том, чтобы поставить другого губернатора Бургундии; недоволен он был и грабежами в этой области, которые и в самом деле были очень велики. Но до того, как он был отрешен от этой должности, сеньор де Кран одержал победу над отрядом немцев и бургундцев и захватил в плен самого могущественного сеньора Бургундии — сеньора де Шатогиона. Больше в этот день ничего не произошло (я говорю об этом лишь по слухам), однако сеньор де Кран покрыл себя доброй славой.

Как я уже начал говорить, король решил назначить, по вышеуказанным причинам, нового губернатора Бургундии, не трогая доходов и приобретений сеньора де Крана. Он лишил его только кавалерии, оставив ему всего шесть кавалеристов и двенадцать лучников для сопровождения. Сеньор де Кран был человеком очень тучным, и он остался доволен этим и уехал домой, благо у него были другие хорошие должности.

На его место король назначил мессира Карла Амбуазского сеньора де Шомона, очень храброго, мудрого и добросовестного человека. Этот сеньор взялся за то, чтобы привлечь на свою сторону всех немцев, воевавших в Бургундии, и не столько ради того, чтобы пользоваться их услугами, сколько для того, чтобы, поставив их на жалованье, легче было завоевать остальную часть области. Поэтому он послал людей к швейцарцам, которых называл господами — членами лиги, и сделал им великолепное, выгодное предложение: во-первых, 20 тысяч франков в год четырем городам — Берну, Люцерну, Цюриху, а также, думаю, и Фрибуру — и их трем кантонам, представлявшим собой горные деревни, — Швицу, название которого носит вся страна, Золотурну ²¹ и Унтервальдену; затем 20 тысяч франков в год частным лицам и тем людям, которые служили ему и помогали в этих переговорах. Он предлагал стать их первым союзником и гражданином и хотел получить соответствующую грамоту. По этому пункту возникли некоторые затруднения, поскольку их первым союзником всегда был герцог Савойский. Однако они согласились на его предложения и на то, чтобы поставлять королю на службу постоянно шесть тысяч человек с жалованьем в четыре с половиной немецких флорина в месяц; и это число солдат оставалось неизменным вплоть до смерти короля.

Если бы король был беден, то он не смог бы сделать этого, так что ему все обернулось на пользу, но швейцарцам, думаю, в конце концов это пойдет во вред: ибо они настолько привыкли к деньгам, о которых ранее почти не имели понятия, особенно о золотой монете, что уже сейчас между ними начинают возникать раздоры. И иначе причинить им ущерб невозможно — настолько скудны и бедны их земли и настолько сами они хорошо воюют; поэтому лишь немногие пытались бороться с ними.

После заключения этого договора, когда все немцы, находившиеся в Бургундии, перешли на службу к королю и стали получать от него жалованье, силы бургундцев были полностью подорваны. Ради [232] краткости скажу лишь, что после ряда преобразований, проведенных губернатором де Шомоном, был осажден и благодаря соглашению взят расположенный близ Доля замок Рошфор, в котором сидел мессир Клод де Водре.

Затем он осадил Доль, который не удалось захватить его предшественнику, и взял его приступом. Говорят, что некоторые наши немцы из этих вновь прибывших замыслили войти в город, чтобы защитить его, но среди них замешалось так много вольных лучников (без всякого намерения помешать немцам, но единственно ради поживы), что, когда они вошли, все предались грабежу и город был сожжен и разрушен.

Вскоре после взятия Доля губернатор осадил хорошо укрепленный город Осон, где у него были верные сторонники, и он еще до осады написал королю, прося должности для некоторых из них, и король охотно дал согласие. Хотя меня не было на месте этих событий, я тем не менее был осведомлен о них по сообщениям королю и по письмам, которые ему по этому поводу писали и которые я читал, часто даже отвечая на них по указанию короля.

В Осоне было мало людей, и их предводители, сговорившись с сеньором де Шомоном, губернатором, через пять или шесть дней сдали его. Таким образом, в Бургундии уже нечего было брать, кроме трех или четырех горных замков, как Жу и другие, и города Безансона, который был имперским городом и почти ничем не был связан с Бургундским графством. Но поскольку он был анклавом в этой области, то представлял соблазн для ее правителя. И губернатор вошел в него от имени короля, но затем покинул, и жители при этом выполнили свои обязанности так, как они привыкли делать в отношении других государей, владевших Бургундией.

Таким образом, благодаря усердию губернатора вся Бургундия была завоевана; король весьма торопил его, опасаясь, как бы у него не возникло желания, чтобы в этой области постоянно кто-нибудь выходил из повиновения и, следовательно, у него всегда найдутся дела и король не отправит его служить в другое место. Ибо Бургундия — благодатная область, и сеньор де Шомон вел себя там, как ее владелец. Сеньор де Кран, о котором я говорил, и губернатор сеньор де Шомон оба неплохо обделали там свои дела.

Некоторое время при сеньоре де Шомоне в области сохранялось спокойствие. Но затем, когда я приехал туда, несколько местечек, как Бон, Семюр и другие, восстали (меня туда отправил король вместе с пансионариями своего дома ²². Впервые тогда он вручил высшую власть этим пансионариям, но впоследствии и по сей день эта практика стала обычной). Названные города были взяты вновь благодаря умным действиям губернатора и недальновидности его врагов. На этом примере видна разница между людьми, зависящая от божьего соизволения: тем, кого господь желает поддержать, он дает самых мудрых людей или наделяет их правителя способностью находить таковых; и до сих пор он всегда давал понять, что желает [233] поддержать наших королей, как нашего покойного доброго повелителя, так и нынешнего короля, хотя иногда он и посылал им испытания.

Те, кто потерял эти города ²³, пользовались любовью жителей области и имели много людей, но они не сумели быстро разместить их по этим городам, поднявшимся и восставшим за них, и дали время губернатору собраться с силами, чего не должны были делать, зная, в каком он тяжелом положении; им следовало бы поставить людей в хорошо укрепленном Боне, который они тогда бы смогли защитить, а не в других городах.

В тот день, когда губернатор собрал войско, чтобы идти против маленького, яростно сопротивляющегося городка Вердена, будучи хорошо осведомленным о положении дел у его противников, те вошли в этот городок, намереваясь пройти оттуда в Бон и там расположиться; у них было 600 отборных кавалеристов и пехотинцев — немцев из графства Феррета, которыми командовали несколько опытных дворян из Бургундии, и одним из них был Симон де Кенже. Они сделали остановку, хотя им следовало бы идти дальше и войти в Бон, который, если бы они вошли в него, стал бы неприступен. Но никто не дал им доброго совета, и они провели в Вердене лишнюю ночь, подверглись нападению, и город был взят приступом; а затем был взят Бон — и порядок восстановлен. После этого у врагов короля в Бургундии сил больше не осталось.

В то время я находился в Бургундии с пансионариями короля, как я уже говорил; но король отозвал меня из-за какого-то письма, в котором ему сообщили, что я избавляю некоторых жителей Дижона от военного постоя. Это вместе с другим малозначительным подозрением стало причиной моей неожиданной отправки во Флоренцию. Я повиновался, как и положено, и поехал сразу же, как только получил письмо.

ГЛАВА IV

Распря, из-за которой король меня отправил туда, происходила в связи с соперничеством двух могущественных и знаменитых родов. Один — род Медичи, а другой — Пацци, который, пользуясь поддержкой папы ²⁴ и короля Ферранте Неаполитанского, замышлял убить Лоренцо Медичи со всеми его сторонниками. Однако им это не удалось, и они убили в соборе Флоренции только его брата Джулиано Медичи ²⁵ и одного человека по имени Франческино Нори, который был слугой дома Медичи и хотел прикрыть своим телом Джулиано. Лоренцо был тяжело ранен и скрылся в церковной ризнице за медными дверями, изготовленными по заказу его отца.

Один его слуга, которого он за два дня до этого выпустил из тюрьмы, сослужил ему верную службу в этом деле, приняв на себя несколько ударов. И случилось это в час большой мессы. Условным знаком, по которому должно было начаться избиение, были слова [234] молитвы «Sanctus», которые произнесет священник во время литургии.

Но произошло все иначе, нежели предполагали заговорщики. Ибо, намереваясь одержать полную победу, некоторые из них поднялись во дворец ²⁶, чтобы убить находившихся там сеньоров, которых было примерно девять человек; они переизбираются через каждые три месяца, и в их руках — все управление городом ²⁷. Но за заговорщиками почти никто не последовал, и когда они поднялись по дворцовой лестнице, за ними захлопнули двери, так что наверху их оказалось всего четверо или пятеро, и в страхе они не знали, что и говорить; сеньоры же, находившиеся наверху и уже прослушавшие мессу, вместе со своими слугами видели в окно, что в городе происходит возмущение и как Якопо Пацци с другими посреди площади перед дворцом кричит: «Свобода! Свобода!» и «Народ! Народ!». Этими криками они надеялись поднять народ, призвав его на помощь; однако народ не пожелал восстать и сохранял спокойствие, поэтому Пацци и его друзья бежали с площади, потерпев неудачу в своей затее. Видя это, магистраты, или правители, о которых я говорил и которые находились во дворце, немедленно схватили тех пятерых, поднявшихся наверх, как я говорил, без сопровождения и намеревавшихся убить этих правителей, чтобы властвовать в городе, и сразу же повесили их под окнами дворца. Среди них был повешен и архиепископ Пизанский.

Правители, видя, что весь город встал на их сторону и сторону Медичи, немедленно сообщили на все переправы, чтобы хватали и приводили к ним любого человека, который покажется подозрительным. В тот же час был схвачен Якопо Пацци и один представитель папы Сикста ²⁸, который командовал войском графа Джироламо, участвовавшего в заговоре ²⁹. Этот Пацци вместе с другими был тотчас же повешен под теми же окнами. А второму, представителю папы, отрубили голову; в городе были схвачены и другие, и всех их не мешкая повесили, в том числе и Франческо Пацци. Думаю, что всего было повешено в городе 14 важных особ и убито некое число людей помельче.

Вскоре после случившегося я от имени короля прибыл во Флоренцию; выехав из Бургундии, я почти не задерживался в пути, и у мадам Савойской, сестры нашего короля, пробыл всего два или три дня, и там меня очень хорошо приняли. Оттуда я отправился в Милан, где также остановился на два или три дня, чтобы просить у миланцев солдат в помощь флорентийцам, которые были их союзниками в то время, и они охотно согласились предоставить их, тем самым удовлетворяя просьбу короля и выполняя свой долг. Тогда они поставили 300 солдат, а позднее прислали еще.

В заключение скажу, что папа сразу же после случившегося отлучил флорентийцев от церкви ³⁰ и направил от себя и от короля Неаполитанского армию, какую только смог собрать; эта армия была мощной и прекрасной, и при ней состояло большое число знатных [235] людей. Она осадила Ла-Кастеллину, близ Сиены, и взяла ее, как и несколько других крепостей; лишь благодаря случайности флорентийцы не были полностью разбиты, ибо они долгое время жили, не зная ни войн, ни опасностей. Лоренцо Медичи, глава города, был сам [236] юным, и юные же им руководили. Они были очень упрямы, военных предводителей у них не имелось, а армия была очень слабой.

Командующим армией папы и короля Неаполитанского являлся герцог Урбинский ³¹, могущественный и мудрый человек и опытный военачальник. При ней был также сеньор Роберто да Римини ³², вошедший позднее в силу, затем сеньор Констанцио да Пезаро ³³ и некоторые другие, среди которых и два сына упомянутого короля — герцог Калабрийский и сеньор дон Федериго, которые оба еще живы ³⁴, а также большое число прочих знатных людей. Они взяли все крепости, какие только осаждали, но не так быстро, как это сделали бы мы, ибо они не столь умело разбивают лагеря и поддерживают в них порядок, как мы; но что касается снабжения и других вещей, необходимых для походной жизни, то они это делают лучше нас.

Благоволение нашего короля немного помогло флорентийцам, но не настолько, насколько мне бы хотелось ³⁵, ибо я не располагал армией для их поддержки — у меня был лишь эскорт. Я пробыл в самом городе Флоренции и на его землях один месяц; флорентийцы очень хорошо со мной обращались и взяли на себя расходы, причем в последний день обращались лучше, чем в первый. Затем король отозвал меня обратно; проезжая через Милан, я принял от нынешнего герцога Джана-Галеаццо оммаж за герцогство Генуэзское, вернее — его мать принесла мне как представителю короля оммаж за него ³⁶. А оттуда я направился прямо к королю, нашему повелителю, который устроил мне хлебосольный и радушный прием; он беседовал со мной о своих делах дольше, чем когда-либо, а затем я лег с ним спать, хотя и не был достоин такой чести и он имел достаточно других людей, более достойных. Он был столь мудр, что с ним невозможно было допустить ошибки, если только повинуешься во всем, что он повелел, и ничего не добавляешь от себя.

ГЛАВА V

Я нашел нашего короля немного состарившимся и предрасположенным к болезни. Однако это проявлялось не столь явно, и он по-прежнему вел все свои дела с большим толком. В Пикардии война так и продолжалась, и она его очень беспокоила, как и его противников, потерявших власть над этой областью.

Герцог Австрийский, нынешний римский король, имея под своим командованием фламандцев, осадил Теруан ³⁷; монсеньор де Корд, королевский наместник в Пикардии, собрал всю армию, что король держал в пределах этой области, и в помощь ей привел восемь тысяч вольных лучников для охраны. Как только герцог Австрийский узнал о его приближении, он снял осаду и двинулся ему навстречу; они сошлись в местечке под названием Гинегат ³⁸. У герцога было много людей из Фландрии, тысяч 20 или более, а также немного немцев и 300 англичан, которых вел мессир Томас Ориган, английский рыцарь, служивший еще герцогу Карлу Бургундскому. [237]

Кавалерия короля была гораздо более многочисленной, чем у противника, и она смяла герцогскую кавалерию, которую вел монсеньор Филипп де Равенштейн, и стала преследовать ее вплоть до Эра. Герцог присоединился к своим пехотинцам. В армии короля было 1100 или 1200 кавалеристов, набранных по королевскому приказу. В преследовании участвовала лишь часть из них, в том числе монсеньор де Корд, который был командующим, а с ним и монсеньор де Торси. Хотя они действовали храбро, тем не менее командующему авангардом не подобает заниматься погоней. Некоторые из наших отступили под тем предлогом, что нужно оборонять крепости, а другие просто бежали, пользуясь случаем. Пехота же герцога удерживала свои позиции и внесла смятение в наши ряды; правда, ею руководило около 200 пеших дворян из хороших фамилий. В их числе был и монсеньор де Ромон, сын Савойского дома, а также граф Нассау и некоторые другие, которые живы до сих пор. Доблесть этих последних придала силы народу, который так стойко держался, что даже удивительно, поскольку все видели, как бежала их конница. Королевские вольные лучники принялись грабить обоз герцога и сопровождавших его маркитантов и прочих. На них напали герцогские пехотинцы и перебили некоторых.

Герцог потерял убитыми и взятыми в плен больше, чем мы, но поле боя осталось за ним; уверен, что, если бы ему посоветовали вернуться к Теруану, он не застал бы там ни души, так же как и в Аррасе. Но, на свою беду, он не решился на это; правда, в таких случаях не всегда ясно, что нужно делать, а кроме того, у него были и некоторые опасения. Я рассказываю об этом с чужих слов, поскольку я при этом не присутствовал, но для продолжения рассказа мне нужно было упомянуть об этом событии.

Я находился при короле, когда пришли эти известия, и он был очень огорчен ими, ибо не привык терпеть поражения и всегда был столь удачлив во всех своих делах, что уверен был, что и дальше будет так, как ему угодно; а удачлив он был благодаря своему уму и потому, что не рисковал и не полагался на победы в сражениях, но эта битва произошла отнюдь не по его указанию. Он создавал столь большие армии, что находилось мало желающих с ними сражаться, а артиллерией снабжал их лучше, чем любой другой французский король; крепости он предпочитал брать неожиданно, причем такие, которые, как он знал, были плохо защищены. А взяв, он ставил в них столь большие гарнизоны и так обеспечивал артиллерией, что отбить их у него было невозможно. И если во вражеской крепости капитан или кто другой желал вступить в сделку и сдать ее за деньги, то он мог быть уверен, что найдет в короле купца, которого никакая, даже очень крупная, сумма не испугает, и он согласится, не скупясь, на любую.

Эта битва поначалу привела его в ужас, поскольку он считал, что ему не сказали всей правды и что она была полностью проиграна; а он прекрасно понимал, что если она проиграна, то, значит, он [238] потерял все, что захватил у Бургундского дома в этих краях, и в других местах его положение станет очень ненадежным. Однако, узнав всю правду, он успокоился и отдал распоряжение, чтобы впредь без его ведома ничего подобного не предпринимали. А монсеньором де Кордом он даже остался весьма доволен.

С этого именно момента он решил начать мирные переговоры с герцогом Австрийским, но так, чтобы они принесли наибольшую выгоду и чтобы в результате их можно было настолько связать руки герцогу с помощью его же собственных подданных (которые, как он знал, склонялись к тому же, чего добивался и он сам), что он никогда не сможет причинить ему вред.

Тогда же у него в глубине души возникло весьма серьезное желание преобразовать систему управления в королевстве, главным образом — сократить сроки проведения судебных процедур, и в связи с этим обуздать парламент; не то, чтобы он хотел урезать его полномочия, но ему было многое в нем не по душе, за что он его и не любил. Он хотел также ввести в королевстве общие кутюмы и единые меры, и чтобы все кутюмы ³⁹, переложенные на французский язык, были сведены в одну хорошую книгу, дабы покончить с плутовством и грабительством адвокатов, от которых в этом королевстве страдают гораздо сильней, чем в любом другом, и наши дворяне хорошо это знают. Если бы господь явил такую милость, даровав ему еще пять или шесть лет жизни и не слишком отягощая болезнями, то он сделал бы много добра своему королевству, ради чего он и обременял, как ни один другой король, своих подданных налогами. Ни силой, ни представлениями и протестами его нельзя было бы заставить их уменьшить, но нужно было, чтобы это шло от него самого, как и случилось бы, если бы господь пожелал оградить его от болезни. А потому хорошо поступает тот, кто делает добро, пока есть возможность и пока господь дарует здоровье.

Соглашение, которое король хотел заключить с герцогом Австрийским и его землями при помощи гентцев, предполагало брак между монсеньером дофином, его сыном и нынешним королем, и дочерью герцога и герцогини, по условиям которого за королем оставались бы графства Бургундское, Осеруа, Маконне и Шароле, а он возвращал бы Артуа, сохраняя за собой лишь цитадель Арраса в том состоянии, в какое он ее привел; ибо город Аррас ничего не стоил ввиду того, что цитадель была со всех сторон укреплена и между нею и городом был глубокий ров и массивная стена. Таким образом, цитадель была защищена, и от имени короля ее держал епископ. Сеньоры Бургундского дома всегда (по меньшей мере в течение 100 лет) сами назначали угодного им епископа Аррасского, как и капитана цитадели. Но король поставил там своих людей, желая усилить свою власть, и приказал снести городские стены и выстроить стены с другой стороны рва, так, чтобы цитадель прикрывалась со стороны города сначала глубоким рвом, а затем стенами; таким образом, он оставил город беззащитным.[239]

О герцогстве Бургундском, графстве Булонском, равно как и о городах на Сомме и кастелянствах Перонна, Руа и Мондидье, вообще не упоминалось. Когда велись эти переговоры, гентцы внимательно следили за ними, весьма сурово держа себя по отношению к герцогу и герцогине, его жене; некоторые другие города Фландрии и Брабанта, особенно Брюссель, склонились перед волей гентцев, что казалось удивительным, если учесть, что в Брюсселе всегда жили герцоги Филипп и Карл Бургундские, а потом и герцог Австрийский с герцогиней имели там резиденцию. Но те выгоды и блага, что горожане имели при упомянутых сеньорах, заставили их забыть о боге и своих сеньорах и пойти навстречу злой судьбе, с которой они позднее и столкнулись, как Вы узнаете.

ГЛАВА VI

В то время, а это был март 1479 года, между королем и герцогом было заключено перемирие, но король хотел мира, особенно в тех землях, о которых я говорил, и чтобы мир был заключен полностью к его выгоде, как я сказал. Он уже начал стареть и прибаливать; когда он находился в Форже, возле Шинона, во время обеда с ним случился удар и он потерял речь. Его подняли из-за стола и подвели к огню; окна были закрыты, и хотя он порывался подойти к ним, его кое-кто удержал от этого, думая сделать как лучше. Эта болезнь случилась с ним в марте 1480 года ⁴⁰. Он полностью потерял речь и совсем лишился рассудка и памяти.

В тот момент Вы и приехали к нему в качестве врача, монсеньор архиепископ Вьеннский. Ему сразу же поставили клистир, и Вы велели открыть окна и дать воздуха; к нему тут же стали понемногу возвращаться речь и рассудок, и позже он сел на коня и вернулся в Форж, ибо эта беда настигла его в четверти лье от него в небольшом приходе, куда он приехал на мессу.

Короля стали лечить; он объяснялся знаками, когда хотел что-либо сказать. Между прочим, он потребовал себе официала из Тура, чтобы исповедаться, и знаками дал понять, чтобы вызвали меня, поскольку я отправился в Аржантон, примерно в десяти лье оттуда. Когда я приехал, то застал его за столом, и с ним был мэтр Адам Фюме, который некогда был врачом короля Карла, а теперь докладчик ⁴¹. Был там также и другой врач по имени мэтр Клод ⁴². Король плохо понимал то, что ему говорили, но боли он совсем не чувствовал. Он показал мне знаком, чтобы я лег спать в его комнате, ибо слов почти не произносил. И я прислуживал ему на протяжении 15 дней за столом и ухаживал за ним, как камердинер, что считал своим долгом и большой честью для себя.

Через два или три дня речь и рассудок стали к нему возвращаться, и ему казалось, что никто его лучше меня не понимает, поэтому он хотел, чтобы я все время состоял при нем. Он исповедался этому официалу в моем присутствии, поскольку иначе они не понимали [240] друг друга. Ему немногое нужно было сказать. Ибо он исповедался за несколько дней до этого. Ведь французские короли, перед тем как прикасаться к золотушным, исповедуются, и наш король ни одной недели не пренебрегал этим ⁴³.

Когда ему стало немного лучше, он начал справляться, кто это силой удержал его и не дал подойти к окну. Ему сказали. И тогда он немедленно выгнал их из своего дома. Некоторых он лишил службы и велел не показываться ему на глаза; других, как монсеньора де Сегре и Жильбера де Грассе сеньора де Шанперу, он не лишил должностей, а лишь отослал прочь.

Многие были напуганы этой его фантазией и оправдывались, говоря, что они хотели сделать как лучше, и говорили правду. Но воображение у государей особое, чего не понимают те, кто берется об этом судить. Наш король ничего так сильно не боялся, как лишиться беспрекословного повиновения, стараясь, чтобы ему подчинялись без исключения во всем. Ведь король Карл, его отец, когда у него началась та болезнь, от которой он умер, вообразил, что его хотят отравить по наущению сына, и зашел в своем страхе так далеко, что вообще перестал принимать пищу; и тогда было решено по совету врачей и его наиболее влиятельных и близких слуг кормить его силой. Так и было сделано по указанию и распоряжению служивших ему людей, и ему стали вводить через рот отвар, а немного спустя после этого насилия король Карл умер. И король Людовик, который всегда был против такого образа действий, удивительно близко принял к сердцу то, что и к нему тоже применили силу; правда, он не столько сердился, сколько делал вид, и основанием для этого был страх, что его возьмут под опеку и без него будут решать все дела и вопросы под предлогом, что его рассудок не в порядке.

Когда он таким образом напугал всех тех, о ком я сказал, он осведомился о решениях совета и о депешах, которые были отправлены за последние 10 или 15 дней. А этими делами занимались епископ Альбийский ⁴⁴, его брат — губернатор Бургундии ⁴⁵, маршал де Жье и сеньор дю Люд; все они находились при короле, когда с ним случилась беда, и разместились под его покоями в двух маленьких комнатушках. Он пожелал также просмотреть полученные письма, которые приходили каждый час. Ему показали наиболее важные из них, и я их ему прочитал. Он сделал вид, что понял, взяв их в руки и, притворившись читающим, хотя ничего не разумел, сказал несколько слов или объяснил знаками, что он хотел бы предпринять.

Мы немногое могли сделать, ожидая конца его болезни, ибо он был хозяином, с которым следовало вести себя честно. Болезнь длилась около 15 дней, и затем его рассудок и речь пришли в прежнее состояние, но он был еще слаб и боялся возвращения этой напасти, он, естественно, не желал доверяться советам врачей.

Как только он стал себя хорошо чувствовать, он освободил кардинала [241] Балю ⁴⁶, которого 14 лет продержал в тюрьме, хотя за того много раз просили и апостолический престол, и другие; и в конце концов королю был отпущен этот грех, и наш святой отец, папа, прислал ему по его просьбе бреве. Когда с королем случилась эта болезнь, присутствовавшие при нем сочли его умирающим и сделали несколько распоряжений, чтобы сократить чрезмерную и тяжкую талью, которую он накануне ввел по совету монсеньера де Корда, своего наместника в Пикардии, для содержания 20 тысяч постоянно оплачиваемых пехотинцев ⁴⁷ и двух с половиной тысяч пионеров (эти люди назывались также лагерными людьми), и им он придал 1500 кавалеристов, набранных по приказу, которые должны были в случае необходимости спешиваться. Кроме того, он заказал большое число повозок для прикрытия лагеря, палаток и шатров, позаимствовав это у армии герцога Бургундского, и обходился такой лагерь в полтора миллиона франков в год. Когда все было готово, король направился посмотреть, как его разбивают возле Пон-де-л'Арша в Нормандии, на прекрасной равнине; там были и шесть тысяч швейцарцев, о которых я говорил. Взглянув на это всего лишь раз, он вернулся в Тур, где болезнь его возобновилась. Он вновь потерял речь, и в течение двух часов его считали умершим; случилось это на галерее в присутствии нескольких человек, и его положили на соломенный тюфяк.

Монсеньор де Бушаж и я препоручили его монсеньеру святому Клоду, и все остальные, присутствовавшие там, сделали то же самое, К нему сразу же вернулась речь, а через час он, совсем ослабев, стал бродить по дому. Заболел он во второй раз в 1481 году, но, как и прежде, продолжал разъезжать по стране. Он побывал у меня в Аржантоне, где провел целый месяц, будучи сильно больным; оттуда отправился в Туар, где также был болен, и совершил поездку в Сен-Клод, ибо был препоручен святому Клоду, как Вы слышали.

Выехав из Туара, он отправил меня в Савойю против сеньоров де ла Шамбра, де Мьолана и де Бресса ⁴⁸, хотя прежде он оказывал им тайно помощь, пока они не схватили в Дофине сеньора д'Иллена ⁴⁹, которому поручил охрану герцога Филиберта, своего племянника ⁵⁰. Вслед за мной он послал кавалерию, которую я повел в Макон против монсеньора де Бресса. Однако мы с ним тайно пришли к согласию, и он схватил сеньора де ла Шамбра, когда тот спал в комнате с герцогом, в Турине, что в Пьемонте, и затем дал мне об этом знать. Я сразу же отвел свою кавалерию, и он с герцогом Савойским прибыл в Гренобль, где монсеньор маршал Бургундский ⁵¹, маркиз де Ротлен и я встретили их. Король потребовал, чтобы я приехал к нему в Боже, в Божеле, и я был поражен, увидев его таким истощенным и худым, и недоумевая, как он может ездить по стране; но его крепкое сердце не сдавалось.

В Боже он получил письмо с сообщением о том, что герцогиня Австрийская умерла, упав с лошади. Конь, на котором она ездила, был горяч и сбросил ее на большое бревно. Некоторые говорят, [242] правда, что она упала в приступе лихорадки. Но как бы там ни было, немного дней спустя после падения она умерла, и это было великое горе для ее подданных и друзей, ибо после ее смерти они, больше не знали мира; ведь народ Гента ее почитал гораздо больше, чем мужа, поскольку она была владелицей страны. И случилось это в 1482 году.

Когда король пересказывал мне эти новости, он ликовал. У нее осталось двое детей под опекой гентцев ⁵², а гентцы, как он знал, были склонны к раздорам и мятежам против Бургундского дома, так что королю казалось, что его час настал, тем более что герцог Австрийский был юн, а его отец-император держался в стороне и к тому же был крайне скуп и занят своими войнами.

С этого часа король начал оказывать давление на правителей Гента с помощью монсеньора де Корда и договариваться о браке своего сына, монсеньора дофина, с дочерью герцога, Маргаритой, которая ныне является нашей королевой; чаще всего он обращался к одному пансионарию города по имени Гийом Рен ⁵³, человеку мудрому, но злокозненному, а также к другому по имени Копеноль ⁵⁴, служащему при эшевенах, который был башмачником и пользовался большим доверием горожан, ибо столь необузданный народ только такого пошиба людям и вручает власть.

Король вернулся в Тур. Там он настолько огородил себя от мира, что лишь немногие люди его видели. Он без причин стал удивительно подозрительным ко всем, боясь, как бы его не лишили власти или не умалили ее; он удалил от себя всех привычных ему людей, даже самых близких, какие только у него были, хотя не лишил их ничего. Они разъехались, чтобы нести службу в других местах, или вернулись домой; но так продолжалось недолго, ибо жить ему оставалось уже немного и он делал настолько странные вещи, что те, кто не знал его, считали, что он свихнулся; но они его просто не понимали.

Что касается подозрительности, то все могущественные государи таковы, особенно такие мудрые и имеющие много врагов и недоброжелателей, как он. Более того, он знал, что его не любят в королевстве ни большие люди, ни малые, поскольку он обременил народ налогами так, как ни один другой король, хотя у него и было благое намерение облегчить это бремя, как я говорил, но ему следовало бы заняться этим пораньше.

Король Карл VII при посредничестве некоторых мудрых и добрых рыцарей, которые своей службой помогли ему отвоевать Нормандию и Гиень у англичан, стал первым, кто добился права облагать страну тальей по своему усмотрению, без согласия штатов королевства ⁵⁵. Но тогда для этого были серьезные основания: нужно было и обеспечить безопасность отвоеванных областей, и избавиться от наемных отрядов, грабивших королевство ⁵⁶. Поэтому сеньоры Франции дали свое согласие на это, за что им были обещаны пенсии из тех денег, что собирались с их земель. [243]

И если бы наш король дольше прожил и при нем оставались его прежние советники, то к настоящему времени он далеко бы продвинулся в этом деле ⁵⁷. Но, не успев этого сделать, он обременил свою душу и души своих преемников тяжким грехом и нанес глубокую рану своему королевству, от которой долго не удастся излечиться; к тому же он ущемил королевство и тем, что создал по примеру итальянских сеньоров наемную армию.

Король Карл VII в час своей кончины взимал с королевства в общей сложности 1 миллион 800 тысяч франков и содержал всего 1700 кавалеристов, набранных по приказу, и они поддерживали добрый порядок в провинциях его королевства, так что еще задолго до его смерти солдаты перестали бродить по королевству, что было великим облегчением для народа. А в час кончины нашего повелителя, короля Людовика, в казну поступало 4 миллиона 700 тысяч франков ⁵⁸; кавалеристов было около четырех или пяти тысяч, а пехотинцев, как размещенных по лагерям, так и других ⁵⁹, более 25 тысяч человек.

Таким образом, не стоит удивляться тому, что у него были всякие дурные мысли и подозрения и что он чувствовал, что ему добра не желают, хотя среди тех, кого он вскормил и облагодетельствовал, нашлось бы много таких, которые и перед лицом его смерти остались бы ему верны.

В Плесси-дю-Парк, где он жил, к нему почти никто не приходил, кроме домашних слуг и лучников, которых у него было изрядное число — четыре сотни, и они ежедневно несли охрану, прохаживаясь по замку и стоя у ворот. Ни один сеньор и никто из важных особ не жил там, и туда почти никогда не пропускали влиятельных сеньоров группами. Его посещал только монсеньор де Боже, нынешний герцог Бурбонский, который являлся его зятем. Вокруг всего замка Плесси он велел на подходе ко рву установить решетку из толстых железных прутьев, а в стены вделать железные броши с многочисленными остриями. Он также приказал поставить четырех больших железных «воробьев» ⁶⁰ — в таких местах, откуда легче было вести стрельбу, и это было грандиозное дело, ибо стоили они более 20 тысяч франков. А под конец он велел, чтобы 40 арбалетчиков день и ночь сидели во рву и по ночам, до того как утром откроют ворота, стреляли во всякого, кто будет приближаться. Ему все более казалось, что его подданные выжидают удобного момента, чтобы лишить его власти.

По правде говоря, кое-кто действительно поговаривал о том, чтобы войти в Плесси и ускорить ход событий в нужном направлении, поскольку они развивались слишком медленно, но пойти на это все же не осмелились и поступили разумно, ибо охрана была очень сильна.

Король часто менял камердинеров и других слуг, говоря, что таким способом он поддерживает чувство страха и уважение к себе. Для осуществления управления он держал при себе одного или двух [244] человек, худородных и имевших довольно дурную славу, которые, однако, должны были понимать, если у них хватало ума, что с его смертью они могут лишиться всего. Так с ними и случилось ⁶¹. Они не передавали ему ничего из того, что им писали и о чем просили, если только это не касалось безопасности и защиты государства, ибо ничто иное короля не интересовало.

В то время у него со всеми был заключен мир или перемирие. Своему врачу он платил ежемесячно по 10 тысяч экю, так что через пять месяцев тот имел 54 тысячи экю.

Мечтая об исцелении, он уповал на бога и святых, понимая, что только чудо может спасти его; по примеру некоего короля, которому господь бог продлил жизнь за его смирение и раскаяние, а также благодаря молитвам одного святого пророка наш король, который своим смирением превосходил всех государей мира, стал искать какого-либо монаха или благочестивого человека, чтобы тот выступил за него заступником перед богом и помог продлить его дни, и ему называли таких во всех концах света. За некоторыми из них он посылал. Кое-кто приезжал поговорить с ним, и он вел речь только о продлении жизни. Большинство мудро отвечало на это, что у них нет такой власти.

Он делал большие, и даже слишком большие пожертвования церквам, хотя архиепископ Турский ⁶², человек благой и святой жизни, кордельер и кардинал, писал ему, помимо всего прочего, чтобы он лучше брал деньги у каноников церквей, которых он богато одарил, и распределял их среди бедных тружеников и прочих, кто платит огромные налоги, нежели взимал с них подати и отдавал деньги богатым церквам и каноникам, как он это делает. За год число его обетов, приношений и даров в виде реликвариев и ковчежцев весьма выросло: здесь и серебряная ограда для святого Мартина Турского, весившая около 18 марок ⁶³, и ковчежец для монсеньора святого Евтропия Сентского, и реликварии, которые он подарил Трем волхвам в Кельне, Божьей матери в Ахене, что в Германии, святому Сервию Утрехтскому, а также ковчежец святому Бернардину в Аквиле, что в Неаполитанском королевстве, золотые чаши, посланные святому Иоанну Латеранскому в Рим ⁶⁴, и много других золотых и серебряных даров церквам его королевства, что в общем составляет сумму в 700 тысяч франков.

Он подарил церквам и много земель, но этот дар за ними сохранен не был. В общем, пожертвования были огромные.

ГЛАВА VII

Из людей, известных своей набожностью, король выбрал одного человека по имени брат Робер ⁶⁵ и послал за ним в Калабрию. Король называл его «святым человеком» за его набожную жизнь; и в его честь нынешний король основал монастырь в Плесси-дю-Парк, [245] вместо часовни близ Плесси, что стояла возле моста. Этот отшельник в возрасте 12 лет поселился под скалой и прожил там до 43 лет ⁶⁶ или около того, пока наш король не послал за ним своего майордома, которого сопровождал принц Тарентский, сын Неаполитанского короля, ибо отшельник не хотел ехать без разрешения папы и своего короля, что свидетельствовало об уме этого простого человека, основавшего две церкви в мавританских землях.

С тех пор, как он стал вести отшельническую жизнь, он перестал есть — и не ест и поныне — мясо, рыбу, яйца, молочные кушанья и не употребляет никаких жиров. Мне кажется, не приходилось видеть другого человека, который вел бы столь праведную жизнь и чьими устами столь несомненно вещал бы дух святой; он был грамотен, хотя и не посещал школы. Правда, ему помогал его итальянский язык ⁶⁷. Этот отшельник проехал через Неаполь, и его там приняли с почетом, как важного апостолического легата; его посетили и король Неаполитанский, и его дети, и говорил он с ними так, словно был воспитан при дворе. Оттуда он проехал в Рим, и его навестили все кардиналы. У папы он трижды получил аудиенцию с глазу на глаз, каждая из которых длилась по три или четыре часа, и сидел рядом с ним в прекрасном кресле, что было великой честью для столь маленького человека; а отвечал на вопросы он так, что все поражались. Наш святой отец пожаловал ему разрешение основать орден, получивший название «Отшельники святого Франциска».

Затем он приехал к королю, который почтил его так, как если бы это был сам папа: он встал перед ним на колени, умоляя просить бога за него, чтобы господь соизволил продлить ему жизнь. И тот ответил, как подобает мудрому человеку. Я много раз слышал его, когда он говорил перед нынешним королем ⁶⁸ в присутствии всех вельмож королевства, ибо он два месяца жил при нем; и казалось, что он говорил и учил по вдохновению божьему, поскольку иначе он не смог бы высказать того, что высказал. Он еще жив и поэтому может измениться к лучшему или к худшему, так что я помолчу о нем. Появление этого отшельника, которого называли святым человеком, у многих вызвало смех, но они не имели понятия о думах нашего мудрого короля и не знали, для чего он его пригласил.

Наш король жил в Плесси, полный тех подозрений, о которых я говорил, и держал при себе немногих людей, не считая лучников; из-за своей мнительности он не позволял никому из тех, кому не доверял, оставаться в Type или близ него, но всех их удалял подальше от себя, приказав лучникам выпроваживать их.

Разговоры с ним велись исключительно о важных делах, имевших к нему отношение. У него был вид скорее мертвого человека, нежели живого,— столь невероятно он был истощен. Одевался он богато, чего раньше не имел привычки делать, и носил только платья из малинового атласа, подбитые красивым куньим мехом; такого меха он довольно много раздарил, хотя его и не просили об этом, ибо никто не осмелился бы обратиться к нему с такой просьбой. [246]

Он назначал жестокие наказания, чтобы его боялись, ибо опасался, что ему перестанут повиноваться, как он сам мне признавался. Он смещал служащих, разжаловывал военных, сокращал или полностью отнимал пенсии и, как он говорил мне за несколько дней до своей смерти, проводил время, делая и переделывая людей. Таким манером он заставил говорить о себе в королевстве больше, чем когда-либо раньше, и поступал так из страха, как бы его не сочли умершим, ибо, как я неоднократно говорил, с ним виделись немногие люди, и когда шли разговоры о его действиях, то никто не сомневался в том, что он жив, и с трудом верили в его болезнь.

А за пределами королевства он повсюду рассылал людей, чтобы поддержать проект брака дофина с английской принцессой, и ради этого хорошо всем платил — и королю Эдуарду, и частным лицам. В Испанию он отправлял послов с заверениями в самых дружеских и добрососедских чувствах и таким образом постоянно напоминал о себе. Повсюду ему покупали за любую цену добрых лошадей и мулов, но не в нашем королевстве, а в тех странах, где он хотел бы, чтоб его считали здоровым.

За собаками он отправлял куда угодно: в Испанию — за гончими, в Бретань — за маленькими борзыми и дорогими испанскими борзыми; в Валенсию — за маленькими мохнатыми собачками, за которых заплатил дороже, чем их продавали. В Сицилию он специально послал человека приобрести у одного местного чиновника мула и заплатил за него вдвое; в Неаполь послал за лошадьми. Отовсюду ему привозили диких животных: из Берберии — своеобразных маленьких волков, которые не больше лисы и называются шакалами; в Данию поехали за лосями, которые станом похожи на оленей, но большие, как буйволы, и с короткими мощными рогами, и за северными оленями, станом и мастью похожими на ланей, но с гораздо более ветвистыми рогами, и я видел северного оленя с 54 рожками. За три пары таких животных он уплатил купцам 4500 немецких флоринов.

Однако, когда ему их доставляли, он не проявлял к ним никакого интереса и по большей части даже не разговаривал с теми, кто их привозил. И поступал он так все ради того, чтобы соседи и подданные его боялись сильнее, чем когда-либо раньше, но это был его конец, а потому он и вел себя таким образом.

ГЛАВА VIII

Возвращаясь к главной теме нашего разговора и завершая эти воспоминания, нужно сказать о заключении договора о браке между нынешним королем, которого тогда звали монсеньором дофином, и дочерью герцога и герцогини Австрийских, что сделано было благодаря гентцам, к великому неудовольствию короля Эдуарда Английского, обманутого в надежде на брак своей дочери с монсеньором [247] дофином, нынешним королем Франции, а этого брака он и королева, его жена, желали больше всего на свете, так что даже не поверили бы никому — ни своему подданному, ни кому другому, если бы им стали предрекать, что все произойдет наперекор их желанию. Ведь совет Англии несколько раз предупреждал, когда наш король завоевывал Пикардию, которая лежит рядом с Кале, что, захватив ее, он может попытаться взять также Кале и Гин. То же самое говорили постоянно находившиеся в Англии послы герцога и герцогини Австрийских, бретонцы и другие, но король Английский ничему не верил, по-моему, не столько по недомыслию, сколько из-за алчности, ибо он не хотел потерять тех 50 тысяч экю, что выплачивал ему наш король, как не хотел и расставаться с удобствами и удовольствиями своей мирной жизни.

По поводу брака дофина с дочерью герцога Австрийского однажды был собран совет в Алсте, во Фландрии, на котором присутствовали герцог Австрийский, нынешний римский король, и депутаты штатов Фландрии, Брабанта и других областей, принадлежащих герцогу и его детям. На совете гентцы действовали наперекор желаниям герцога; до этого они изгнали некоторых людей герцога, отобрали у него сына, а затем заявили ему, что хотят, чтобы этот брак, о котором я говорю, был во имя мира заключен, и заставили его дать согласие против собственной воли. Ведь он был очень молод и при нем почти не было благоразумных людей, поскольку едва ли не все сторонники Бургундского дома или погибли, или перешли на нашу сторону (я имею в виду важных особ и таких, кто способен давать советы и оказывать помощь). А своих людей у него было мало. Кроме того, потеряв жену, которая была владелицей этих областей, он не осмеливался говорить столь решительно, как раньше.

Короче говоря, король, извещенный об этом монсеньором де Кордом, весьма обрадовался. Был назначен день, когда ему должны были привезти в Эден невесту дофина. А за несколько дней до того, а было это в 1481 ⁶⁹году , сеньору де Корду был сдан за деньги хорошо укрепленный город Эр, расположенный в Артуа, который очень важен для фламандцев, поскольку находится на границе области; а сдал город сеньор де Коен ⁷⁰ из Артуа, который держал город от имени герцога Австрийского и сеньора де Бевра, своего капитана. И хотя фламандцы хотели умалить силу своего государя, они все же боялись ослабления своих границ и расширения владений короля.

Когда все, о чем я говорил, было согласовано, к королю прибыли послы Фландрии и Брабанта. Однако решающее слово оставалось за гентцами, которые были наиболее сильными и держали в своих руках герцогских детей; но они всегда первыми были готовы ко всяким смутам. С послами приехали от имени римского короля, чтобы добиться мира для своей страны, и некоторые рыцари, юные и неразумные, как он сам. Среди них были мессир Жан де Берг и мессир Бодуэн де Ланнуа, а также один секретарь.

Король был уже очень болен и с большой неохотой решился допустить [248] их до себя; очень тяжело было ему принести и клятву во исполнение заключенного договора, и все это потому, что он не хотел, чтобы его видели. Однако он дал клятву, ибо ему это было выгодно; он ведь неоднократно изъявлял желание заключить упомянутый брак, но при этом хотел получить лишь графство Артуа или Бургундское графство, одно из двух, но господа гентцы, как он их называл, отдали ему оба, а сверх того еще и графства Шароле, Маконне и Осеруа. И если бы они могли передать ему также графства Эно и Намюр со всеми бургундскими подданными, говорящими по-французски, то они охотно сделали бы и это, чтобы ослабить своего сеньора.

Король, наш повелитель, был очень мудр и хорошо понимал, что такое Фландрия и что значит лишить фландрского графа области Артуа, которая лежит между владениями французского короля и Фландрией и является как бы уздой для фламандцев, ибо оттуда графу поставляют добрых солдат, с помощью которых он наказываает фламандцев, когда они творят глупости. А потому, отнимая у графа Фландрского область Артуа, король делал его самым несчастным сеньором мира, ибо тот уже не мог рассчитывать на повиновение подданных и попадал в зависимость от воли гентцев. В этом посольстве, о котором я сказал, главными были Гийом Рен и Копеноль, правитель Гента, которых я выше упоминал.

По возвращении посольства назад в Эден была привезена и передана в руки монсеньора де Корда герцогская дочь; это было в 1483 году. Ее привезла мадам де Равенштейн, незаконная дочь покойного герцога Филиппа Бургундского, а приняли ее от имени короля нынешние монсеньор и мадам де Бурбон, а также сеньор д'Альбре и другие; они отвезли ее в Амбуаз, где находился монсеньор дофин.

Если бы герцог Австрийский мог отнять ее у тех, кто ее сопровождал, пока они еще не выехали за пределы его земель, то он это охотно бы сделал, но гентцы послали с ней сильную охрану. Кроме того, ему начали полностью отказывать в повиновении, и множество людей присоединилось к гентцам, поскольку те держали в своих руках сына герцога и благодаря этому смещали и назначали людей как им было угодно. Среди прочих их сторону держал и сеньор де Равенштейн, брат герцога Клевского и главный воспитатель этого ребенка, которого звали герцогом Филиппом и который жив по сю пору, и если господь дарует ему долгую жизнь, то он дождется большого наследства ⁷¹.

Кто радовался этому браку — а король Английский горько сожалел, ибо он воспринял его как позор и насмешку над собой и очень боялся, что потеряет пенсию, или дань, как ее называли англичане, которую выплачивал ему наш король. Он боялся также, как бы в Англии не стали его презирать и не подняли восстание против него, особенно если учесть, что он не пожелал в свое время прислушаться к советам. К тому же он видел, сколь усилился и сколь близко подошел [249] к его владениям наш король; это его так сильно удручало, что он, получив эти новости, заболел и вскоре умер, как говорят некоторые, от удара. Как бы там ни было, но причиной болезни, от которой он умер так быстро, была скорбь, вызванная этим браком. В великое заблуждение впадает государь, когда свое мнение ценит больше, чем мнения других, ибо это приводит подчас к большим несчастьям и потерям, которые нельзя возместить. И случилась его смерть в апреле 1483 года ⁷².

Как только этот король умер, наш король был немедленно извещен о случившемся, но не выразил никакой радости. А через несколько дней он получил письмо от герцога Глостерского (приказавшего умертвить двух сыновей короля Эдуарда, своего брата), который захватил корону Англии и стал именоваться королем Ричардом.

Этот король искал дружбы нашего короля и, как я думаю, очень хотел получать вышеупомянутую пенсию, но король не пожелал отвечать на его письмо и не стал слушать его посланца, считая герцога Глостерского жестоким злодеем; ведь после кончины короля Эдуарда герцог Глостерский принес оммаж своему племяннику как королю и верховному сеньору, а затем совершил свое преступление и велел предать позору в парламенте Англии двух дочерей Эдуарда, объявив их незаконнорожденными, для чего воспользовался тем, что сообщил ему английский епископ Батский, который в свое время был облечен большим доверием короля Эдуарда, но затем был им смещен и заключен в тюрьму, откуда его выпустили за большой денежный выкуп. Этот епископ утверждал, что король Эдуард поклялся жениться на одной английской даме (и он назвал ее имя), поскольку был влюблен в нее и хотел пользоваться ее ласками, и обещание это дал при нем, епископе. В результате он делил с ней постель, но и в мыслях не держал выполнять свое обещание. Так что такие игры очень опасны, и свидетельство тому — эти улики против короля.

Я знал немало придворных, которые, если бы им подвернулось столь приятное приключение, не упустили бы его и дали бы такое же обещание. Этот злодей епископ лелеял месть в своем сердце почти 20 лет. Но за это он был наказан; у него был горячо любимый сын, которого король Ричард хотел всячески облагодетельствовать и женить на одной из упомянутых двух дочерей брата, лишенных своего достоинства, а именно на той, что нынче является королевой Англии и имеет прекрасных детей. Этот сын по приказу короля Ричарда, его господина, служил на военном корабле, который был захвачен у нормандского побережья. После споров между теми, кто взял его в плен, он был доставлен в парижский парламент и помещен в Пти-Шатле, где и просидел, пока не умер от истощения и голода.

Король Ричард, умертвивший двух своих племянников, не намного пережил его, как и герцога Бекингемского. Ибо господь очень быстро послал королю Ричарду врага, у которого не было ни гроша за душой и, как кажется, никаких прав на корону Англии —-в общем, [250] не было ничего достойного, кроме чести; но он долго страдал и большую часть жизни провел пленником, преимущественно в Бретани, попав в возрасте 18 лет в руки герцога Франциска (который, правда, хорошо обращался с ним как пленником); получив немного денег от нашего короля и набрав около трех тысяч нормандцев — самых больших головорезов, каких только удалось найти, он высадился в Уэльсе, где к нему присоединился его отчим, сеньор Стенли, почти с 25 тысячами англичан. К исходу третьего или четвертого дня он сошелся с этим злодеем королем Ричардом, и тот был сразу же убит, а он короновался и царствует по сей день.

Я уже рассказывал в другом месте об этих событиях, но здесь уместно было упомянуть о них еще раз, чтобы показать, как господь в наше время платит наличными, не откладывая на будущее, за подобные жестокости. Он наказал и многих других в то же самое время, в чем Вы убедились бы, если бы нашлось кому об этом поведать.

ГЛАВА IX

Итак, заключив столь желанный для него брак дофина ⁷³, король держал фламандцев в своих руках; Бретань, которую он ненавидел, жила с ним в мире (он навел на бретонцев страх, разместив на границе с ними большое войско); в Испании также все было спокойно, и король и королева Испанские желали только дружбы с ним, правда, и их он держал в напряжении и вводил в расходы из-за области Руссильон, которая перешла к нему от Арагонского дома, переданная королем Хуаном Арагонским, отцом ныне царствующего короля Кастилии, в качестве залога, пока не будут выполнены некоторые условия договора, которые и до сих пор еще не выполнены ⁷⁴.

Что касается государств Италии, то они искали его дружбы, заключили с ним несколько союзных договоров и часто присылали свои посольства. В Германии ему подчинялись швейцарцы не менее, чем его собственные подданные. Короли Шотландии и Португалии были его союзниками. Часть Наварры делала все, что он пожелает⁷⁵. Собственные подданные трепетали перед ним, и что бы он ни приказал, выполнялось сразу же, беспрекословно и безоговорочно.

Со всего света ему присылали вещи, которые считались полезными для поддержания его здоровья. Папа Сикст, последний из усопших пап, носивших это имя ⁷⁶, будучи извещен о том, что король из благочестия желает получить антиминс ^76а, на котором служил мессу святой Петр, тут же прислал его вместе с другими реликвиями, которые ему были позднее возвращены.

Священная склянка с миром, находившаяся в Реймсе и никогда не покидавшая своего места ⁷⁷, была принесена ему прямо в его комнату в Плесси и, когда он умирал, стояла на буфете. Он намеревался помазаться миром, как это было сделано при его коронации; и хотя многие полагали, что он хотел умастить все тело, в это поверить [251] нельзя, поскольку склянка очень мала и не содержит такого количества этого масла. Я видел ее в то время, о котором говорю, а также и тогда, когда Короля погребали в соборе Клерийской богоматери.

Турок, ныне царствующий ⁷⁸, направил к нему посла, который доехал до Прованса. Но король не пожелал принять его и не позволил ему ехать дальше. Посол вез ему большой список реликвий, оставшихся в Константинополе в руках Турка, которые тот предлагал королю вместе с большой суммой денег, чтобы король соблаговолил получше охранять брата этого Турка, находившегося в нашем королевстве в плену у родосцев ⁷⁹. Сейчас он в Риме, в руках папы.

Из всего сказанного можно понять, сколь умен и велик был наш король, и то, как его уважали и почитали в мире, как лечили его, чтобы продлить ему жизнь, и благочестивыми, угодными богу средствами, и мирскими. Однако все это было бесполезно, и он должен был перейти туда, куда перешли и его предшественники. Господь был очень милостив к нему, ибо он не только создал его самым мудрым, самым щедрым и самым достойным из всех государей, что царствовали одновременно с ним и были его врагами и соседями, которых он во всем превосходил, но и позволил ему пережить их, хотя и не надолго; ведь герцог Карл Бургундский и его дочь герцогиня Австрийская, король Эдуард и герцог Галеаццо Миланский, король Хуан Арагонский — все они умерли раньше него; правда, герцогиню Австрийскую и короля Эдуарда он пережил совсем не намного. У всех у них добро совмещалось со злом, ибо они были людьми; но без всякой лести можно сказать, что у него было гораздо больше качеств, соответствующих его положению короля и государя, нежели у любого другого. Я почти со всеми этими государями был знаком и знал, на что они способны, а потому сужу справедливо.

ГЛАВА Х

В этом, 1482 году король пожелал увидеть монсеньора дофина, своего сына (которого не видел уже несколько лет), поскольку настороженно относился к его общению с множеством людей при дворе: он заботился о здоровье ребенка и в то же время опасался, что его могут сбить с пути и воспользоваться им для создания какой-нибудь коалиции в королевстве. Ибо именно так случилось с ним самим, когда он в 13-летнем возрасте ⁸⁰ по наущению некоторых сеньоров королевства выступил против короля Карла VII, своего отца; эта война получила название Прагерии и длилась недолго. Среди прочего он рекомендовал своему сыну, монсеньору дофину, некоторых советников и всячески убеждал его никого не лишать службы, ссылаясь на собственный опыт: когда король Карл VII, его отец, почил в бозе и корона перешла к нему, он разжаловал всех добрых и именитых рыцарей королевства, которые служили его отцу и помогли ему отвоевать Нормандию и Гиень, изгнать англичан из королевства и восстановить [252] мир и добрый порядок, благодаря чему оно ему досталось в цветущем состоянии, и тем самым навлек на себя большую беду, ибо из-за этого началась война так называемого Общественного блага (о ней я рассказывал в другом месте) и она могла привести к тому, что его бы лишили короны.

Вскоре после того, как король поговорил с монсеньером дофином, своим сыном, и завершил переговоры о его браке, о чем я уже говорил, его постигла болезнь, которая и унесла его из этого мира; она началась в понедельник и продолжалась до субботы той же недели, предпоследнего дня августа 1483 года. Я присутствовал при его кончине, поэтому хочу немного о ней рассказать.

Как только с ним случилась эта беда, он потерял речь, как бывало и прежде, а когда она к нему вернулась, он чувствовал себя как никогда слабым, хотя еще и до этого он был так слаб, что с большим трудом подносил руку ко рту; а худым и истощенным он был настолько, что вызывал жалость у всех, кто его видел.

Король, решив, что умирает, в тот же час послал за монсеньером де Боже, мужем своей дочери, который ныне является герцогом Бурбонским, и велел, чтобы тот отправился к его сыну, королю (именно так он назвал его), в Амбуаз, поручив дофина и всех его слуг его попечению; он передал герцогу все королевские полномочия и обязанности, велел никого не допускать до короля и наставил его во многих важных и необходимых делах. И если бы сеньор де Боже во всем или хотя бы отчасти следовал его наставлениям (ибо некоторые из них были весьма необычными и их невозможно было придерживаться), так, чтобы в общем они были выполнены, то уверен, что это пошло бы на пользу и королевству, и ему самому, если иметь в виду последующие события.

Затем он послал к сыну канцлера со всеми его служащими, чтобы отвезли королевские печати. Туда же отправил часть лучников из охраны, с капитаном, весь свой охотничий и соколиный двор и всех прочих. Всех навещавших его он также отправлял в Амбуаз к королю, как он говорил, и просил хорошо ему служить. И через всех передавал ему что-нибудь, а более всего через Этьена де Века, который был воспитателем нового короля и служил у него первым камердинером, за что король, наш повелитель, сделал его бальи города Мо.

Речь, восстановившись, ему уже более не изменяла, как не изменял и рассудок, который никогда не был столь здравым, ибо ему постоянно прочищали желудок и потому испарения не поднимались в голову. За все время болезни он не издал ни одной жалобы, в отличие от других, которые держатся иначе, когда чувствуют себя плохо. Я, по крайней мере, принадлежу по натуре к этим последним и знаю еще некоторых таких же — ведь недаром говорят, что жалобы облегчают боль. [253]

ГЛАВА XI

Речь его все время была вразумительной; и длилась его болезнь, как я сказал, с понедельника до субботнего вечера.

Здесь я хотел бы сравнить горе и зло, что он причинил другим людям, с тем горем и злом, которые он претерпел сам перед смертью, поскольку я надеюсь, что его страдания зачтутся ему как частичное очищение от грехов и откроют ему врата рая; и если его страдания были не столь велики и продолжительны, как причиненные им другим людям, то, значит, у него было иное и более высокое предназначение в этом мире, чем у них. Ведь если даже он и не страдал ни от кого, а, напротив, добился такого повиновения, что казалось, будто вся Европа для того только и создана, чтобы ему служить, то в этом случае и то малое, что ему пришлось снести против своей воли и привычки, ему было очень тяжело пережить.

Он не переставал надеяться на того доброго отшельника, который, как я говорил, приехал из Калабрии и находился в Плесси, и постоянно посылал к нему с просьбой, чтобы тот соблаговолил продлить ему жизнь, ибо, несмотря на все указания, что он дал тем, кого отправил к монсеньеру дофину, своему сыну, он воспрял духом и обрел надежду избежать смерти. И если бы такое случилось, он удалил бы от себя всех, кого направил в Амбуаз к новому королю. В связи с теми надеждами, что он возлагал на отшельника, один теолог и другие ⁸¹ решили сказать ему, что он обольщается и что в его случае он может рассчитывать только на милосердие божье; при этом разговоре присутствовал его врач, мэтр Жак Куатье, которому он всего более доверял и платил ежемесячно 10 тысяч экю, надеясь, что тот продлит ему жизнь. Итак, мэтром Оливье и этим врачом, мэтром Жаком, было принято решение сказать королю, что нужно думать только о своей совести, оставив все прочие мысли, и не надеяться на этого святого человека, на которого он возлагал упования.

И точно так же, как он в свое время очень быстро возвысил их без достаточных оснований до положения столь высокого, какого они не заслуживали, так и они быстро взялись без страха высказать это, отбросив почтительность и уважение, с которыми должно обращаться к государю, к которому их и подпускать бы не стоило; и поступили они так, как добро бы поступить было тем людям, которых король долгое время держал при себе, а незадолго перед смертью удалил из-за своих подозрений. И подобно тому, как было объявлено о смерти двум важным особам, которых он некогда казнил, причем один из них исповедался перед смертью, а другой нет (это были герцог Немурский и граф де Сен-Поль), —и объявлено посланным для этого комиссаром, вкратце сообщившим о вынесенных приговорах и предоставившим им исповедника, чтобы они могли за тот небольшой срок, что был им дан, распорядиться своей душой, — точно так же и трое вышеупомянутых ⁸² объявили нашему королю о смерти в [254] кратких и безжалостных словах, сказав: «Сир, нам нужно исполнить свой долг. Не уповайте более на этого святого человека и ни на что другое, ибо пришел Ваш конец, а поэтому подумайте о своей душе, поскольку ничего другого не остается». Каждый из них поспешно добавил что-то еще, и король ответил: «Я надеюсь, что господь поможет мне, ибо, возможно, я не так уж сильно болен, как вы думаете».

Сколь же больно было ему слышать эти слова и этот приговор! Ведь ни один человек не боялся так смерти и не делал столь многого, чтобы избежать ее, как он. Пока он был здоров, он все время просил своих слуг и меня, что если он занеможет, то чтобы ему не говорили о смерти и не произносили этого страшного слова, а лишь побуждали бы исповедаться, ибо ему казалось, что у него не станет сил выслушать столь жестокий приговор. Однако он стойко выслушал его и держался вплоть до самого смертного часа, как никто другой, кого мне приходилось видеть умирающим.

Он велел передать кое-что сыну, которого называл королем, спокойно исповедался и прочитал несколько молитв, как подобает при приобщении святых тайн, совершенном им по собственной воле. Как я уже сказал, он говорил столь ясно, как если бы никогда не был болен, и говорил все о таких вещах, которые могли быть полезны королю, его сыну. Между прочим, он сказал, что желает, чтобы сеньор де Корд в течение шести месяцев не отходил от короля, его сына, и чтобы он ничего не предпринимал ни против Кале, ни против других крепостей, поскольку, хотя эти действия пошли бы на пользу королю и королевству и были согласованы с ним, они все же опасны, особенно осада Кале, так как могут встревожить англичан. Но более всего он хотел, чтобы после его кончины в течение пяти или шести лет королевство хранило бы мир, коего сам он при своей жизни никогда не терпел. Королевство и на самом деле нуждалось в мире, ибо, хотя оно и было велико и могущественно, оно устало и ослабело, особенно из-за того, что войска бродили из одного района в другой, как они продолжали действовать и впоследствии, разоряя все на своем пути.

Он велел не вступать в борьбу с Бретанью и дать возможности герцогу Франциску жить в мире, не вызывая у него опасений и страхов, и таким же образом велел держать себя в отношении всех других соседей королевства, чтобы король, его сын, и королевство могли пользоваться миром до того, пока король не вырастет и не достигнет совершеннолетия, когда будет распоряжаться всем по собственной воле.

Выше я начал сравнивать те страдания, что он причинил многим другим людям, жившим под его властью и ему повиновавшимся, теми муками, что он претерпел сам перед смертью (и если его собственные мучения были не столь сильными и долгими, то, как я выше говорил, они тем не менее были очень тяжкими для него ввиду того, что по своей натуре он требовал повиновения более, чем кто [255] другой в его время, и более всех им и пользовался, так что даже одно слово, сказанное наперекор его воле, было для него уже большим наказанием), и поэтому рассказал о том, сколь бесцеремонно ему было возвещено и объявлено о его близкой смерти. Но еще за пять или шесть месяце? до этого король проникся недоверием ко всем людям, особенно к тем, которым была доверена власть. Он боялся своего сына и приказал его строго охранять, так что с тем никто не виделся и не вступал в разговоры, кроме как по приказанию короля. В конце он стал сомневаться в своей дочери и зяте, нынешнем герцоге Бурбонском, и всегда разузнавал, что за люди приезжают вместе с ними в Плесси, а под конец разогнал совет, который был созван в замке герцогом Бурбонским по его же собственному повелению.

А когда его зять с графом Дюнуа, встретив посольство, прибывшее на бракосочетание его сына в Амбуаз, вернулись в Плесси с множеством людей, то король, велевший усиленно охранять ворота, взошел на галерею, выходившую во двор замка, призвал одного из капитанов гвардии и приказал ему пойти ощупать вышеназванных сеньоров, дабы узнать, нет ли у них под одеждой кольчуг, и сделать это, беседуя с ними, чтобы не слишком было явно.

Согласитесь, что если он и вынуждал многих людей жить при нем в страхе и опасениях, то за это он поплатился, ибо на кого же он мог положиться, если не доверял даже собственному сыну, дочери и зятю! И я говорю это не только ради его оправдания, но и в назидание всем другим сеньорам, которые стремятся к тому, чтобы их боялись. В старости они все почувствуют, что возмездие неизбежно, и как бы во искупление своих грехов будут бояться всякого человека.

Сколь же велико было страдание этого короля, коль он испытывал такие страхи и сомнения! У него был врач по имени мэтр Жак Куатье, которому он выплатил наличными 55 тысяч экю, из расчета по 10 тысяч экю в месяц, а также дал епископство Амьенское его племяннику и другие должности и земли ему самому и его друзьям. Этот врач был груб с ним и разговаривал так резко и оскорбительно, как не разговаривают и со слугами; однако король его настолько боялся, что ни за что бы не осмелился его удалить, и лишь жаловался на него тем, с кем разговаривал. И все это потому, что врач однажды дерзко ему сказал: «Я знаю, что в одно прекрасное утро Вы удалите меня, как Вы поступили и с другими, но клянусь (и он произнес страшную клятву), что после этого Вы не проживете и восьми дней!». Эти его слова настолько напугали короля, что после этого он только и делал, что заискивал перед ним и осыпал наградами. А это было для короля настоящим чистилищем в сем мире, если учесть великое послушание, оказываемое ему всем народом и могущественными особами.

Это правда, что король, наш повелитель, создал жуткие места заключения в виде железных клеток и деревянных, обитых снаружи и изнутри железным листом, шириной около восьми футов, а высотой [256] футом больше роста человека, и со страшными замками. Первым их изобрел епископ Верденский, и он же был посажен в первую из них, как только она была построена, где и пролежал 14 лет ⁸³. Многие впоследствии проклинали епископа, в том числе и я, когда испытал, что это такое, проведя в заключении при нынешнем короле восемь месяцев.

А еще король ввел страшные ножные кандалы, сделанные немцами, очень тяжелые и изнуряющие: на каждую ногу надевалось кольцо вроде ошейника, с трудом открывающееся, а к нему массивная и тяжелая цепь, на конце которой было железное ядро жуткого веса. И называли их «королевскими дочками». Я видел много знатных узников с ними на ногах; впоследствии они, к своей великой! чести и радости, вышли из заключения и получили от короля большие блага. Среди них был сын монсеньора де ла Грютюза ⁸⁴ из Фландрии, плененный в сражении, — его король женил, сделал своим камергером, сенешалом Анжу и дал 100 копий; также сеньор де Пьен ⁸⁵, попавший в плен во время войны, и сеньор де Вержи ⁸⁶ — они оба получили от него кавалерийские отряды и стали или его камергерами, или его сына, заняв одновременно и другие посты; то же случилось и с монсеньером де Ришбургом ⁸⁷, и с братом коннетабля, и с одним человеком по имени Рокаберти ⁸⁸, из Каталонии, также взятым в плен во время войны, — его король облагодетельствовал, — и со многими другими из разных стран, которых было бы слишком долго перечислять.

Однако все это не относится к нашей главной теме, хотя следует сказать, что, подобно тому как в его время были изобретены эти разнообразные страшные узилища, так и сам он накануне смерти оказался во власти страха, такого же и даже большего, чем испытывали его узники; такое состояние я считаю великой милостью для него, поскольку оно частично искупило его грехи. Я говорю об этом также и для того, чтобы показать, что ни один человек, как бы высоко он ни стоял, не может избегнуть страданий, либо тайных, либо явных, и особенно это касается тех, кто вынуждает страдать других.

Король к концу дней своих приказал со всех сторон окружить свой дом в Плесси-ле-Тур большой железной оградой в виде массивной решетки, а на четырех углах дома поставить четырех железный «воробьев», больших, прочных и просторных. Решетка была установи лена напротив стены со стороны замка, а с другой стороны — у крепостного рва, одетого камнем; в стену же были вделаны часто посаженные железные броши, каждая с тремя или четырьмя остриями. Кроме того, он велел, чтобы при каждом «воробье» было по 10 арбалетчиков, которые лежали бы во рвах и стреляли во всех, кто приблизится до открытия ворот, а в железных «воробьях» прятались бы в случае опасности.

Понятно, что эти укрепления были недостаточно мощны против большого числа людей или армии, но король ведь не этого боялся. Он боялся только того, чтобы какой-нибудь сеньор, или несколько [257] сеньоров, не захватил — то ли силой, то ли путем сговора — замок ночью и не присвоил себе власть, вынудив его, короля, жить на положении умалишенного и не способного к управлению. Открывались ворота и спускался мост в Плесси только с восьми утра, после чего в замок входили служители; капитаны охраны расставляли обычный караул у дверей и назначали дозор из лучников, у ворот и во дворе — все как в строго охраняемой пограничной крепости. Входили в замок только через калитку и лишь с ведома короля, не считая майордома и людей таких хозяйственных служб, которые королю на глаза не показывались.

Можно ли с честью содержать короля в более тесной тюрьме, чем та, в которой он сам себя содержал? Клетки, куда он сажал других, имели по восемь футов вдоль и поперек, а сам он, столь великий король, имел для прогулок маленький двор замка. Но он даже и туда не спускался, а оставался на галерее, из которой выходил только в комнаты; и мессу слушать ходил, минуя двор.

Кто же после этого скажет, что король не страдал, если он так ограждал и оберегал себя, если питал такой страх к своим детям и всем близким родственникам, если ежедневно менял и передвигал с одной должности на другую своих слуг и людей, живших при нем и обязанных ему и почестями, и благами, — ведь никому из них он не осмеливался довериться, обрекая себя на столь необычные узы и заточение. Правда, место его заточения было большим, чем обычная тюрьма, однако и сам он был больше, чем обычный узник.

Могут, пожалуй, возразить, что бывали люди и более мнительные, чем он. Но они жили не в мое время и, может быть, не отличались такой мудростыо, и не имели столь добрых подданных; к тому же они, возможно, были жестокими тиранами, тогда как наш король не причинил зла никому, кто его не оскорбил.

Все сказанное приведено мною не только ради того, чтобы показать мнительность нашего короля, но чтобы также дать понять, что страдания, что он претерпел, равносильны тем, которые он принес другим; и я считаю что все, о чем я рассказал, в том числе и его очень тяжелая и мучительная болезнь, которой он очень боялся, еще будучи здоровым, — это наказания, ниспосланные ему господом богом в сем мире, чтобы их меньше было в мире ином, а также чтобы те, кто будет царствовать после него, имели больше жалости к народу и были не так скоры на расправу, как обычно, хотя я и не желаю возводить обвинений на нашего короля, ибо не знал лучшего государя. Правда, он обременял подданных налогами, но отнюдь не потерпел бы, чтобы это делал кто другой, его приближенный или иностранец.

После стольких страхов, подозрений и страданий пережитых королем, господь бог явил ему чудо и излечил его душу и тело, как обычно он делает, совершая чудо, ибо забрал его из этого скорбного мира после приобщения святых тайн в здравом рассудке, в полном сознании и доброй памяти, безболезненно и со словами на устах, вплоть до молитвы «Pater noster» в момент кончины. Король сам [258] распорядился о своем погребении, сказав, кого желает видеть в процессии и какой дорогой она должна идти; он говорил, что надеется не умереть до субботы и что пречистая дева, которую он всегда почитал и молился ей, возлагая на нее свои упования, не откажет ему в этой милости — быть похороненным в следующую субботу. Так оно и случилось, ибо он почил в последнюю субботу августа 1483 года в восемь часов вечера в Плесси, где его в предыдущий понедельник и поразила болезнь. Да соблаговолит господь бог принять его в свое царствие небесное! Аминь!

ГЛАВА XII

Немного же надежд должно быть в сем мире у бедных и малых людей, если даже столь великий король после таких трудов и страданий оставил все и ни на час не смог продлить жизнь, как ни старался. Я познакомился с ним и стал ему служить, когда он был в расцвете сил и на вершине преуспеяния, но я никогда не видел его беспечным и беззаботным. Из всех удовольствий он предпочитал ловлю зверей и соколиную охоту, в зависимости от сезона, и самую большую радость доставляли ему собаки. Женщинами он в то время, когда я был при нем, не интересовался, ибо, когда я прибыл к нему, у него умер сын, по которому он сильно скорбел, и он в моем присутствии дал обет богу не прикасаться ни к одной женщине, кроме королевы, своей жены. И хотя по брачному установлению так и следует поступать, тем не менее это было великое дело — столь твердо следовать своему решению и столь неуклонно выполнять данное обещание, особенно если иметь в виду, что королева была отнюдь не из тех женщин, с которыми вкушают большое наслаждение, хотя она была доброй дамой.

Охота, правда, доставляла ему наряду с удовольствиями и много хлопот, поскольку требовала немалых усилий. Вставал он рано утром, весь день в любую погоду преследовал оленей и иногда заезжал очень далеко. А поэтому возвращался обычно усталым и почти всегда разгневанным на кого-нибудь: ведь это занятие такое, что не всегда добиваются желанного. Однако, по общему мнению, король был самым искусным охотником своего времени.

Его охота, бывало, продолжалась непрерывно по нескольку дней, и он останавливался в деревнях, пока не поступали новости о военных действиях, ибо почти каждое лето между ним и герцогом Карлом что-нибудь происходило, а на зиму они заключали перемирия.

Кроме того, у него было много забот в связи со спором из-за графства Руссильон с королем Хуаном Арагонским, отцом ныне царствующего короля Испании. Хотя эти двое, отец и сын, были небогатыми и вовлечены в ожесточенную борьбу со своими подданными, как горожанами Барселоны, так и другими, и сын ничего не имел (но он ожидал наследства от короля Генриха Кастильского, брата [259] своей жены, и оно впоследствии ему и досталось), они тем не менее оказывали сильное сопротивление нашему королю, пользуясь любовью жителей Руссильона, но защита его дорого обошлась Арагонскому королю, который потерял там многих знатных людей, растратил большие деньги и сам там умер ⁸⁹.

Таким образом, удовольствие он получал лишь кратковременное и сопряженное, как я сказал, с большими трудами для него. Когда он отдыхал, его ум продолжал работать, ибо у него были дела в стольких местах, что даже удивительно; ведь он любил вмешиваться в дела своих соседей, как в свои собственные, приставляя к соседним государям своих людей и разделяя тем самым с ними власть. Когда он вел войну, то мечтал о мире или перемирии, но когда добивался мира или перемирия, то тяготился ими. Он вникал во множество мельчайших дел своего королевства, без которых спокойно мог бы обойтись, но такова уж была его натура, и он так и жил. А память его была столь велика, что он помнил все и знал всех и во всех окружавших его странах. Поистине он создан был управлять скорее миром, нежели королевством.

Я не рассказываю о его юности, поскольку меня тогда не было при нем. Но в возрасте 11 лет ⁹⁰ он был втянут некоторыми сеньорами королевства в войну против короля Карла VII, своего отца, которая длилась недолго и называлась Прагерией. Он женился на дочери Шотландии против своей воли и при ее жизни постоянно сожалел об этом ⁹¹. Позднее из-за раздоров и борьбы группировок в доме короля, его отца, он удалился в принадлежавшее ему Дофине, и за ним последовало много знатных людей, даже больше, чем он мог содержать. Там он женился на дочери герцога Савойского ⁹². А вскоре после свадьбы у него произошла ссора с тестем, вылившаяся в ожесточенную войну ⁹³.

Король Карл, видя, что к сыну примкнуло слишком много знатных людей и военных, решил выступить против него собственной персоной во главе большого войска и изгнать его вон; он тронулся в путь и постарался привлечь на свою сторону многих людей сына, приказав им, как своим подданным, под страхом обычных наказаний вернуться к нему. И многие повиновались, к великому неудовольствию нашего короля, который, видя гнев отца, решил, хотя и был силен, покинуть свою область и оставить ее отцу ⁹⁴. С немногими людьми он отправился в Бургундию к герцогу Филиппу Бургундскому, который его с большим почетом принял и выделил ему и его главным приближенным — графу де Комменжу, сеньору де Монтобану и другим — часть своего состояния в виде ежегодных пенсий. И пока он там находился, герцог все время делал подарки его приближенным. Однако ввиду больших расходов и множества людей, что он содержал, ему часто не хватало денег, что весьма удручало и заботило его; и он вынужден был их искать и занимать, ибо иначе его люди покинули бы его, а это большая мука для государя, не привыкшего к такому. Трудно ему было в Бургундском доме еще и [260] потому, что приходилось угождать герцогу и его главным управителям из страха, что может им надоесть за столь долгий срок, ибо он пробыл там шесть лет ⁹⁵; и все это время король, его отец, засылал послов, чтобы его либо выдворили вон, либо отправили к нему. Из всего этого Вы можете понять, что он вел отнюдь не праздную, бездумную и беззаботную жизнь. Можно ли назвать такую пору, когда он жил в радостях и удовольствиях? Я уверен в том, что с детства и вплоть до самой смерти он знал одни лишь труды и заботы, как уверен и в том, что если пересчитать все счастливые дни его жизни, когда он получал больше радостей и удовольствий, нежели забот и трудов, то их окажется очень мало, думаю, что на 20 дней, полных забот и трудов, придется только один день спокойный и счастливый. А прожил он около 61 года, хотя всегда считал, что не проживет более 60 лет, говоря, что с давних пор — некоторые уточняют, что со времен Карла Великого, — короли Франции не жили дольше. Но король, наш господин, прожил значительную часть своего 61-го года ⁹⁶.

А можно ли сказать, что герцог Карл Бургундский имел больше радостей и развлечений, чем наш король, о котором я вел речь? Правда, в юности у него их было немало. Он ведь ничем не занимался примерно до 32 лет и был до этого возраста здоровым и безмятежным. А затем начал ссориться с управителями своего отца, которых тот поддерживал ⁹⁷. По этой причине он удалился от него и уехал в Голландию, где был хорошо принят, и вошел также в сношения с горожанами Гента, которых навещал иногда. Он ничего не получал от отца, но Голландия была очень богатой областью и делала ему щедрые дары, как и многие крупные города других областей, в надежде обеспечить себе в будущем его благоволение; и это всеобщий обычай — стремиться угодить больше тем людям, которые надеются на усиление в будущем своей власти и могущества, чем тем, кто достиг уже предела и не может подняться выше; первым выражают больше любви, особенно в народе. Вот почему герцог Филипп, когда ему сказали, сколь сильно гентцы любят его сына и как тот умеет управляться с ними, ответил, что они всегда очень любили своих будущих сеньоров, но едва те становились действительными сеньорами, они их начинали ненавидеть. Эта пословица была верной, ибо никогда, после того как герцог Карл стал сеньором, они не проявляли любви к нему, что они и доказали, как я говорил в другом месте. Со своей стороны и он перестал их любить. А его наследникам они причинили даже больше вреда, чем ему самому.

Продолжая свой рассказ, хочу спросить: какие удовольствия знал герцог Карл с тех пор, как начал войну за земли Пикардии, выкупленные нашим королем у его отца, герцога Филиппа, и вступил с другими сеньорами королевства в лигу Общественного блага? — Одни труды, и физические и умственные, без всяких радостей, ибо вскружила ему голову слава и толкнула его на завоевание [261] всего, что казалось ему подходящим. Каждое лето он отправлялся в поход и с большой опасностью для собственной персоны брал на себя всю заботу и попечение о войске и даже оставался недоволен собой, хотя вставал первым, а ложился последним, совершенно уставшим, как самый жалкий человек из его войска.

И если он некоторые зимы отдыхал, то в это время озабочен был тем, чтобы найти деньги. Так что он каждый день трудился с шести утра, не зная никаких удовольствий, кроме славы, которую он вкушал от этих трудов и от приема многочисленных посольств. В этих заботах и бесславии он и кончил свои дни, убитый швейцарцами под Нанси, как Вы уже слышали. Что приобрел он этими трудами и что за нужда ему была в них, если он был столь богатым сеньором и владел столькими прекрасными городами и сеньориями, где мог бы, если б захотел, жить в свое удовольствие?

Затем следует сказать о великом и могущественном короле Англии Эдуарде. В ранней юности он был свидетелем того, как был разбит и погиб в сражении его отец, герцог Йоркский, вместе с отцом графа Варвика. Граф Варвик опекал короля Эдуарда и вел его дела, пока тот был молод. По правде говоря, он и сделал его королем, ради чего свергнул короля Генриха, который многие годы царствовал в Англии и был, по моему и всеобщему суждению, настоящим королем; однако такие вещи, как королевства и большие сеньории, господь бог держит в своих руках и распоряжается ими по своей воле, ибо он — начало всего.

Причина, по которой граф Варвик служил дому Йорков против короля Генриха Ланкастерского, кроется в розни и вражде, которые раздирали дом безумного короля Генриха; и королева, его жена, которая происходила из Анжуйского дома и была дочерью короля Рене Сицилийского ⁹⁸, взяла сторону герцога Сомерсета против графа Варвика; но все считали короля Генриха, так же как его отца и деда, законными королями. Как кажется, этой даме лучше было бы взять на себя роль судьи или посредника между партиями, чем говорить: «Я поддержу эту сторону»,— ибо из-за этого произошло много битв и в конечном счете почти все как с одной, так и с другой стороны погибли. Но ведь государям внушают, что, вмешавшись в такие распри и споры, они смогут быть в курсе событий и держать обе партии в страхе. Я готов согласиться, что юному королю стоит поступить таким образом в случае спора между дамами, ибо это обеспечит ему приятное времяпрепровождение и он будет знать все их новости; но нет ничего страшнее участия в распрях между мужчинами — принцами и доблестными, храбрыми мужами. Это значит разжечь огонь в своем доме, ибо очень скоро кто-либо из них скажет: «Король против нас» — и станет искать сторонников, войдет в соглашение с врагами короля. Одни объединения орлеанцев и бургундцев должны бы на сей счет умудрить королей, ибо война между ними тянулась 62 года и в нее вмешались англичане, намеревавшиеся воспользоваться ею, чтобы овладеть всем нашим королевством ⁹⁹. [262]

Возвращаясь к королю Эдуарду, нужно сказать, что в тот момент, когда он достиг своих целей, он был юным и самым красивым на свете государем; он, как никто, любил развлечения, женщин, празднества, пиры и охоту. И, как мне кажется, эта пора приятной жизни продолжалась 16 лет или около того, пока не начались разногласия с графом Варвиком ¹⁰⁰. Хотя король был изгнан из королевства, борьба эта тянулась недолго, и король вернулся, одержав победу. Он стал больше, чем прежде, предаваться удовольствиям, не боясь никого, очень растолстел и располнел. И в расцвете лет от этих излишеств у него начались боли в пояснице, и он довольно быстро умер от удара, и после него погиб весь его род.

В наше время царствовали еще два доблестных и мудрых государя: король Венгрии Матвей и император турок Оттоман ¹⁰¹.

Король Матвей Венгерский был сыном одного рыцаря, которого называли белым валашским рыцарем ¹⁰², который, хотя и был простым дворянином, отличался большим умом и доблестью, благодаря чему многие годы управлял королевством Венгерским и одержал немало побед над турками, оказавшимися по соседству с его королевством после незаконного захвата сеньорий в Греции, Славонии и Боснии. Вскоре после его кончины в совершеннолетие вступил король Ланцелот ¹⁰³, которому и принадлежало это королевство вместе с Богемией и Польшей. Как говорят, ему посоветовали схватить обоих сыновей названного белого рыцаря под тем предлогом, что их отец взял слишком большую власть в королевстве, пока король был ребенком, и что его дети, которые были очень влиятельны, могут пожелать сделать то же самое, что и их отец. Поэтому король Ланцелот решил их схватить и так и поступил. Он велел немедленно казнить старшего из них ¹⁰⁴, а Матвея, второго сына, заключить в тюрьму в Буде, главном городе Венгрии;, но тот пробыл там недолго, вероятно, потому, что господь бог благосклонно взирал на дела его отца, ибо вскоре король Ланцелот был отравлен в Праге одной женщиной из приличного добропорядочного дома, брата которой мне приходилось видеть. Король и она были влюблены друг в друга, и она была возмущена тем, что он собрался жениться во Франции на дочери короля Карла VII, ныне являющейся принцессой Вианской ¹⁰⁵, ибо это означало, что он отказывается от того, что ей обещал. Она отравила его в ванне, дав съесть яблоко, разрезанное ножом, смазанным ядом.

Сразу же после смерти короля Ланцелота венгерские бароны собрались в Буде, чтобы избрать короля согласно обычаю и привилегии, в соответствии с которой они устраивали выборы, когда умирал король, не оставивший детей. И разгорелась между ними ненависть и вражда из-за короны. В городе появилась вдова упомянутого белого рыцаря, мать Матвея, с очень большой свитой, ибо у нее было много наличных денег, оставленных ей мужем. Поэтому ей удалось быстро собрать значительное войско, тем более что, как мне кажется, она имела много сторонников среди баронов и горожан ввиду большой [263] власти и влияния, коими пользовался в королевстве ее муж. Она направилась прямо к тюрьме и освободила сына. Часть баронов и прелатов, собравшихся на выборы короля, в страхе бежала. А оставшиеся избрали Матвея королем ¹⁰⁶, и он правил королевством к своей великой славе, снискав больше почтения и хвалы, чем любой другой король в последнее время. Он был одним из самых храбрых людей своего времени и одержал внушительные победы над турками. Во время его царствования его королевство ни в чем не потерпело ущерба; напротив, оно расширилось как за счет турок, так и за счет Богемии, большей частью которой он владел, а также Валахии, откуда он происходил, и Славонии, а в Германии он захватил у императора Фридриха большую часть Австрии и держал ее до самой своей смерти, которая случилась в Вене в 1491 году ¹⁰⁷.

Он был королем, который с одинаковой мудростью вел свои дела и во время мира, и во время войны, во все вникая сам и лично отдавая приказы. Под конец своих дней, когда ему уже нечего было бояться врагов, он окружил себя роскошью и великолепием, собрав массу прекрасной мебели, драгоценностей и посуды для украшения своего дома. Его начали сильно бояться, ибо он стал жестоким и к тому же болел тяжелой неизлечимой болезнью, от которой и умер довольно рано ¹⁰⁸, проведя всю свою жизнь более в трудах и заботах, нежели в удовольствиях.

Турок, которого я назвал, был мудрым и храбрым государем, чаще пользовавшимся умом и хитростью, нежели силой и смелостью. Правда, его отец оставил ему могущественную державу, ибо был храбрым государем и завоевал Адрианополь, что значит город Адриана. А сам он, когда ему было 23 года, взял Константинополь, что значит город Константина. Я видел его портрет, и он производил впечатление человека чрезвычайно умного ¹⁰⁹.

Для всех христианских государей было большим бесчестьем, что они допустили потерю Константинополя. Он взят был штурмом; император Востока, которого звали Константином ¹¹⁰, был убит в стенном проломе, погибло и много других знатных людей, а над многими женщинами из могущественных и благородных домов было учинено насилие. Нет такого злодеяния, которое бы не было там совершено. И это был его первый подвиг. Он продолжал свои великие деяния, и однажды я слышал, как венецианский посол говорил герцогу Карлу Бургундскому, что он завоевал две империи, четыре королевства и 200 городов. Он имел в виду империи Константинопольскую и Трапезундскую, а королевства — Боснию, Сербию и Армению, но не знаю, причислял ли он к ним Морею. Он завоевал также множество прекрасных островов на море, где у венецианцев еще сохраняются крепости, и среди прочих — острова Митилену и Негропонт. А еще он захватил почти всю Албанию и Славонию. И если он так много завоевал у христиан, то не меньше — и у народов его веры, среди которых он разгромил многих могущественных сеньоров, таких, как Караман ¹¹¹ и другие. [264]

Большинство своих дел он вел самостоятельно, своим умом. Так же действовали и наш король с королем Венгрии; они трое были самыми могущественными людьми, какие только царствовали за последние 100 лет. Но добропорядочностью, образом жизни и добрым отношением к близким и посторонним людям наш король превосходил этих двоих. Недаром он был христианнейшим королем.

Что касается мирских утех, то Турок вкусил их досыта и провел в них значительную часть своей жизни. Но если бы он не был так предан плотским грехам, то сотворил бы еще больше зла. Чревоугодничал он сверх меры, и от такой жизни его рано одолели болезни. Как я слышал от тех, кто его видел, он страдал распуханием ног; случалось это с ним в начале лета, когда ноги вырастали размером с человеческое тело, от чего не было никакого средства, но затем это проходило. Ни один хирург не знал, что это такое, но говорили, что это от чрезмерного чревоугодия либо, может быть, кара божья. Он умер неожиданно в возрасте 52 лет или около того ¹¹². Он оставил завещание, и я видел его. Чтобы облегчить душу, он отменил введенный им новый налог (если только завещание подлинное). Так что судите, как тогда должен поступать христианский государь, у которого вообще нет разумного права вводить налоги без согласия народа.

Посмотрите же, как в короткое время друг за другом умерли столь могущественные люди, которые так много трудились, чтобы возвеличиться и прославиться, и так много страдали от забот и страстей, сокращая свою жизнь; и быть может, за это их души примут мучения. Говоря об этом, я не имею в виду Турка, ибо в отношении него дело ясное и он окажется вместе со своими предшественниками ¹¹³. Но что касается нашего короля, то я питаю надежду, как уже сказал, на то, что господь бог смилостивился над ним, как смилостивится и над всеми другими, коли ему будет угодно.

Однако если рассуждать просто, как делают люди совсем необразованные в литературе, но лишь обладающие некоторым опытом, то не лучше ли было им и всем другим государям, и людям среднего сословия, которые жили при этих высочайших особах и будут жить при других, избрать средний путь в этой жизни? То есть меньше принимать на себя забот и трудов, браться за меньшие дела, сильнее страшиться бога, и не притеснять народ и своих ближних столь жестокими способами, о которых я выше достаточно рассказал, и предаваться благопристойным радостям и удовольствиям. Ведь жизнь тогда станет более долгой, болезни будут приходить позднее, а смерть будет сильнее оплакиваться и большим числом людей, она станет менее желанной для других и менее страшной ¹¹⁴.

Разве нельзя на многих прекрасных примерах понять, сколь мало значит человек и сколь эта жизнь многострадальна и кратка; и что как только приходит смерть, то нет уже ни великих людей, ни малых и всякий человек тогда начинает питать к плоти страх и отвращение; и что душа неизбежно должна отправиться за своим приговором? А ведь приговор выносится по заслугам и деяниям плоти.

Комментарии

1 Коммин завышает срок господства англичан в Гиени (в действительности оно длилось с 1154 по 1452 г. с большими перерывами, когда англичане сохраняли за собой лишь портовые города).

2 Битва при Азенкуре 25 октября 1415 г.

3 См. гл. VIII—Х книги четвертой.

4 Томас Ротерхем, епископ Линкольнский.

5 Джон Мортон, архиепископ Кентерберийский, стал канцлером в 1487 г.

6 Томас Грей маркиз Дорсет.

7 Речь идет о проектировавшемся браке Елизаветы, дочери Эдуарда, и дофина Карла.

8 Елизавета, вышедшая позднее замуж за Генриха VII, была на 5 лет старше дофина.

9 Энтони Вудвиль, граф Риверс и лорд Скейлз.

10 Фландрия находилась под сюзеренитетом французской короны, поэтому графы Фландрские должны были приносить оммаж королю. Предлагая Эдуарду владеть Фландрией без принесения оммажа, Людовик делал важную уступку.

11 Ответ англичан фактически означал отказ от предложений короля.

12 Дофину в 1477 г., когда происходят описываемые события, было 7 лет, а Марии Бургундской — 20.

13 Мадам д'Альвен была кузиной Ком-мина.

14 Граф Карл Аигулемский, отец Франциска I.

15 С Максимилианом Габсбургом.

16 Соглашение о браке было достигнуто в 1476 г.

17 По французскому закону о престолонаследии (так называемый Салический закон), престол могли занимать только мужчины, родственники правящей династии по мужской линии, Этот закон окончательно утвердился после смерти Карла IV (1328 г.), последнего представителя династии прямых Капетингов, когда на французский престол предъявил права английский король Эдуард III. племянник Карла IV по матери. Претензии Эдуарда были тогда отвергнуты на том основании, что он родственник по женской линии, и королем стал Филипп VI Валуа.

18 См. примеч. 36 к книге первой.

19 Филипп Красивый, наследник своей матери, Марии Бургундской.

20 Маргарита (род. в 1480 г.) считалась королевой Франции до 1493г., когда ее помолвка с Карлом VIII была расторгнута и король женился на Анне Бретонской, чтобы присоединить к Франции Бретань.

21 На самом деле — Ури.

22 Пансионарии королевского дома, столовавшиеся при королевском дворе, составляли особый военный корпус. Принимали также участие в различных придворных церемониях.

23 Коммин имеет в виду Жана де Шалона, принца Оранского, который сначала был номинально командующим королевской армией, а затем, не получив обещанных земель, перешел на сторону Марии Бургундской.

24 Сикст IV (Франческо делла Ровере).

25 Речь идет о так называемом заговоре Пацци 26 апреля 1478 г. Коммин прибыл во Флоренцию в июне того же года.

26 Во дворце Палаццо Веккьо заседали члены Синьории, приоры, которые переизбирались через каждые два месяца. Их было восемь человек, но Коммин говорит о девяти, вероятно, причисляя к ним еще гонфалоньера справедливости.

27 На захват дворца направилась группа заговорщиков во главе с архиепископом Пизанским Франческо Сальвиати.

28 Джован-Баттиста да Монтесекко. 29 Джироламо Риарио, сеньор Форли и Имолы.

30 Флорентийцы были отлучены от церкви буллой от 1 июня 1478 г.

31 Федериго Урбинский.

32 Роберто Малатеста.

33 Констанцо Сфорца.

34 Сыновья Ферранте I — Альфонс, герцог Калабрийский (ум. в 1496г.), и Федериго, принц Тарентский (ум. в 1504 г.).

35 Коммин не просто симпатизировал дому Медичи, но и оказывал ему какие-то политические услуги, которые щедро оплачивались.

36 Генуя считалась вассальным владением французской короны.

37 Теруан был осажден 29 июля 1479 г.

38 Сражение при Гинегате произошло 7 августа 1479 г.

39 Иначе говоря, он хотел ввести единое обычное право и единую систему мер.

40 В действительности события, описываемые Коммином, имели место в марте 1479 г.

41 Адам Фюме был врачом Карла VII, Людовика XI и Карла VIII. При Карле VII он был одновременно осведомителем Людовика XI, тогда еще дофина. Поэтому Людовик XI, став королем, в благодарность за услуги сделал его губернатором Нанта, докладчиком королевского двора, а в последние годы своей жизни — хранителем королевской печати. Докладчик королевского двора — должностное лицо, облеченное судебными полномочиями по отношению к служащим королевского двора.

42 Клод де Молен.

43 О вере в чудотворную способность французских королей излечивать золотушных см. статью.

44 Людовик Амбуазский.

45 Карл Амбуазский.

46 Кардинал Балю был освобожден в декабре 1480 г.

47 Речь идет о пехоте, созданной королем взамен вольных лучников, которые проявили низкую боеспособность в битве при Гинегате.

48 Они стремились, действуя порознь, к освобождению Савойи от контроля короля, державшего под охраной герцога Филиберта. Де ла Шамбр захватил герцога и увез его в Пьемонт, после чего король и направил Ком-мина в Савойю (начало 1482 г.).

49 Д'Иллен, охранявший герцога, был арестован в конце 1481 г.

50 Герцог был сыном сестры короля.

51 Филипп де Бодвиль.

52 По традиции дети Марии (Филипп и Маргарита) должны были находиться под опекой Фландрии, Брабанта и Эно (Геннегау) попеременно, через каждые четыре месяца. Но гентцы, представлявшие Фландрию, когда их срок опеки истек, отказались передать детей другим областям.

53 Гийом Рен был в 1482 г. городским советником. В августе того же года гентцы казнили его.

54 Копеноль получал пенсию от короля Франции. Был казнен горожанами в 1492 г.

55 В 1439 г. (см. статью).

56 См. примеч. 50 к книге пятой.

57 Т. е. в деле сокращения налогов.

58 Коммин дает достаточно точную оценку сумм налогов, собиравшихся во Франции в начале и в конце царствования Людовика XI. Следует иметь в виду, что он оценивает размеры не одной тальи (главного прямого налога), но всех видов королевских налогов.

59 В отличие от отрядов королевского приказа (compagnies d'ordonnance), стоявших лагерями, были и другие пехотные корпуса (так называемые mortes-payes), которые получали меньшее жалованье, были хуже экипированы и несли преимущественно гарнизонную службу.

60 «Воробьи» (moineaux) — круглые сторожки, крыши которых своей формой напоминали хохолки некоторых видов воробьев.

61 Говоря о «худородных людях» при короле, Коммин, возможно, имел в виду и цирюльника Оливье Дьявола, который вскоре после смерти Людовика XI был повешен.

62 Эли де Бурдей.

63 Марка серебра — 245 г, марка — 10 ливров 5 су.

64 Речь идет о дарах различным церквам.

65 Коммин имеет в виду св. Франциска Паолийского (1416—1507, канонизирован в 1519), уроженца г. Паола в Калабрии. Его личного имени Коммин, видимо, не знал, поскольку того все называли просто «святым человеком», поэтому во всех рукописях «Мемуаров» ошибочно стоит имя Робер.

66 В действительности до 66 лет.

67 Коммин, вероятно, имеет в виду, что он знал латынь, изучить которую ему помог его родной итальянский язык.

68 Карл VIII.

69 В действительности не в 1481, а в 1482 г.

70 Жан де Берг. Под этим именем Коммин ниже упоминает его в качестве одного из послов Фландрии и Брабанта.

71 Филипп Красивый, наследник Марии Бургундской, в то время когда Коммин работал над этой книгой, был наследником и своего отца, Максимилиана, но тот его пережил.

72 19 апреля 1483г.

73 Брак заключен не был — Маргарита и дофин были только помолвлены.

74 Руссильон был передан Людовику XI в 1462 г. в качестве залога за финансовую и военную помощь, предоставленную для подавления восстания в Барселоне. Должен был оставаться в руках французского короля, пока не будет погашен долг.

75 Коммин имеет в виду одну из враждовавших в то время феодальных партий Наварры, которая возглавлялась Екатериной де Фуа и пользовалась поддержкой короля.

76 Сикст IV умер в 1484 г. 76а Антиминс — холст, на который во время мессы клали гостим.

77 Миром, содержавшимся в этой склянке, совершалось помазание на царство французских королей.

78 Баязет II.

79 Брат Баязета Джем, спасаясь от преследований брата, попросил убежища на Родосе и оттуда был отправлен во Францию. О его дальнейшей судьбе см. гл. XV и XVII книги седьмой.

80 Людовику было 16 лет, когда он в 1440 г. принял участие в антикоролевском выступлении знати, названном современниками Прагерией — по чешской столице Праге, ставшей в то время благодаря гуситскому движению своего рода символом борьбы с королевской (императорской) властью вообще.

81 Теолог Жан де Рели, Оливье ле Дэн и др.

82 Т. е. Жан де Рели, Оливье ле Дэн и Жак Куатье.

83 Гийом де Аранкур. См. примеч. 61 к книге второй.

84 Был взят в плен в битве при Гинегате.

85 Луи д'Альвен.

86 Гийом де Вержи.

87 Жак де Люксембург сир де Ришбург.

88 Рокаберти служил Хуану II Арагонскому, а затем перешел на службу к Людовику XI.

89 Коммин имеет в виду борьбу Франции и Арагона за Руссильон в 1473 г. Хуан II Арагонский передал Руссильон Франции в 1462 г. в качестве залога за оказанную ему военную помощь. По договору, Руссильон должен был быть ему возвращен после того, как он вернет Франции долг—ту сумму, в которую была оценена помощь. Но Хуан II в 1473 г., не погасив долга, захватил Руссильон силой, пользуясь поддержкой местных жителей, тяжело пострадавших от французского режима управления. В 1475 г. арагонский король, вновь вынужденный обратиться к Франции за помощью, вернул ей Руссильон.

90 Шестнадцать лет.

91 Маргарита Шотландская, вышедшая замуж за Людовика XI в 1436 г. и умершая в 1445 г.

92 На Шарлотте Савойской Людовик женился в 1451 г.

93 В марте — сентябре 1454 г.

94 Людовик бежал из Дофине в августе 1456 г.

95 В действительности менее пяти лет (август 1456—июль 1461 г.).

96 Людовик XI родился 3 июля 1423 г. и умер 30 августа 1483, прожив 60 лет и чуть менее двух месяцев.

97 Карлу Смелому было 30 лет в 1463 г., когда он вступил в борьбу с всесильными советниками своего отца — членами семейства де Круа, справедливо обвинив их в том, что они помогли Людовику XI выкупить города по Сомме, отошедшие, к Бургундии по Аррасскому миру 1435 г. (см. примеч. 13 к книге первой).

98 Маргарита Анжуйская.

99 См. примеч. 41 к книге четвертой. Коммин сильно Преувеличивает длительность борьбы этих партий.

100 Расчет также неточный. Варвик поддерживал Йорков с 1460 по 1470г.

101 Мухаммед II.

102 Янош Хуньяди, отец Матвея Корвина.

103 Владислав Австрийский Постум (ум. в 1457 г.).

104 Владислав, старший брат Матвея Корвина.

105 Мадлена Французская, вышедшая в 1462 г. замуж за принца Вианского Гастона д' Фуа.

106 Матвей взошел на престол в январе 1458 г.

107 На самом деле в 1490 г.

108 В возрасте 47 лет.

109 Высокая оценка, которую Коммин дает личности и деятельности Мухаммеда II, особо подчеркивая, что тот больше пользовался умом и хитростью, нежели силой и смелостью, весьма выразительно характеризует его историко-политические взгляды. Хотя он ниже и скажет о том зле, что совершил султан во время своих завоеваний, он тем не менее относит его к великим и образцовым государям, ибо почти .не принимает в расчет религиозно-этических ценностей. Подробнее об этом см. статью.

110 Константин XI Палеолог.

111 Правитель области Караман в Малой Азии, был разбит в 1473 г.

112 В 1481 г.

113 Т. е. в аду.

114 Нравственно-наставительное заключение, к которому приходит Коммин после размышлений о судьбах современных ему монархов, что лучше было бы им поменьше принимать на себя трудов и побольше думать о боге и спасении души, носит едва ли не риторический характер на фоне его идей и убеждений, слишком явно не соответствующих этому заключению. Это не значит, конечно, что Коммин в данном случае кривит душой. Он оценил жизнь с точки зрения смерти, обессмыслившей его ценности и идеалы. Но такая точка зрения для него отнюдь не привычна, в совсем не она была главной в его мировоззрении. В противном случае оно было бы религиозно-нравственным по своей сути.