Александр Станиславский

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В РОССИИ XVII в.

К оглавлению

V глава.
Польский королевич и русское казачество

Только словом потешит, а жалованья не будет...
Не велико жалованье будет, а помешкав.

Гадательная книга XVII в.

Лисовский и «лисовчики»

Разгром войска М. И. Баловнева и «разборы» 1615 г. привели к резкому уменьшению численности «вольного» казачества, хотя и после июля 1615 г. казаки продолжали составлять заметную часть русской армии. Все еще многочисленные казачьи станицы находились в Тихвине, Пскове, Вязьме, Дорогобуже, Путивле и, конечно, под Смоленском. Осада города, начавшаяся в 1613 г., затянулась. Первоначально под Смоленск было направлено более 7000 казаков, в том числе 2250 бывших казаков И. М. Заруцкого, оставивших его под Воронежем. Однако к началу 1615 г. численность казаков под Смоленском сократилась до 2500 человек: казаки гибли в боях, умирали от голода и болезней, некоторые бежали на Дон. В 1635 г. донской атаман Б. Канинский писал в челобитной, что вместе со [153] своими родственниками он участвовал в подмосковном ополчении, затем служил под Смоленском, где его «родители» были убиты, и ему «было... на Руси головы приклонить не к кому», и он «сволокся на Дон». Недовольство условиями службы выражали не только казаки, служившие под Смоленском, но и казаки, расквартированные в других районах страны.

Осенью 1615 г. возник конфликт в главной рати на реке Свири между казаками и командовавшим ими головой Андреем Арцыбашевым. С челобитной казаков на Арцыбашева поехал в Тихвин бывший подьячий карельского архиепископа атаман Якуш Мурзанов. В свою очередь голова обвинял казаков в «воровстве». В итоге Мурзанов был арестован в Белозерске и лишь после допроса и пытки освобожден. В описи Белозерской приказной избы среди документов 1615/16 г. значится «грамота, а в ней велено, сыскав прямо, атамана Якуша Мурзанова с товарыщи — трех человек дати на чистую поруку, и оружие и рухлядь их велено отдати».

Не получая достаточного содержания, казаки обеспечивали себя как могли. 8 мая 1615 г., когда «Баловнево войско» находилось еще под Ладогой, 400 казаков, пришедших из-под Брянска, заняли, по словам воротынского воеводы И. Раевского, Воротынский у. и городской посад. Они убивали «лутчих» горожан, «а иных многих ломали, и розными пытками пытали, и огнем жгли», снимали дорогие оклады с икон в церквях, разоряли поместья и вотчины воротынских землевладельцев.¹⁾

Положение на западной границе еще более осложнилось с появлением на Северщине А. Лисовского. Этот видный сподвижник Лжедмитрия II на сей раз участвовал в военных действиях на стороне Речи Посполитой — главной его задачей было ослабить давление русских войск на Смоленск. Когда Сигизмунд III начал открытую агрессию против России, Лисовский оставил самозванца и в 1610 г. появился в польском лагере под Смоленском. Уже в следующем году он добился от сейма полной реабилитации и вскоре стал заметной фигурой в королевской армии, командуя в качестве полковника самостоятельным отрядом. Среди воинов Лисовского рядом с бедными шляхтичами можно было встретить и украинских казаков, и профессиональных солдат — авантюристов из различных европейских стран. Первоначально отряд насчитывал 600 всадников, но после первых успехов и захвата Карачева к Лисовскому [154] прибыло из Речи Посполитой еще 600 человек.

Летом 1615 г. против Лисовского было направлено войско Д. М. Пожарского, в нем было немногим более 690 дворян и иноземцев и не менее 1259 казаков. Когда Пожарский миновал Калугу, от него бежали 15 казаков разных станиц во главе с Афанасием Кумой, которого они избрали своим атаманом. Дальнейшие действия этого отряда вполне сопоставимы с кровавыми походами казаков в северных районах России в 1614—1615 гг.

По словам А. Кумы, до «казачяны» он был крестьянином звенигородского дворцового села Михайловского, а его брат Трофим служил в том же селе попом. Казаком Афанасий стал вследствие «разорения» Звенигородского у. пришедшими из Тушина «литовскими людьми». После ухода от Пожарского отряд Кумы стал быстро увеличиваться. В октябре 1615 г., когда он расположился в медынской вотчине князя Д. И. Мезецкого, в нем насчитывалось уже около 500 человек. По свидетельству Пожарского, разбои Кумы были из ряда вон выходящими ( «он такова вора не видал»): казаки убили верейского воеводу В. А. Загряжского, штурмовали острог в Рузе, разграбили Верейский, Рузский, Звенигородский, Боровский, Можайский и Медынский уезды, Кременск и Вышгород. Мало того, «вор Офонька и иные казаки хотели своровать, государю изменить, отъехать к Лисовскому». После ареста Кумы в ноябре 1615 г. Пожарский требовал его казни: «А только государь такова вора пощадит, казнить не велит, и тем городом, которые он разорил, и вперед и досталь запустеют». Сам атаман отрицал свое участие в убийствах и грабежах и утверждал, что отъехал из войска «для кормов». Его дальнейшая судьба неизвестна. Несколько казаков, среди них Т. Трофимов, бежали из войска Пожарского в Речь Посполитую.²⁾

Разгром казаков под Москвой в июле 1615 г. был сильнейшим потрясением для всего русского казачества, чем и попытался воспользоваться Лисовский, предложивший по существу свою кандидатуру на освободившееся место вождя русских казаков, недовольных правительством Михаила Романова. После сражения с Пожарским под Орлом, которое произошло не позднее 23 августа, он отошел к Кромам, а затем совершил быстрый переход к Волхову («перебежаша днем да ночью полтораста поприщ») и 31 августа неожиданно появился под [155] стенами города, Воевода С. Волынский трижды отбивал неприятеля от Волхова. На следующий день Лисовский сжег посад в Лихвине, 4 сентября захватил Перемышль, а 5 сентября — Белев. По словам побывавшего в плену у Лисовского белевского дворянина В. Лодыженского, выкупленного из плена 5 сентября за кунью шубу, «платье», два жемчужных ожерелья и женскую шапку, в Перемышль к Лисовскому привели трех пленных русских казаков, и польский полковник предложил им служить у себя. Казаки согласились и называли полковника «батькой», а Лисовский «почал их потчивать». Отряд в 60 человек «из Заволжья» привел к Лисовскому атаман Ляд. Кроме того, к Лисовскому присоединилось еще несколько казаков разных станиц, в частности атамана Якова Шишова. Всего, как показал один из выходцев, к Лисовскому отъехало «человек сто» казаков из войска Пожарского и из «иных мест».

Обойдя Калугу, где стоял Пожарский, «лисовчики» прошли «меж Вязьмы и Можайска» и осадили Ржеву. Сохранялись сведения, что многие русские казаки погибли во время безуспешных попыток захватить город. В отместку за неудачу Лисовский приказал снять колокола с пригородных церквей и сбросить их в колодцы. Из-под Ржевы он послал казаков в Погорелое Городище (небольшой городок в верховьях Волги), с тем чтобы они захватили город, сказав охране, что приехали из Москвы. Предприятие не имело успеха, а по русским городам после этого случая были разосланы грамоты о «великом береженьи», «чтоб литовские люди и рузские воры козаки, пришод Оманом, какова дурна не учинили».³⁾

В первой половине ноября Лисовский направился под Торжок. К этому времени он вступил в переговоры с частью казаков, находившихся под Смоленском. «А ждет к себе твоих, государевых, изменников, казаков Зарутцково полку пятьсот человек, и тех, государь, воров приехали к нему десять человек казаков, и Лисовской-де к казаком послал от себя пять человек поляков да пять человек казаков, чтоб-де шли к нему вскоре, а пять человек казаков оставил у себя», — сообщали в ноябре 1815 г. в Москву из Осташкова. Переговоры с бывшими соратниками Заруцкого не привели к сколько-нибудь существенным результатам, и в ноябре Лисовский двинулся в Кашинский, а потом в Угличский уезд. Пройдя между Костромой и Ярославлем, он [156] проник в «Суздальские моста», попытался захватить Муром и наконец через Рязанский, Тульский и Алексинский уезды вывел свой отряд в начале 1616 г. на Северщину, а затем и в Речь Посполитую. Посланные за ним воеводы не смогли причинить «лисовчикам» большого урона.

Умер Лисовский в октябре 1616 г., во время подготовки нового набега на Россию. В Москве не скрывали радости по случаю этого события. «И как будет от Стародуба двадцать верст, и Лисовскому учинилась смерть вскоре, спал с коня и издох», — сообщала царская грамота властям Троице-Сергиева монастыря. Соратники легендарного полковника еще долго искали удачи на полях сражений в России и Речи Посполитой, Австрии и Пруссии, Ломбардии и Чехии, неизменно называя себя «лисовчиками», по имени своего первого командира. Их облик увековечила впоследствии кисть великого Рембрандта.⁴⁾

Дозорные книги 1616 г. сохранили живые следы недавних событий, связанных с походом Лисовского. Вотчина князя Ю. Д. Хворостинина (села Рождественское и Бордаково в Нерехотском стане Костромского у.) пострадала, «как шли государевы воеводы из Ярославля за Лисовским на сход князь Василий Туренин да князь Михайло Борятииской... а с ними шли ратные люди, и немцы, и казаки, и те-де воинские люди ту ево вотчину запустошили». Еще подробнее показания старосты и крестьян села Алексино Суздальского у.: «...как шел пан Лисовский с литовскими людьми... и крестьян многих секли, а иных жгли и мучили, и грабили, и как за ними, будучи в сходе, князь Михайло Борятинской с своими с ратными людьми грабили и мучили, и от того их разорения и достальные крестьяне троицкие вотчины многие побиты, а иные розбрелись безвестно». В суздальской вотчине жильца А. М. Кашинцева «литовские люди и русские воры», которые «приходили от Лисовского», убили шестерых крестьян. Из владимирской вотчины И. М. Бутурлина, знаменитого впоследствии села Палех, крестьяне «розбрелись безвестно от казаков и побиты от Лисовского загонных людей и от ратных людей, как шли государевы ратные люди за Лисовским, и от понизовных ратных людей».⁵⁾ [157]

Новые помещики

Полагаем, что в прямой связи с описанными событиями находится сообщение разрядных книг о том, что в 1615/16 г. холопы «и всякие безъимянные люди», называвшие себя казаками, появились во Владимирском, Суздальском и Шуйском уездах. Можно предположить также, что посланные за Лисовским отряды частично распались (некий М. Костенецкий показал позднее, что в 1616 г. он в Ярославле «от казаков отстал», поступив в холопы к И. Воейкову) , а казаки вышли из повиновения. Они убивали дворян, отнимали продовольствие у крестьян для своего прокормления и собирались даже, по словам воевод, штурмовать города. Об острых классовых конфликтах в этом районе свидетельствует челобитная патриарших детей боярских В. В. Лазарева и И. В. Кобылина от 8 сентября 1617 г. Они писали в ней, что из четырех детей боярских патриарха, имевших владения в Суздальском у., двое уже убиты «розбойниками», а «из-за них деи выбежали крестьяне и на них наводят всяких воровских людей». Опасаясь за свою жизнь, Лазарев и Кобылин просили заменить им суздальские владения вологодскими.

В июне 1616 г. против казаков был послан в Суздаль известный воевода князь Д. П. Лопата-Пожарский. Вместе с ним должен был действовать костромской воевода С. Н. Ушаков. В списках ратных людей, врученных вместе с наказом Лопате-Пожарскому, значится 476 детей боярских Владимира, Суздаля, Мурома, Нижнего Новгорода, Арзамаса, Переяславля и Юрьева Польского. К ним должны были присоединиться дети боярские патриарха, суздальского архиепископа, монастырские служки и даточные люди. До крупных столкновений с казаками дело не дошло — сведений о них нет ни в разрядных книгах, ни в книге сеунчей 1613—1619 гг.

В декабре 1616 г. суздальский губной староста Ф. В. Сеченой по наказу Лопаты-Пожарского производил обыск о «воровских людях», которые действовали на Золотниковской и Ореховской засеках. В следующем году посланный в Суздаль, Лух и Шую из Разбойного приказа сыщик М. О. Беклемишев сетовал на то, что в Лухе и Шуе посадские люди «покрывают [158] воров». «Рьясь» (т. е. сердясь. — А. С.) на Беклемишева, они свели из конюшни лошадей и украли одежду сыщика. Вскоре суздальцы избили и ограбили холопов другого сыщика — Г. П. Акинфова. Тогда же суздальские дворяне получили обыскную грамоту «на ведомого вора и разорителя на Ивана Сулешовинникова», действовавшего, вероятно, вместе с казаками.⁶⁾

Весной 1616 г. вновь возникла угроза вторжения казаков в северные районы государства. После подавления в 1615 г. казацкого восстания некоторые отряды повстанцев ушли на территорию, оккупированную шведами. 18 мая 1616 г. в Заонежских погостах стало известно, что «пришло... немецких людей в Ладогу и воришок две тысячи». В мае же олонецкие крестьяне сообщали воеводам: «Збираютца многие казаки в Олонецком погосте, а говорят и похвалютца, хотят приходить в Заонежские погосты воровать и шарпать». В описи Белозерской приказной избы среди документов 1615/16 г. значится «грамота, а по ней велено проведать про воровских казаков и, сослався на Тихвину, и на Вологду, и в Каргополь с воеводами, послать на тех казаков голов с сотнями».

Заключение Столбовского мира в феврале 1617 г. сделало на время обстановку на русском Севере более безопасной. Тем не менее в 1617 г. из Новгорода на Валдай «на воровских на казаков» была направлена целая карательная экспедиция (100 казаков и 70 стрельцов) , причем в бою под казачьим острожком некоторые ратные люди погибли или получили ранения. Годом раньше «воровские» казаки появлялись на Волге, против них действовал посланный из Царицына голова С. Мертвый.

Помимо борьбы с внешним неприятелем и казацкими мятежами у правительства Михаила Романова были в те годы и другие заботы. Осенью 1615 г. в Поволжье началось крупное восстание нерусского населения, вызванное тяжелыми податями. Повстанцы перекрыли дороги, ведущие к Казани, угроза нависла над Нижним Новгородом, Муромом и Арзамасом. В Соликамске, Чердыни и других городах воеводы готовились к обороне, укрыв в острогах сельское население. В марте 1616 г. в район восстания было направлено войско князя Ю. Я. Сулешева, в которое входили и казаки.⁷⁾

В столь сложной ситуации правительство пошло по испытанному пути привлечения на свою сторону [159] верхушки казачества. Не ясно, имел ли место «разбор» казаков под Смоленском — возможно, и нет, так как сил для освобождения города у воевод и без того было недостаточно. В то же время известно, что в 1615/16 г. воеводы князь И. А. Хованский и М. А. Вельяминов (отличившийся в борьбе с И. М. Заруцким) провели под Смоленском верстание казаков поместными и денежными окладами. И хотя сама верстальная книга сгорела в 1626 г., в «памяти» из Разрядного приказа в Посольский 1645 г. сохранилось указание на то, что в 1615/16 г. верстались казаки, служившие «под Москвою до московского очищенья з бояры со князем Дмитреем Тимофеевичем Трубецким с товарыщи во 119-м и в 120-м году (1611—1612 гг. — А. С.), а после московского очищенья во 121-м, и во 122-м, и во 123-м и во 124-м году (1613—1616 гг. — А. С.) были они под Смоленском з бояры и воеводы». Поместные оклады назначались под Смоленском исключительно участникам подмосковных ополчений в награду «за многие службы, а иным за раны, и за полонское терпение, и за московское очищенье». Верстание, возможно, происходило в марте 1616 г., во всяком случае 20 марта этого года четвертное жалованье было назначено сразу нескольким казакам: А. и С. Вениковым, И. Желсзкову, О. Сафонову, И. Семенову, И. Гомзину, Б. Моклакову и Д. Кузьмину.⁸⁾

Непосредственным результатом верстания (или верстаний) 1815/16 г. было испомещение казаков в том же году в Шацком у.: получивший там поместье Г. Черницын писал позднее, что он был поверстан «поместным окладом и деньгами» в 7124 г. Писцовая книга 1616/17 г. по Шацку отразила итоги верстания,⁹⁾ но в дошедшем до нас тексте писцовой книги (она сохранилась в виде более поздней копии, сделанной для «приправки» в связи с другим земельным описанием), возможно, есть пропуски. Так, из челобитной Т. Куликова известно, что он получил поместье в Шацком у. в .1616 г., однако в писцовой книге атаман не упомянут. Всего в книге значатся 74 атамана, есаула и рядовых казака. Поселены они были на землях, отписанных у стольников князя Д. М. Черкасского, И. С. Погожего, А. И. и В. И. Нагих и московского дворянина Д. С. Погожего (причина конфискации не известна, возможно, размер поместных владений этих представителей столичной знати превышал их поместные оклады). [160]

Большинство казаков служили в момент наделения их поместьями в отрядах под Смоленском: атаманы Третьяк Куликов, Василий Мачехин, Василий Ломонос, Дмитрий Конюхов, Василий Жекакин, Иван Адамов, Андрей Свищов, Иван Титов, Михаил Горчаков, Ануфрий Марков, Фатьян Докучаев, Яков Макеев, есаулы Абрам Федосеев и Бессон Маслов, казаки Воин Березкин и Гаврила Микифоров. Атаманы Булгак Алексеев и Гаврила Черницын в сентябре 1615 г. были направлены в Псков. Дружина Белый возглавлял в 1616 г. станицу в Ржеве. Есаул Будалей (русская транскрипция татарского имени Бадави) Деев служил в 1613—1614 гг. в Тихвине и под Ладогой.¹⁰⁾

Самые крупные поместья получили в Шацком у. два заслуженных атамана: Булгак Алексеев (133 четверти) и Михаил Горчаков (101 четверть). Алексееву еще в 1614 г. за подмосковную, новгородскую, бронницкую и осташковскую службы был установлен денежный оклад 20 руб. из Галицкой четверти, поместный оклад атамана составлял в 1616/17 г. 500 четвертей. Горчаков впервые упоминается в документах в 1613 г., когда он уже в качестве атамана приехал в Москву с сеунчем об освобождении Белой. Его поместный оклад был в 1616/17 г. на 50 четвертей выше, чем у Алексеева, а к 1622 г. возрос до 700 четвертей. Потомки этого атамана прочно закрепились в дворянском сословии. Его правнук Иван Алексеевич был статским советником (6-й класс по Табели о рангах), а праправнук Николай Иванович — бригадиром (5-й класс). Родоначальником дворянской фамилии стал и шацкий атаман Андрей Свищов, получивший поместье в 53 четверти земли. Правда, его праправнуку Михаилу Афанасьевичу, «актуариусу с приписью» (мелкому чиновнику, имевшему право подписи) в Коломне, пришлось, кажется, прилагать усилия, чтобы доказать свое право на дворянство. Дети Михаила Афанасьевича служили в 1778 г. в армии: один — подпоручиком, другой — лейб-гвардии сержантом.¹¹⁾ Дворянами стали, вероятно, потомки и большинства других шацких казаков.

В писцовой книге Шацкого у. отмечено, что у одного из шацких помещиков — «казачьего головы», бывшего атамана Заруцкого М. Маркова — уже было к этому времени поместье в Вологодском у. в 150 четвертей (в Шацком у. он получил дополнительно 53 четверти при окладе 600 четвертей). М. Маркову шацкое поместье [161] было пожаловано не сразу, а лишь после смерти М. Лукинского, в 1616 г. еще возглавлявшего станицу под Смоленском. Кроме того, известно, что в 1613 г. вологодское поместье в 100 четвертей принадлежало Г. Попову (в Шацком у. за ним было 89 четвертей при окладе 500 четвертей), а ростовское поместье в 96 четвертей — В. Жекакину (в Шацке он получил 79 четвертей при окладе 500 четвертей). Подавляющее большинство остальных казаков, по-видимому, получили поместья впервые.¹²⁾

В пределах каждого населенного пункта, вокруг которого казаки получали поместья (села Оладьино, Кочармино, Серовская слобода, Гавриловская слобода и деревня Лукьяновская), лица с одинаковыми поместными окладами владели, как правило, равными наделами, а также равным количеством пашни и перелога, причем между реальными дачами и поместными окладами существовало известное соотношение. На 100 четвертей оклада (средний оклад помещика составлял около 350 четвертей) казаки получили несколько более 17 четвертей реальной земли; на одного казака пришлось приблизительно 59 четвертей и 3 крестьянских и бобыльских двора (или на 100 четвертей земли — более 5 дворов). По данным той же писцовой книги 1616/17 г., 49 % землевладельцев (включая дворян) Мещерского у., в состав которого в качестве Подлесского стана входил Шацкий у., т. е. 263 человека, вообще не имели крестьян.¹³⁾ По сравнению с поместьями, которые жаловались казакам в 1613—1614 гг., владения шацких казаков, как правило, меньше, хотя соотношение между казачьими поместьями и поместными окладами с 1613 г. не изменилось.

Значительно в меньшем масштабе, чем в Шацком у., было осуществлено в 1616—1617 гг. испомещение верстанных казаков в Путивльском у., где из дворцовых земель получили владения всего 18 человек: есаул Ермола Руднев — 25 четвертей земли с 2 крестьянскими дворами, казак Ефим Нестеров — 25 четвертей с одним двором, остальные казаки — по 10 четвертей без крестьян. В путивльской десятне 1626 г. значатся 27 верстанных атаманов, есаулов и казаков, из них у 11 человек поместий в это время не было и только в поместьях трех казаков жили крестьяне. Один из путивльских верстанных казаков, Василий Федоров, занялся торговлей и в 1625/26 г. имел в городе лавку. В 1617 г. в [162] Путивльском у. были также пожалованы «белые» земл 32 наверстанным казакам — атаману Федору Рябом «с товарыщи».

Правительство предполагало провести в 1616 г. раздачу поместий и «белых» земель 350 казакам в Белевском, Волховском, Орловском и Кромском уездах. Однако в обстановке ухудшения военного положения на западной границе осуществить этот план не удалось, деньги, присланные на «селитьбу», раздали казакам осенью того же года в счет жалованья.¹⁴⁾

В весьма подробных войсковых росписях 1617—1618 гг. упоминаются только вологодские, белозерские, шацкие и ростовские поместные казаки. Это позволяет считать, что значительных испомещений верстанных казаков, помимо отмеченных выше, до этого времени не было. Самые крупные корпорации неверстанных казаков были созданы в первые годы царствования Михаила Федоровича в Путивле и Новгороде Северском. Но основная масса «вольных» казаков, находившихс в составе армии, вплоть до 1619 г. не имела постоянного места поселения.

Накануне вторжения

В сентябре 1616 г. сейм Речи Посполитой дал согласие на поход в Россию Владислава, все еще претендовавшего на московский престол. Польскому королевичу к этому времени исполнился 21 год.

Между тем положение русской армии под Смоленском стало чрезвычайно тяжелым. На Земском соборе, заседавшем между 22 февраля и 18 марта 1616 г. (его результатом был сбор очередного экстраординарного налога — пятинных денег), отмечалось, что «дворяне и дети боярские, и всякие служилые люди, будучи под Смоленском на его государеве службе многое время, стали безконны и беззапасны, и многие помирают голодною смертью, и ныне служат и кровь свою проливают безпрестанно». Еще мрачнее описывает тяготы русских воинов грамота на Тотьму. «А которые был под Смоленском в острожках в осаде, з голоду ели кобылятину и собаки и стали бедны же без службы [163] и без всех животов». Особые трудности испытывали казаки, не имевшие иных доходов, кроме жалованья, которое правительство не могло им выдать за недостатком средств («...а из нашые казны пожаловать ратных людей... нечем»). К тому же цены на хлеб не только в северных, но и в западных районах были в то время очень высоки: четверть ржи стоила в Вязьме в 1617 г. 1 руб. 20 алтын, а четверть овса — 22 алтына, в то время как весной 1601 г. четверть ржи продавалась по 5 алтын, а четверть овса — по 10 коп.¹⁵⁾

Верстание окладами и испомещение верхушки казачества не привело к успокоению массы рядовых казаков, и весь 1616 год прошел под знаком казацких выступлений. В феврале 1616 г. казаки «из полков» приехали в вотчину Иосифо-Волоколамского монастыря село Вейна Козельского у., забрали лошадей, «переграбили», «переломали», «пережгли» и «пересекли» монахов и монастырских крестьян. В марте 1616 г. направленные из Калуги под Смоленск станицы атаманов В. Булатова (одного из предводителей казацкого движения на Севере в 1614 г.), Ф. Глотова, Ф. Титова, И. Андреева и И. Васильева «разорили» дорогобужское поместье боярина князя И. В. Голицына. Особых последствий для казаков, судя по их дальнейшей судьбе, эти действия не имели. С 22 апреля по 9 мая 1616 г. в окрестностях Козельска «днем и ночью... воевали» казаки, пришедшие из-под Смоленска и Брянска. Затем они направились в Карачевский и Волховский уезды. 24 августа дворянский отряд С. Юшкова и Г. Быкова разбил казаков в деревне Погорелый Холм Серпейского у., более 40 из них попали в плен. Насколько небезопасны для дворян были в те годы дороги на запад от Москвы, свидетельствует челобитная Н. Н. Нащокина: «Был, государь, послан отец мой на твою царскую службу под Смоленск, и судом, государь, божьим отца моего на дороге убили казаки». В 1616/17 г. казаки убили и вологодского сына боярского К. Зубова «на дороге, как он ехал на нашу службу в Дорогобуж».

Поздней осенью 1016 г. после боя с верными правительству казаками (вскоре им было выдано жалованье) из Новгорода Северского к «великому князю Владиславу Жигимонтовичу» отъехали станицы Степана Кругового и Якова Шишова (или Шиша, как чаще он именуется в документах). Последний сражался ранее под знаменами И. М. Заруцкого — известно, что в [164] отряде Я. Шишова было «заруцких казаков конных 60 человек».¹⁶⁾ В декабре 1616 г. отряды Кругового, Шишова и Тараса Черного стояли лагерем над Днепром, недалеко от Дорогобужа. Черный возглавлял это «великое русское казацкое войско».¹⁷⁾ Впервые он упоминается в документах в январе 1609 г.: казаки его станицы изъяли 70 руб. из казны Краснохолмского Антониева монастыря. В 1611—1612 гг. Т. Черный — атаман Первого ополчения. Осенью 1613 г. направлен из Боровска под Смоленск. 1 февраля 1614 г. приехал в Москву с сеунчем из Путивля, за что получил 1,5 руб. Перешел в войско Владислава, возможно, летом 1616 г.: 14 июля три казака его станицы, не последовавшие за своим атаманом, были посланы в Серпухов в составе другой станицы.¹⁸⁾

В январе 1617 г., выражая Черному и другим казакам благодарность за службу, Владислав напомнил им о стеснении казачьих вольностей при «Михалке Филаретове сыне» и других «неприроженных» царях и о разгроме войска М. И. Баловнева под Москвой. 10 августа 1617 г. польский королевич, обращаясь к русскому казачеству, вновь вспоминал об июльских событиях 1615 г., утверждая, что казаки пострадали именно за поддержку его кандидатуры: «Которые нам, великому государю, добра хотели, и тех, заманив под Москву, и велел всех побить и иных в воду посажать, атаманов, и ясаулов, и лутших казаков выбрав, на колья посажали». Владислав призывал казаков «з Дону и со всех рек и речек» идти под Москву «на нашу царскую службу», обещая им «вольность», поместные и денежные оклады. Всеобщее восстание казачества против Михаила Романова занимало особое место в планах Владислава, хорошо информированного о событиях предшествующих лет. Не случайно он обещал пожаловать казаков за службу «преж всех людей Московского царства»: «...честью, и воздаянием, и поместными окладами, и денежным жалованием будоте поверстаны по достоинству».¹⁹⁾ Как здесь не вспомнить Лжедмитрия I, который принял в Туле донских казаков раньше, чем приехавших к нему с повинной московских бояр.

В польском поиске русскими ратными людьми, включая казаков, ведал Василий Янов, исполнявший свои старые обязанности разрядного дьяка. Именно он приводил казаков к крестному целованию Владиславу. Ему же скорее всего принадлежит авторство [165] посланий польского королевича, обращенных к русским сословиям. Интересно, что в самой Речи Посполитой, где в это время массовое показачивание населения распространилось почти на все Поднепровье, в том же 1617 г., когда Владислав не скупился на обещания русским казакам, было принято постановление об удалении из отрядов украинских казаков лиц, вступивших в них в «последние годы».²⁰⁾

Для многих казаков переход на сторону Владислава, без сомнения, имел социальный смысл: с помощью польского королевича они надеялись свести счеты с правящей верхушкой Русского государства. Один из них, Абросим, в январе 1618 г. заявил: «Будем-де на весну под Можаеск, и дороги-де московские отимем, и Можаеск, и Москву возьмем, и бояр, и дворян, и всяких служилых и жилецких людей присечем. Полно-де нас воеводы по городом и в острожках метали!» Мотивы, которыми руководствовался Абросим, ясны: он возлагал на правительство и дворянство в лице воевод вину за то, что они, переложив на казаков основную тяжесть ведения войны, не относились к ним как к полноправным служилым людям; не обеспечивали им удовлетворительных условий службы и достаточного содержания; расчленяя казацкое войско, рассылали («метали») казаков по пограничным городам и острогам, где они нередко умирали с голоду. Обращает на себя внимание сходство этого высказывания с требованием болотниковцев в 1606 г. о выдаче им на расправу бояр и лучших горожан. Таким образом, идея физического уничтожения верхушки русского общества бытовала в казачьей среде с 1606 и вплоть до 1618 г. «Уговаривать казаков, которые воруют с литвою», царское правительство направило атамана Веригу Яковлева. Он не выполнил своей миссии и присоединился к «воровским» казакам, летом 1618 г. попал в плен и был сослан в Поволжье.²¹⁾

В 1616—1017 гг. отношения царского правительства осложнились и с донскими казаками, хотя Москва пыталась убедить донцов в том, что репрессии против мятежных казаков не имеют к ним никакого отношения. В сентябре 1615 г. донским казакам было предоставлено право беспрепятственного проезда в пограничные города и беспошлинной торговли в них. И это несмотря на продолжавшийся приток на Дон русских крестьян, холопов и посадских людей: в 1615/16 г. туда, [166] например, бежали московский посадский человек С. Иванов и нижегородский холоп В. Руженйков. Тем не менее и в Донском войске нашлись сторонники Владислава. В 1616 г. атаман Борис Юмин, сражавшийся годом раньше с царскими войсками в Угличском у., ездил от какой-то части донских казаков к королевичу с предложением услуг в борьбе за московский престол. В следующем году на Дону дело дошло до «смуты», во время которой казаки «выбили из круга» войскового атамана Смагу Чертенского.²²⁾

В июле 1617 г. московское правительство обвинило донских казаков в том, что они не соблюдают обещаний: нападают вместе с украинскими казаками на турецкие города, препятствуя туркам совершить поход в Речь Посполитую. Направлявшееся на Дон ежегодное жалованье было задержано в Воронеже, а посланные на Дон в июне 1617 г. с грамотой воронежские казаки должны были разведать, «много ль ныне с атаманы и с казаки на Дону запорозских черкас, и не но присылке ль у них живут, и нет ли у казаков с черкасы ссылки, и будет есть, и о чем у них ссылка». Сохранилось известие о приезде в Москву в 1616/17 г. «з государевым делом» атамана Андрея Репчукова, посланного от всего Донского войска, однако не ясно, в чем именно заключалась его миссия.²³⁾ Хотя опасения Москвы относительно намерений донских казаков имели под собой серьезные основания, худшие из них не оправдались — Дон не поддержал Владислава, но не оказал никакой помощи и правительству царя Михаила.

Ко времени бегства из Новгорода Северского атаманов Кругового и Шишова царскую службу оставили многие казаки, но они направились не к Владиславу, а в юго-западные уезды России, где взяли в приставство обширные территории. В «сказках» путивльских казаков, поданных в 1628 г., неоднократно отмечается, что многие их товарищи бежали со службы в 1616—1617 гг. из Путивля под Брянск. В декабре 1616 г. посадские люди Волхова и Карачева, снабженные соответствующими грамотами, были посланы в Козельский, Карачевский, Брянский и Кромский уезды «проведывать» казаков, призывать их возвратиться на службу и «отстать от воровства». Грамоты возымели действие, и в декабре же в Волхове воеводы князь И. А. Хованский и Д. Ф. Скуратов дали «государево денежное жалованье атаманом, и ясаулом, и казаком... которые [167] атаманы и казаки приведены в Волхов ис Камарицкой волости и из ыных мест».²⁴⁾

Среди этих казаков находилась и станица Ивана Олферьева (или Орефьева, как обычно он именуется в документах), ставшего вскоре выдающимся предводителем русского казачества. Впервые он упоминается в 1615 г. в связи с походом Пожарского против Лисовского. В то время в станице Орефьева числилось всего 52 казака, но они происходили из разных городов и уездов и представляли едва ли не всю тогдашнюю Русь: Арзамас, Белев, Владимир, Волок, Воронеж, Дорогобуж, Кашин, Кашира, Козельск, Коломна, Великие Луки, Михайлов, Москва, Новгород Великий, Орел, Путивль, Ростов, Ряжск, Суздаль, Тверь, Углич, Шацк и Ярославль. В Комарицкой волости станица Орефьева увеличилась во много раз, причем в нее влились не только местные крестьяне, но и, к примеру, беглый холоп московского переводчика И. Селунского. В 1617 г. за атаманом следовали уже 3 есаула и 329 казаков. Во главе с воеводами Хованским и Скуратовым казаки Орефьева и других атаманов приняли участие в действиях против польского отряда, появившегося в конце 1616 г. на Северщине, но к весне 1617 г. они вновь оставили службу и расположились за рекой Угрой в Перемышльском, Белевском, Козельском и Мещевском уездах. За Угру ушли также казаки из Дорогобужа и «разных острожков». Трудно сказать, что привлекало казаков в этом крае. Вероятно, весьма значительные по сравнению с другими районами размеры крестьянских поселений, а также наличие многочисленных естественных преград на пути царских войск в виде рек и непроходимых лесов (вспомним знаменитые Брянские, или, как говорили в старину, Врынские, леса), которые позволяли казакам находиться здесь в относительной безопасности.²⁵⁾

Состав «заугорского» войска, сложившегося в первой половине 1617 г. (в нем было 14 атаманов, из них 5 без станиц, 14 войсковых и станичных есаулов и 1940 рядовых казаков), оказался устойчивым и не менялся существенно на протяжении последующих полутора лет. Возглавлял его И. Орефьев. Вторым по значению атаманом, возможно вторым войсковым атаманом, был за Угрой Иван Филатьев или Филатов, как он сам подписался в 1618 г. под челобитной. Как и Орефьев, он впервые упоминается в документах в июне 1615 г. [168] в связи с походом Пожарского. В это время Филатьев был еще рядовым казаком в станице атамана Бориса Каменное Ожерелье. В конце 1616 г. Филатьев уже атаман, служит вместе с Орефьевым в Новгороде Северском. В его станице за Угрой значились есаул и 229 казаков. Самая большая станица (2 есаула и 425 казаков) была у Казарина Терентьева, писавшегося третьим среди «заугорских» атаманов. Атаман Семен Короткий в 1616 г. служил под Смоленском, где получил жалованье на 1616/17 г. в размере 7 руб. Атаманы Пятой Андреев и Иван Клюй упоминаются как казаки еще в 1594 г.

Челобитные дворян, поданные в Печатный приказ, дают некоторое представление о действиях «заугорского» войска. «А ныне, государь, — писал в 1617 г. воротынец Б. Лодыженский, — ст[али] казаки в Перемышли и наши Воротынские по[местьи]шка розорили без остатку». В том же году на разорение «от литовских людей и от казаков» жаловались лихвинцы М. Васильев и М. Племянников: «Воюют казаки от Вербного воскресенья (с 13 апреля. — А. С.) и по ся места». В 1618 г. аналогичным образом объясняли свое бедственное положение дети боярские Белевского у.²⁶⁾

Весной 1617 г. мятежные казаки появились в окрестностях Погорелого Городища и на Можайской дороге. С грамотами к ним в мае послали двух казаков станицы Томилы Петрова. Ввиду угрозы захвата Погорелого Городища сторонниками Владислава правительство решило уничтожить город, и в том же году воевода Г. Г. Пушкин сжег его вместе с дворами горожан, не позволив им даже спасти свое имущество. 12 мая из Москвы за Угру выехала довольно представительная делегация. В нее входили дворянин М. Евреев и служившие в то время в Новгороде Северском атаман Дорофей Попов, войсковой есаул Андрей Кондратьев и казак Василий Петров. «Заугорские» казаки в ответ на царскую грамоту отправили в Москву с челобитной есаулов Мартына Травина и Девятого Шевелева. Они писали, что не могут возвратиться в города, где находились раньше, так как терпели там «насильства» и «великие обиды», хотят служить все вместе и просят прислать к ним воевод. Иными словами, казаки предельно ясно сформулировали требование о сохранении мощного казацкого войска, в составе которого они могли бороться за свои права. [169]

К весне 1617 г. войско Владислава было собрано. 6 мая царская армия во главе с М. М. Бутурлиным вынуждена была отойти от Смоленска. В июле 1617 г. польские войска и русские казаки из отрядов польского полководца А. Гонсевского появились к северо-востоку от Смоленска, под Белой, но потерпели неудачу. Сначала воевода И. В. Благой с отрядом ратных людей, в котором были и казаки, сжег острог, поставленный сторонниками Владислава, а затем дворянский отряд С. Травина нанес им поражение в Вельском у. В этой обстановке правительство поспешило успокоить казаков, согласившись на их службу в составе единого войска. Посланные к казакам воеводы князь Н. Н. Гагарин и Я. А. Дашков уполномочены были обещать им жалованье деньгами и приставством, при этом казаки сами могли назвать воеводам уезды, где они желали приставства получить. Гагарину и Дашкову вменялось в обязанность выяснить на смотре, «сколь давно кто государю служит и откуды кто тут в войско пришол», а также запретить казакам в дальнейшем самовольно пополнять свои отряды холопами, крестьянами и посадскими людьми: «А то им, атаманам и войсковым и станичным ясаулом, у смотру говорити, чтоб они вновь холопей боярских и посадцких людей, и с пашен с тягла крестьян в станицы себе не приимали, и чюр своих с старыми казаки в ряд, которые государю служат старо, в станицы не писали». Однако воеводы, по-видимому, не имели полномочий произвести «разбор» казаков, исключая часть их из станиц. Гагарину и Дашкову сопутствовала удача, и к августу 1617 г. казаки возвратились в Вязьму.²⁷⁾

Поход Владислава

В начале октября отряды Владислава (более 10 000 человек) подошли к Дорогобужу, важной крепости между Смоленском и Вязьмой. По дороге польский королевич, стремясь произвести на своих новых подданных впечатление «доброго» царя, освободил 50 русских казаков, находившихся в смоленской тюрьме. По крайней мере некоторые из них встали под его знамена. По свидетельству Авраамия Палицына, [170] еще в Смоленске к королевичу присоединились «многие воры казаки, изменники Московского государства». В Дорогобуже произошел переворот: посадские люди и казаки (в городе было более 600 казаков, из них 320 — с атаманом Елизарием Клоковым) «государю изменили, город Дорогобуж сдали королевичу». Дорогобужский воевода И. Г. Адодуров, в прошлом постельничий Василия Шуйского, целовал крест Владиславу как русскому царю. Несколькими днями раньше поляки захватили расположенный неподалеку от Дорогобужа Долгомосский острог — составлявшие его гарнизон казаки, в том числе атамана Дмитрия Ивановича Конюхова, тоже присоединились к войску Владислава. Казачьи отряды Владислава пополнили и некоторые русские люди, уведенные поляками в Речь Посполитую в предшествующие годы. Так, сын смоленского крестьянина Я. Гаврилов, оказавшийся в польском плену в 1611 г. и сопровождавший своего «пана» в походе на Русь, бежал от него в 1617 г. в Дорогобуж, где записался в казаки.²⁸⁾ 11 октября 1617 г. казаки, сторонники Владислава, пытались захватить Верею, но были отбиты.

Успешное начало похода, казалось, оправдывало самые смелые расчеты Владислава на народное восстание против Михаила Романова. Возможность объединения войск Владислава с силами внутренней оппозиции с полной серьезностью рассматривалась правительством царя Михаила. Пленных в то время надлежало расспрашивать: «Против ли турок сперва пошол королевич, и откуды поворотил в государеву землю, и по чьему челобитью пошол, русские ли люди били челом, и кто бил челом, и что их челобитье было?» При этом имелись в виду не только казаки. Сторонники Владислава (правда, едва ли многочисленные) были и в верхах русского общества: тобольский воевода боярин князь И. С. Куракин радовался приходу польского королевича под Москву.²⁹⁾

Еще до того, как в Вязьме стало известно о падении Дорогобужа, в Москву выехали с челобитной представители бывшего «заугорского» войска казаки А. Петров и Е. Назарьев — 11 октября им выдали из Казенного приказа по 4 аршина сукна. Между тем гетман Ходкевич обратился к казакам, находившимся в Вязьме, с призывом признать Владислава. Ответная грамота казаков, скорее всего отвергавшая эти домогательства, хранилась в 1626 г. в архиве Разрядного [171] приказа. Гораздо больший эффект возымело послание в Вязьму самого Владислава, запечатанное его личной печатью. В то время войсковым казачьим дьячком в Вязьме служил Юрий Варфоломеев сын Десятого. В 1649 г. он писал, что служит «лет 40», так что начало его службы в казаках относится приблизительно к 1609 г. и связано, вероятно, с лагерем Лжедмитрия II. Поскольку Юрий Десятого ведал войсковым делопроизводством, грамота Владислава попала к нему, а он передал ее воеводам, хотя по традиции только казачий круг мог решить, как распорядиться столь важным документом. Нераспечатанный «смутный лист» отослали в Москву, а Ю. Десятого в награду получил отрез камки. Тем временем казаки узнали о поступке дьячка и чуть было не казнили его по приговору круга.

События приняли серьезный оборот, и вяземские воеводы князья П. И. Пронский и М. В. Белосельский бежали в Москву, за что подверглись опале. 5 октября из Разрядного приказа в Галицкую четь была послана «память» о высылке в Вязьму на «корм» казакам и стрельцам 1487 руб. Но казаки едва ли успели получить эти деньги: они возвратились за Угру, остановились в Воротынске и захватили в приставство Козельский, Белевский и другие уезды. Стрельцы и посадские люди тоже покинули Вязьму, и 18 октября 1617 г. Владислав беспрепятственно занял город.³⁰⁾

На этот раз из Москвы в Воротынск выехали дворянин Д. А. Замыцкий и атаман Первого ополчения Борис Каменное Ожерелье, в станице которого некогда служил один из вождей ушедших из Вязьмы казаков — Иван Филатьев. Год спустя Ю. Десятого вспоминал, что Борис Каменное Ожерелье казаков «наперед... от воровства уговаривал, и они его слушали». Ю. Десятого утверждал, что именно он повез в Москву новую челобитную от казацкого войска, однако разрядная книга сообщает, что эта миссия была поручена войсковому есаулу Ивану Тимофеевичу Сапожку, выкупленному в ноябре 1616 г. из польского плена за 3 руб. Казаки в очередной раз просили выдать им годовое жалованье, «учинить» указ о «кормах» и прислать к ним нового воеводу. Посланцев казачьего войска встретили в столице милостиво и пожаловали «багровыми» английскими сукнами.³¹⁾

Осенью 1617 г. польский полковник С. Чаплинский, [172] новый вождь «лисовчиков», захватил Мещевск, Козельск и стал угрожать Калуге. Серпейский, Мосальский и, возможно, другие уезды «лисовчики» (около 2000 человек) разобрали на приставства. По сведениям Нового летописца, калужане, опасаясь Чаплинского, направили в Москву делегацию от всех сословий с просьбой прислать в город Д. М. Пожарского с ратными людьми. Правительство получило возможность удовлетворить одновременно просьбы жителей Калуги и казаков — последним было обещано, что сам Дмитрий Михайлович возглавит войско.³²⁾ Две недели казаки ожидали Пожарского в лихвинском Добром монастыре и наконец стали опасаться ловушки: «Нас хотят побить, что и Баловнева войска». Подозревая войскового дьячка в сговоре с властями, они угрожали ему пыткой, требуя, чтобы Ю. Десятого рассказал им о тайных замыслах правительства. Особенно не доверяли ему атаманы П. Андреев и С. Короткий. Но наиболее влиятельные предводители казаков, И. Орефьев и И. Филатьев, заняли умеренную позицию, и это спасло дьячка. Вопрос решился сам собой, когда Д. М. Пожарский приехал в Калугу.

Князь Пожарский имел к тому времени славу лучшего русского полководца и являлся высшим авторитетом для казачества. После многих конфликтов между правительством и казаками ему предстояло разрядить обстановку, добиться возвращения на службу взбунтовавшихся казаков и с их помощью организовать оборону города. Сделать это было тем более трудно, что 5000 руб., которые привез Пожарский, было явно недостаточно для выплаты жалованья более чем 2000 казаков — при существовавших тогда нормах требовалось денег по крайней мере вдвое больше. О действиях Д. М. Пожарского можно составить некоторое представление по сохранившемуся воеводскому наказу. Одновременно с выплатой жалованья ему надлежало провести смотр казачьего войска и взять на каждом казаке «круговую» поруку в службе: поручные записи составлялись, вероятно, так, чтобы в пределах десятка все казаки отвечали друг за друга. В соответствии с наказом в дополнение к жалованью следовало также организовать сбор «кормов», а для этого расписать по станицам дворцовые земли в Козельском, Мещевском, Карачевском, Белевском уездах и выбрать представителей от каждой казачьей станицы для сбора и [173] привоза в Калугу «кормов» с этих территорий.³³⁾

Д. М. Пожарскому удалось справиться с задачей. Новый летописец утверждает, что казаки «тот час приидоша в Калугу с радостию и, живучи в Калуге, ко государю многую службу показали». Однако в действительности согласие казаков служить даже под началом Пожарского было не столь единодушным — воспоминания об июльской трагедии 1615 г. продолжали их преследовать. Как показал Ю. Десятого, некоторые казаки страшились ехать в Калугу. «Где-де ты нас ведешь, — говорили они дьячку, — там нам быти побитым, что и Баловневу войску». Примечательно, что казачьи отряды продолжали пополняться и во время пребывания их в Калуге. Так, епифанский сын боярский М. И. Миляев не смог уплатить податей («...написана-де за мною в плотежных и сошных книгах плотежю осмина, и плотить нечим») и в начале 1618 г. вступил в станицу И. Орефьева, в которой уже находился его сын.³⁴⁾

Последующие месяцы прошли для казаков в постоянных боях с неприятелем. В начале ноября 1617 г. И. Орефьев одержал победу над польско-литовским отрядом в Медынском у. В декабре атаман лично доставил в Москву пленных, захваченных в бою в Оболенском у. Еще раньше Д. М. Пожарский прислал в Москву И. Филатьева с сеунчем о победе в Боровском у. В мае 1618 г. заманил в засаду неприятельский отряд под Товарковым войсковой есаул армии Пожарского Лаврин Иванов. Поскольку полковник Чаплинский с «лисовчиками» провел зиму 1617/18 г. в Козельске, казакам Пожарского скорее всего были недоступны дворцовые «кормовые» земли, указанные в воеводском наказе, и взамен они получили приставства в других уездах, в частности в Малоярославецком.³⁵⁾

Сам Владислав зимовал в Вязьме, где с ним находилось некое подобие русского двора: смоленский архиепископ, бояре Салтыковы, Ю. Н. Трубецкой, И. И. Шуйский, М. Б. Шеин, думный дьяк В. О. Янов. Пленный Шеин, однако, вел себя по отношению к королевичу дерзко: говорил, что «царская рука высока» и «вы-де, мужики (казаки? — А. С.), на королевича и на литовских людей не качайтесь», за что и был отослан в Речь Посполитую. В захваченных городах Владислав ставил воеводами перешедших на его сторону русских дворян: в Дорогобуже — Л. Корсакова, в Вязьме — князя И. Енгальдеева. [174]

Русские казаки из войска Владислава активно участвовали в военных действиях и несли сторожевую службу. 50 казаков во главе с бывшим холопом воротынского дворянина Ф. Матова атаманом Дмитрием Приезжего по приказу Л. Корсакова остановились в деревне Соловцово по Вяземской дороге, где построили острог. 60 казаков Я. Шишова в составе роты М. Корсакова были направлены из Вязьмы в район Погорелого Городища, 200 казаков атамана Дмитрия Ивановича Конюхова — в Федоровский монастырь, находившийся в 15 верстах от Вязьмы по Можайской дороге. Основная же часть русских казаков в войске Владислава во главе с Иваном Мещериным (около тысячи человек) двинулась из Вязьмы под Белую. Их предводитель был, вероятно, бельским дворянином. В августе 1617 г. Мещеринов сопровождал казну из Москвы в Белую и тогда же, по-видимому, перешел на сторону Владислава.

Осенью 1617 г., чтобы преградить Владиславу дорогу к Москве, в Можайск были посланы воеводы Б. М. Лыков и Г. Л. Валуев. Помимо дворян в их отряд входило более 400 татар и 1600 казаков. Всю зиму 1617/18 г. казачьи отряды рассылались Лыковым и Валуевым, иногда на лыжах, из Можайска под Вязьму, Товарково, Погорелое Городище за «языками». В плен к ним попадали главным образом польские «пахолки» (слуги), собиравшие продовольствие в своих приставствах.³⁶⁾

Не известно, как Владислав выполнял свои обязательства о поверстании казаков поместными и денежными окладами, однако ясно, что их снабжение было неудовлетворительным — в войсковой казне не было средств даже для выплаты жалованья наемникам. Казаки голодали, и с этим, очевидно, связано намерение некоторых из них направиться на север. 31 декабря 1617 г. белозерский воевода А. Ф. Образцов был извещен грамотой из Москвы о том, что «литовские люди и русские воры» собираются совершить поход в Белозерский у. К концу 1617 — началу 1618 г. многие казаки, перешедшие к Владиславу, перестали связывать с ним надежды на изменение своего положения к лучшему. В декабре 1617 г. пленный казак станицы Я. Шишова показал, что казак его же станицы говорил ему: «Топерь-де до нас государевы милости много, чтоб-де нам отъехать на государево имя к заруцким казаком под Колугу». Приведенное свидетельство не только характеризует [175] настроения казаков в лагере Владислава, но и указывает на то, что бывшие казаки Заруцкого, к которым принадлежала и станица Шишова, составляли известную часть и в войске Пожарского, как, впрочем, и в «заугорском» войске.³⁷⁾

Известные нам факты подтверждают недовольство части русских казаков Владиславом. Документы сохранили подробный рассказ о возвращении на русскую службу отряда атамана Д. И. Конюхова, который нес сторожевую службу в Федоровском остроге. Это передовое укрепление Владислава было своеобразной заставой. Через него проезжали русские гонцы из Можайска, от воеводы Лыкова, в Вязьму, к гетману Я. Ходкевичу, командовавшему польско-литовской армией.

Намерение изменить Владиславу окончательно оформилось у Конюхова после утраты значительной части личного имущества: двое молодых казаков, бежавших из Федоровского монастыря к царским воеводам в Можайск, похитили у атамана двух лошадей, 30 золотых и дорогие ткани: атлас, камку, сукно, которыми обычно жаловали за службу и в России, и в Речи Посполитой. 12 января 1618 г. Конюхов сообщил гонцу можайского воеводы стрельцу М. Осипову о желании возвратиться на царскую службу вместе со своими казаками. Лыкову он передал просьбу разыскать похищенное у него имущество и вернуть жене, жившей в то время в Волоке, а также тайно («тихонько») переслать ему письмо от жены. Уже на следующий день Лыков прислал в Федоровский монастырь нового гонца — Б. Айгустова. Конюхов радушно принял его в избе и после трапезы выслушал (сам он был неграмотен) обращенное к нему послание можайского воеводы с призывом вернуться на службу. Айгустов сообщил, что имущество атамана найдено в Можайске и что жена его по-прежнему живет в Волоке «у матери и у братьи, и утесненья ей никакова нет». От имени боярина Лыкова он обещал прощение Конюхову и всем его казакам. Предводитель казаков целовал крест и «спасов образ» и клялся перейти на сторону царя Михаила.

Когда в Москве стало известно об этих переговорах, жену атамана Анну спешно привезли в столицу. В Посольском приказе от ее имени и, вероятно, с ее согласия и составлялась грамотка к казачьему атаману: «...мы-то, жонки, все ведаем его царскую милость, а ты взят неволею, от нужи, и тебе было чево боятись?» [176] Заканчивалась она так: «Умилися на наши слезы, не погуби нас во веки, приедь к государю и, что государю годно, то учини». 21 января 1618 г. грамотку отослали в Можайск. Как свидетельство подлинности письма к нему был приложен серебряный крест Анны — недавний подарок мужа.³⁸⁾

Обещания Лыкова и грамотка от жены возымели действие — Конюхов вернулся на царскую службу. Время, когда отряд Конюхова оставил Федоровский острог, определяется на основании расспросных речей пленных, захваченных царскими войсками под Вязьмой. Один из них рассказал, что за пять дней до Масленицы (в 1618 г. она начиналась 9 февраля) атаман отпустил на побывку к семьям в Дорогобуж нескольких казаков. На первой неделе Великого поста, т. е. не ранее 16 февраля, они двинулись обратно — именно тогда в Дорогобуже узнали, что Конюхов «отъехал» к Михаилу Федоровичу. В конце февраля другой польский пленный подтвердил, что Федоровский острог «стоит пуст». «За службу и за выезд» Конюхов 27 февраля был награжден в Москве сороком куниц и сукнами. В тот же день жалованье получили выехавшие вместе с ним атаман Василий Тельный, есаулы Никифор Исаев и Дементий Павлов и около 200 казаков. Вскоре казачий «приказ» Конюхова был направлен к Белой против осаждавших город польских войск и русских казаков, сторонников Владислава.³⁹⁾

20 июля 1618 г. бежал от Владислава в Можайск атаман Гаврила Черпицын. Оставили королевича атаманы Тарас Черный, возглавлявший некогда «великое» казацкое войско Владислава, и Елизарий Клоков. Однако попытка Лыкова вступить в переговоры с Я. Шишовым оказалась неудачной: казак, приехавший из Можайска в Погорелое Городище с грамотой от Лыкова (написанной в соответствии с «образцовой» грамотой, присланной из Москвы), был отослан в Вязьму к Владиславу в сопровождении пристава.

5 июня 1618 г. польское войско выступило из Вязьмы. В Кременске к нему присоединились полки Чаплинского, Опалинского и Казановского. Затем Владислав направился к Можайску — в 20-х числах июня у стен города начались тяжелые бои. Все попытки поляков захватить Можайск или находившуюся неподалеку крепость Борисово Городище, построенную в 1599 г. в качестве царской резиденции (ее защищали несколько [177] сот казаков из войска Лыкова атаманов А. Синеглаза, И. Утицкого, Д. Котова, Д. Белого, И. Адамова, Ф. Патрикеева), не принесли им успеха. Обе стороны теряли людей в почти ежедневных столкновениях и одинаково страдали от голода. В конце июля во время обстрела Можайска был тяжело ранен князь Д. М. Черкасский, с большим отрядом пришедший на помощь осажденному городу. Вскоре также во время обстрела получил ранение князь В. Волховской. Среди раненых защитников Можайска и Борисова Городища, которых осматривали в Разрядном приказе, упоминаются десятки казаков: сабельный удар по правому виску получил атаман Борис Чемесов, из пищали был ранен атаман Осип Коростылев, стрелой из лука — есаул Сысой Петров и т. д.

Но и в польском войске потери были велики — только в полку Владислава погибло около 100 человек. К тому же ратные люди, значительную часть которых составляли иностранные наемники, требовали денег, а их у королевича не было. По словам одного из пленных, захваченных русскими в начале июля 1618 г., «пришед-де з бою литовские люди, товарством побрався, — лисовчики, и рейтары, и жолныря, и венгры, и гайдуки, и немцы; старшины, по два человека, приходили к гетману и говорили-де гетману, что он завел их в чюжую землю, и посылает-де их подо многие места, и их-де везде побивают, и живых емлют, и пахолки-де у них побраны все и побиты, а грошей-де им давно не давывали». Представители войска угрожали возвратиться в Речь Посполитую и взять в приставство владения самого Ходкевича.

Чтобы ослабить давление на Можайск, Пожарский перешел из Калуги в Боровск. Ранее он направил несколько станиц казаков к боровскому Пафнутьеву монастырю для строительства острога. Находившийся там воевода князь В. П. Ахамашуков-Черкасский решил воспользоваться подкреплениями для нападения на польский отряд, расположившийся в семи верстах от монастыря. Однако во время боя войска Черкасского и казачьи сотни, присланные Пожарским, действовали несогласованно и потерпели поражение — казаки потеряли, по данным Нового летописца, 150 человек. Боевое счастье будто изменяло казакам, как только они оказывались под началом не Пожарского, а других воевод.

В начале августа 1618 г. Лыков вывел из Можайска [178] большую часть армии (в городе остался с небольшим гарнизоном осадный воевода Ф. Волынский) и под прикрытием войск Пожарского отошел к Боровску, а затем — к Москве. Многие дворяне из его войска недолго оставались в столице — «не дождався нашего указу, с Москвы съехали». Казачий приказ вскоре раздал в приставства пришедшим в Москву казакам подмосковные дворцовые земли: Домодедовскую волость, село Быково и, вероятно, некоторые другие.⁴⁰⁾

Казаки против казаков

В то время как Владислав пытался овладеть Можайском, с юга в Россию по договоренности с королевичем вторглось несколько тысяч украинских казаков во главе с гетманом Петром Конашевичем-Сагайдачным. Они овладели Ливнами, Ельцом, Данковым, взяли в плен русских послов, направлявшихся в Крым (вместе с «мяхкой казной» стоимостью 10 000 руб.), а затем направились на Рязанщину. Вместе с собой «черкасы» уводили молодежь, способную выполнять обязанности слуг. Только в Ельце и Елецком у. они захватили около тысячи детей, подростков и юношей в возрасте от 9 до 20 лет.

Прикрыть Москву с юга мог только Пожарский, направленный из Боровска в Серпухов. А казаки в его войске настойчиво требовали жалованья. Часть из них взбунтовалась — отказалась идти в Серпухов, «поидоша за Оку и начаша воровати». О численности отколовшихся можно судить по данным смотра, проведенного в Серпухове: налицо оказалось 1270 казаков, бежало 178, из них 21 человек — к Владиславу. Вероятно, именно в то время (в документах указан 1617/18 г.) казаки, «мучив, сожгли до смерти» серпуховского дворянина Д. Беликова, служившего нескольким царям 58 лет. Казаки, бежавшие со службы из войска Пожарского, присоединились к появившемуся в конце июля 1618 г. в Каширском у. мятежному казацкому войску. 22 августа увещевать казаков вернуться на службу был послан из Москвы с царской грамотой помещик Шацкого у. верстанный атаман Макар Козлов. Грамота призывала казаков идти к Пожарскому или к другим воеводам, [179] которые и выплатят им жалованье. Миссия М. Козлова успеха не имела, и правительство сочло необходимым послать к казакам, «которые ходят в Коширском и в Тульском уездах», новую грамоту.⁴¹⁾

8 сентября большие отряды казаков пришли в Крапивну, еще не оправившуюся от разгрома в 1613 г. Они расположились на посаде в казачьих, стрелецких и пушкарских слободах, согнали к себе скот и попытались захватить острог. Крапивенский воевода В. Ознобишин доносил в Москву: казаки «говорят, как-де мы Крапивенского острогу не возьмем, и нам-де итти под Дедилов и стать на Дедилове, а Тулу-де осадим. А дожидатца-де, государь, им твоих грамот указных». Следовательно, казаки выдвинули перед правительством какие-то требования, не желая служить, пока эти требования не будут удовлетворены, причем простое обещание выплаты жалованья их не устраивало. Однако грамота, посланная к ним 16 сентября, вновь содержала лишь призыв «отстать от воровства», вернуться на службу и обещание милостей в самой общей форме. Ознобишин поручил передать эту грамоту по назначению сыну боярскому Е. Ростовцеву и стрелецкому пятидесятнику П. Коршунову, которые догнали казаков уже под Алексиным.

Ростовцеву и Коршунову мы обязаны весьма подробными сведениями о войске Караула Новикова (или Чермного), названного в составленной ими росписи старшиной. Всего казаков, по их подсчетам, было около 3000. Помимо К. Новикова казаков возглавляли 11 атаманов: Тарас Черный, Андрей Гринев, Павел Васильев, Филипп Федотов, Гаврила Черный, Семен Волдырь, Павел Кок, Елизарий Клоков, Алексей Проскурняк, Герасим Данилов, Рагоза, а также два войсковых есаула: Павел Васильев и Тимофей Губарь.

О личности предводителя войска достоверных сведений не сохранилось. Правда, в 1614 г. некий атаман Караулко упоминается вместе с И. М. Заруцким в Астрахани, но для отождествления его с К. Новиковым нет достаточных данных. Т. Черный, Е. Клоков и С. Волдырь какое-то время находились в войсках Владислава. Из других атаманов в более ранних источниках фигурирует только Андрей Гринев. Вскоре после освобождения Москвы от поляков, в котором принимал участие Гринев, он во главе станицы донских казаков был послан в Путивль, где служил до 1617 г. В 1616 г. под [180] его началом находились 4 есаула и 161 казак. Трижды ездил он в Москву с вестями о военных победах, 19 апреля 1616 г. его денежный оклад был увеличен с 12 до 15 руб. Весьма вероятно, что у Гринева был и сравнительно высокий поместный оклад. Как уже упоминалось, в 1616—1617 гг. многие казаки бежали из Путивля под Брянск, среди них скорее всего был и Гринев.

Еще в августе 1618 г. двое казаков станицы И. Орефьева после боя попали в плен к казакам, «которые воруют в резанских местах с атаманы с Короулом Чермным да с Ондрюшкою Гриневым» (может быть, Тарас Черный присоединился к войску позднее?). Узнав, что царские войска посланы против Сагайдачного, а не против них, повстанцы отпустили пленных. 22 августа один из них рассказал, что мятежные казаки собираются идти в Одоевский у. и остановиться там в селах Жердево и Супруга — вотчинах Б. М. Салтыкова и князя Г. К. Волконского, если в ближайшее время не получат ожидаемых грамот от царя или воевод. В дальнейшем Чермный намеревался направиться в «Поле», т. е. в южные степи, а Гринев — в Путивль, где он служил раньше. Грамоту, привезенную Ростовцевым и Коршуновым, казаки обсудили на круге. Сторонники возвращения на царскую службу оказались в меньшинстве, причем особенно решительно им возражал Гринев. Царским посланцам казаки поручили передать просьбу о присылке непосредственно к ним в качество воеводы Д. М. Пожарского либо князя Д. М. Черкасского или другого «доброго» дворянина. К тому времени планы предводителей изменились: дальнейший путь казачьего войска лежал к Рязани и далее в Мещеру, а «там у нас, — говорили казаки, — большое войско».⁴²⁾

Разорив несколько дворянских владений в Алексинском у., казаки действительно двинулись к Рязани: из алексинского поместья дьяка П. Насонова крестьяне в 1618 г. «розбежались в розные городы... от войны литовских людей и от воровских казаков». Ф. Т. Пушкин позднее тоже писал в челобитной, что его поместье в Алексинском у. запустело «от литовских и от нагайских людей и от казаков». В районе Рязани казаки пробыли довольно долго, продолжая разорять поместья и вотчины местных феодалов. 18 января 1619 г. подьячий Разрядного приказа жаловался в челобитной, что [181] его рязанская вотчина «от черкас и от казачьи стоянья запустошена без остатка». В селе Кузьминском на Оке, в 30 верстах к северо-западу от Рязани, казаки напали на 120 перебежчиков от Владислава, посланных правительством на службу в Казань. Позднее один из них писал: «Караулко с товарыщи нас переграбили и, переграбя, отпустили, а иных... сильно у себя оставили».

Из войска Пожарского в июле 1618 г. бежало сравнительно немного казаков, но и оставшиеся на службе также выражали недовольство и послали в Москву из Серпухова челобитную «о своих нужах, и о бедности, и о жалованье, и о корму». Просьбы казаков, однако, не были удовлетворены: «А которые, государь, челобитчики посылоны были от нас бити челом тебе, государю, об нашей бедности, и об нужи, и о жалованьи, и те, государь, челобитчики приехоли к нам без твоево, государева, указу».⁴³⁾

В Серпухове Пожарский тяжело заболел и был отвезен в Москву. Казаки тоже просились в столицу, но в этом им было отказано. Командование войском принял на себя второй воевода — окольничий Г. К. Волконский, возглавлявший в 1618—1619 гг. Казачий приказ. В конце августа он перешел с войском из Серпухова в Коломну, в направлении которой двигался Сагайдачный. Большинство дворян, однако, не последовали за воеводой, за что позднее у них были уменьшены поместные и денежные оклады. К 25 августа в распоряжении Волконского осталось всего 275 дворян и детей боярских. Ссылаясь на отсутствие служебного рвения даже у хорошо обеспеченных дворян («а которые дворяне и дети боярские емлют твое государево жалованье, да за ними ж поместья и вотчины, и те-де все из Серпухова не пошли»), казаки все настойчивее требовали указа о жалованье. Они отказались послать делегацию к казакам Чермного, утверждая, что, если указ будет, все казаки вернутся на службу и без уговоров. Царю вновь была послана челобитная от казачьего войска. Из Москвы отвечали, что жалованье вскоре будет прислано и сборщики уже отправились за деньгами по городам. Но волнения среди казаков продолжались, тем более что месячный «корм» на сентябрь 1618 г. им не выплатили (правда, взамен казаки получили в приставство несколько дворцовых сел под Коломной, в частности Дединово и Ловцы). [182] Не обладая авторитетом Пожарского, Волконский пытался усмирить казаков телесными наказаниями. «Уже-де тому год, как сулят жалованья, — говорили казаки, — а мы-дс с нагаты и з босаты померли, и нам-де за што умирать: соломы-де возьмешь или сена, и на [с] деи за то бьют кнутьем».

Не позднее 30 августа пленные, захваченные казаками под осажденным запорожцами Зарайском, сообщили Волконскому, что Сагайдачный будет переправляться через Оку под Каширой. Узнав о намерении воеводы выступить к предполагаемому месту переправы — Белым Пескам, казаки заявили, что не уйдут из Коломны, пока не получат жалованья, и что, если Волконский все же направится к Белым Пескам, они все разойдутся со службы «врознь». Попытка Волконского послать на помощь каширскому гарнизону станицы К. Терентьева, В. Крылова и М. Козлова (каширяне обещали за службу 1 руб. денег и осьмину ржи в месяц человеку) также не увенчалась успехом — только Терентьев отправил в Каширу есаула во главе сотни казаков, а сам остался в Коломне. Отношения между воеводой и казаками крайне обострились. К тому же в городе распространился слух, что Лыков с полуторатысячным отрядом столичных дворян и стрельцов готовится к походу в Коломну, чтобы «побить» казаков. Исходил он, как выяснилось, от некоего жителя дворцовой Кадашевской хамовной слободы в Замоскворечье, приехавшего из Москвы покупать у казаков «всякое грабежное» (в Коломну приезжали и другие «закупщики» из Москвы, Серпухова и Калуги). Казаки начали седлать лошадей и 4 сентября потребовали у Волконского объяснений. Воевода поспешил успокоить их, но поверили ему не все («атаманы и лутчие казаки сказали ему, что лихие казаки их станиц не верят, хотят прочь итти»), и в тот же день больше 100 человек бежали из города.

2 сентября 1618 г. Сагайдачный получил от Владислава послание с просьбой ускорить поход к Москве. 6 сентября запорожцы (по сведениям Волконского, 7000 «старых» казаков и 3000 слуг) начали переправляться через Оку не в районе Каширы, а под Коломной, у устья реки Осетр. Волконский спешно двинулся к переправе. Бой на Оке продолжался два дня; сначала запорожцы были отброшены на правый берег, но затем они вновь переправились через реку и начали [183] теснить отряды Волконского, вынужденные отступить к Коломне. Здесь между казаками и дворянами произошло столкновение: по словам Нового летописца, «начата казаки воровати и грабити, и бысть у дворян с казаками рознь». Казаки же утверждали, что во время столкновения с коломенскими дворянами последние ранили и сбросили в воду нескольких человек. Дворяне угрожали расправиться с казаками так же, как с их товарищами, пришедшими под Москву с атаманом Баловнем. Казаки попытались войти в Коломну, но из города их обстреляли из пушек. «И нас, государь, в город не пустили, и по нас, государь, з города учели стрелять, и убили, государь, у нас четырех казаков до смерти и многих, государь, казаков переранили и лошеди побили, а иных переранили», — писали позднее казаки в челобитной.

В ночь на 8 сентября собрался казачий круг. Казаки говорили, что запорожцев очень много, а отступать некуда, так как в Коломну их не пускают. Хотя сходка проходила как будто спокойно, «не сердитым делом», на ней было решено уйти со службы. Воеводе казаки объявили, что идут «кормиться» в село Высокое, в 40 верстах от Коломны. 8 сентября за два часа до рассвета они ушли от Волконского, захватив часть обозов; за ними последовали служилые татары и астраханские стрельцы. Последние по пестроте состава имели с казаками много общего: среди них помимо астраханцев упоминаются выходцы из Москвы, Костромы, Любима, Рязани, Ряжска, Рыльска и Свияжска.

После ухода казаков у Волконского осталось около 250 дворян и детей боярских, шацкий помещик верстанный атаман Первой Ульянов, возглавлявший в феврале 1618 г. отряд в 50 казаков, и войсковой дьячок Юрий Десятого. Вскоре почти все дворяне тоже покинули Волконского и бежали в Москву, а затем в столицу был отозван и сам воевода, оставшийся без армии.⁴⁴⁾

Вязниковский лагерь

Между тем казаки, миновав село Высокое, перешли во Владимирский у. и остановились в Туголесской волости. Здесь они нанесли [184] поражение большому отряду украинских казаков пана Миневского (бой, по словам казаков, продолжался весь день, «от утра и до вечера»), захватив знамена, литавры и много пленных. Затем казаки двинулись дальше на восток, 27 сентября 1618 г. вошли в Ярополческую волость и в Вязниковской слободке разбили свой лагерь. Ярополческая волость была выбрана как место стоянки казацкого войска едва ли случайно. В царствование Василия Шуйского она была пожалована возглавлявшему Боярскую думу князю Ф. И. Мстиславскому. В 1611 г. руководители Первого ополчения решили испоместить здесь дворян Вязьмы и Дорогобужа, потерявших свои владения, однако вскоре волость попала в приставство к казакам, которым Заруцкий приказал «выбити» оттуда дворян. После воцарения Михаила Романова Ярополческую волость возвратили Мстиславскому. По крайней мере для некоторых казаков, пришедших сюда в сентябре 1618 г., это было хорошо знакомое место, гдо они жили и собирали «корма» задолго до описываемых событий.

6 сентября польское войско двинулось от Можайска к Москве и 13 сентября вошло в Звенигород. С юга к столице приближался Сагайдачный. Москва готовилась к осаде. 9 сентября 1618 г. вопрос об ее обороне обсуждался на Земском соборе. Была спешно отстроена и укреплена пушками стена Деревянного города, проходившая по линии современного Садового кольца. В подмосковных деревнях жгли сено и хлеб, чтобы они не достались неприятелю. 17 сентября в Ярославль и Нижний Новгород для сбора ратных людей выехали князья И. Б. Черкасский и Б. М. Лыков. Помимо дворян они должны были «прибрать» на службу «охочих» людей, записывая их в стрельцы или в случае отказа — в казаки.

Интересно, что в минуту опасности правительство царя Михаила обратило свои взоры как раз к тем городам, которые в 1611—1612 гг. служили основной базой Второго ополчения. Черкасский и Лыков разослали в Белозерск и другие северные города грамоты о мобилизации ратных людей и присылке в Ярославль и Нижний Новгород запросных денег, налогов за 1618/19 г. и недоимок за прошлые годы. Аналогичные грамоты от своего имени направили представители ярославского духовенства и местного посадского мира во главе с земскими целовальниками и видными купцами: Григорием [185] Никитниковым, Василием Лыткиным, Надеем Светошниковым и Иваном Чистым. Для сбора денег и даточных людей из Ярославля в Белозерский у. вместе с ярославским дворянином Я. Зайцевым выехал торговый человек Аверкий Городчанин.⁴⁵⁾

В самой столице было неспокойно. После прихода из Можайска войска Б. М. Лыкова в Москве произошли крупные волнения: ратные люди во главе с тремя видными дворянами ярославцем Богданом Тургеневым, смолянином Яковым Тухачевским и нижегородцем Афанасием Жедринским «приходяху на бояр з большим шумом и указываху, чево сами не знаху». До 30 сентября составлявшие московский гарнизон служилые люди, в том числе дворяне, дети боярские разных городов и казаки, подали челобитную «о жалованье». Но казна была пуста, провезти деньги из Ярославля долго не удавалось: дороги к северу от Москвы блокировали польские отряды, и только в декабре деньги прибыли в столицу.

В то время как польские войска приближались к Москве, из Твери в осажденную Белую были отправлены «запасы» в сопровождении стрельцов и казаков, и те. и другие «своровали... государевы запасы пометали, а бежали мимо Твери». Вскоре они были пойманы, биты кнутом и отправлены в Ржеву в сопровождении приставов.⁴⁶⁾

Едва Лыков прибыл к месту своего назначения, в Нижний Новгород, как узнал о появлении по соседству, в Ярополческой волости, целого казачьего войска. Но в отличие от 1615 г. у него не было теперь ни сил, ни полномочий для того, чтобы расправиться с вязниковским «табором» так же, как с войском Михаила Баловнева, хотя посланному вместе с Лыковым в Нижний Новгород голове Т. Шушерину и удалось со временем набрать 500 стрельцов.

Первоначально в Вязниках расположилось около 2000 казаков и 160 татар во главе с «табунными головами». Поскольку в кругах, по свидетельству очевидцев, участвовало около 1000 человек, можно предположить, что взрослых казаков, имевших право голоса, и молодежи в станицах было приблизительно поровну. Позднее в Вязники приехали из Москвы еще не менее 170 казаков. Во второй половине октября 1618 г. численность войска доходила до 2500-3000 человек, среди них упоминаются 12 атаманов и 16 войсковых [186] есаулов. Наряду с бывшими «заугорскими» атаманами И. Орсфьевым, И. Филатьевым, К. Терентьевым, С. Коротким, А. Ребровым — трое первых, как и в 1617 г., возглавляли список атаманов — встречаются в Вязниках и другие имена. Тимофей Кабардин в конце 1613 г. был еще рядовым казаком, впервые упоминается атаманом с отрядом в 70 человек летом 1618 г. в войске Пожарского. Тогда же впервые назван атаманом Дементий Пальчиков, в станице которого было 120 казаков. Андрей Стародуб и Второй Крылов служили атаманами еще в войске Михаила Баловня, а затем некоторое время находились в тюрьмах Суздаля и Касимова (А. Стародуб вплоть до 1617 г.). К их услугам правительство обратилось только после вторжения в Россию войск Владислава. Летом 1618 г. станица Крылова насчитывала 107 человек. По материалам июльского смотра 1618 г. известна численность еще двух станиц, пришедших в Вязники: с С. Коротким было 109, с А. Ребровым — 80 казаков.

Ярополческую волость и часть Гороховецкого у. казаки разделили на приставства по станицам, а внутри станиц — по десяткам: «на десять человек выть» (как известно, десяток был у казаков первичной военной и хозяйственной ячейкой). Для обеспечения своей безопасности они возвели в Вязниках острог, а местных крестьян заставили обнести его рвом. Острог в Вязниках был сложен из заостренных кверху бревен («стоячей на иглу»). В него вело двое ворот с надвратными башнями, площадь острога равнялась четырем десятинам. Первые дни в войске поддерживалась строгая дисциплина. Употребление и даже хранение вина запрещалось под угрозой смертной казни. Однако так продолжалось недолго: казаки стали привозить в «таборы» вино и пиво, а хмельные напитки из меда делались тут же, в Вязниках. Сбор «кормов» и денег в Ярополческой волости осуществлялся подчас в жестокой форме. Казаки забирали у крестьян больше, чем было необходимо для пропитания и экипировки, а затем продавали за бесценок коров и лошадей приезжавшим к ним «закупщикам». Многие крестьяне, спасаясь от казаков, бежали в другие уезды («Из Ярополческие-де волости бежит беж на Балахонскую сторону через Клязьму многие люди, зжоны и ломаны»). Приезжавшие в Вязники видели на дорогах убитых казаками крестьян. [187]

Иногда казаки, не удовлетворяясь приставствами, ездили за добычей в соседние уезды — Муромский, Нижегородский, Луховский, Гороховецкий, Кинешемский. Документы сохранили описания таких «экспедиций». 19 октября 50 казаков переправились вплавь через Оку в Пуреховскую волость Нижегородского у. и там «гоняли» за стряпчим Сытного дворца А. Собакиным. Спустя два дня другой отряд во главе с «атаманом Тимохою» (Глухим или Кабардиным) и есаулом Иваном Выходцем перешел в Муромский у. и 21 октября перенравился через Оку в Стародубовскую волость. Здесь казаки «крестьян прожиточных из[-за] животов и их жон жгли, и ломали, и побивали, и грабили». Когда на них напала большая толпа крестьян, казаки бежали за Оку, оставив в руках «стародубовских мужиков» пять своих раненых товарищей. Крестьяне отправили их в Нижний Новгород, где Лыков после расспроса и пытки приказал повесить пленных. В результате этих расспросов в нашем распоряжении оказалось несколько кратких биографий рядовых вязниковских казаков: И. Михайлова, сына московского торгового человека, И. Мануйлова, бывшего крестьянина костромского села Даниловского, Н. Кузьмина, беглого холопа вяземского дворянина А. Озерова. Все они служили в казаках с 1611 г., причем последний в станице Сидора Заварзина, казненного, вероятно, в 1615 г. вместе с М. Баловневым. Романовский татарин В. Арапов стал казаком в 1615 г. Холоп арзамасца С. Мотовилова «малой» А. Григорьев, по его словам, был взят казаками «неволею» в октябре 1618 г.⁴⁷⁾

В Стародубовскую волость казаки проникали неоднократно — в 1619 г. из Приказа Большого дворца сюда посылались сыщики для выяснения на месте, «отчего стародубские села запустели». Из других «загонных» отрядов казаков крестьянам соседних с Ярополческой волостью уездов особенно досаждали «воры Кирилко Кортавой да Сахарко Федоров». Разгрому подвергались и дворянские владения — ввозная грамота муромских помещиков М. Г. и А. Г. Василисовых «утерялась», «как были казаки в Вязниках». В полной безопасности находились лишь владения Д. М. Пожарского — приехавший из Вязников в Нижний Новгород дворянин сообщил Лыкову. «В Вязниках у всех казаков в кругу приговорено, что им боярина князя Дмитрия Пожарского в вотчины в села и деревни не [188] въезжати и крестьян не жечь, и не ломать, и не грабить». Крестьяне же Пожарского свободно приезжали к казакам, продавали им вино, другие товары и покупали у них лошадей, одежду и «всякую рухлядь». О том же писали позднее в челобитной царю Михаилу и крестьяне Ярополческой волости. Одному из посланцев Лыкова казаки говорили, что ждут, когда Пожарский приедет к ним из Москвы.⁴⁸⁾

Пребывание в Вязниках не было для казаков вполне безопасным — еще до войска И. Орефьева там в сентябре 1618 г. появились украинские казаки Сагайдачного «и крестьян многих посекли». «Ходют, государь, около нас литовские люди верст по пятнадцати и по дватцати, — писали казаки, — и бои у нас с ними бывают частыя». В одном из столкновений победу одержали казаки атамана А. Реброва. В другой раз запорожцы окружили и сожгли 40 казаков в деревне, где последние стояли на приставстве. Таким образом, у казаков были основания считать, что они защищают крестьян от неприятеля. Нескольких пленных они отослали из Вязников в Нижний Новгород.

К мятежному войску К. Чермного из Вязников отправилась делегация во главе с атаманом Д. Пальчиковым — казаки призывали своих товарищей соединиться с ними в Вязниках. Этот призыв не остался без ответа, чем и можно объяснить появление казаков Чермного в середине октября в районе Мурома. Во второй половине октября — в ноябре 1618 г. оба казачьих войска, вероятно, объединились. Не имея возможности покарать казаков, нижегородский воевода вступил с ними в переписку. 4 октября в Вязники с грамотой от Лыкова приехал можайский дворянин В. Ларионов. 7 октября он возвратился в Нижний Новгород с отпиской казаков. 11 октября нижегородский дворянин И. Никитин и посадский человек И. Андреев вручили казакам еще одну грамоту Лыкова. С ответом на нее 15 октября в Нижний Новгород прибыла целая делегация: войсковые есаулы Лаврин Иванов и Фирс Давыдов, 20 рядовых казаков и 10 «чур». Третью грамоту Лыкова доставил в Вязники 20 октября нижегородский дворянин М. Колбецкий, он же спустя пять дней привез воеводе ответ казаков.

27 сентября с царской грамотой к вязпиковским казакам выехали из Москвы белевский дворянин Иван Муромцев, бывший «заугорский» атаман Пятой [189] Зелейщик и хорошо зарекомендовавший себя в глазах правительства войсковой дьячок Юрий Десятого. До Вязников они добрались 2 октября, причем с большими трудностями: в 30 верстах от Владимира на них напали украинские казаки, и Ю. Десятого был ранен саблей.

13 октября все трое отправились из Вязников в Москву в сопровождении есаула Подковыри Родионова и трех казаков — представители вязниковского войска везли царю челобитную, подписанную всеми станичными атаманами.

Приезд в Вязники представителей московского правительства и нижегородского воеводы вызвал описанные в сохранившихся документах казачьи сходки и круги. Так, у В. Ларионова грамоту и наказную «память» приняли и тотчас прочли атаманы И. Орефьев и И. Филатьев в присутствии 40 казаков. На следующий день грамота и наказ читались и обсуждались на общем казачьем круге. На круге же, в котором участвовали все казаки, читалась в Вязниках 4 октября царская грамота и решался вопрос о посылке челобитчиков в Москву. Тогда же состоялся приговор о направлении делегации к войску К. Чермного. Наиболее обстоятельное описание казачьего круга принадлежит нижегородцам И. Никитину и И. Андрееву. 12 октября около 1000 конных казаков и татар съехались в поле. В центре круга они поставили четыре казачьих знамени и одно знамя юртовских татар. Игнатий Андреев передал грамоту казакам, она была прочтена вслух, после чего началось ее обсуждение. Сходка, связанная с приездом в Вязники М. Колбецкого, происходила внутри острога: на церковной паперти стояли несколько атаманов во главе с И. Орефьевым, сюда же привели М. Колбецкого. Вокруг собралось около 200 пеших казаков. Когда гонец Лыкова заявил, что воевода наказал ему передать грамоту всему войску, казаки ответили, что перед ним «ото всех станиц лутчие люди» и что содержание грамоты они перескажут остальным казакам. После этого грамота была прочтена присутствующим.

Таким образом, источники позволяют достаточно четко различить круги, в которых участвовали все или почти все взрослые казаки, и старшинские сходки, которые иногда предшествовали кругам, а иногда их, по-видимому, подменяли. На подобных собраниях старшины, [190] происходивших еще до рады, решались все важнейшие вопросы и в Запорожье.⁴⁹⁾

Челобитная вязниковских казаков, их отписки Лыкову и особенно расспросные речи казаков в Нижнем Новгороде дают достаточное представление о «программе» вязниковского войска, хотя ни в одном документе не суммированы все требования казаков. Одним из главных условий возвращения на службу казаки считали правительственные гарантии невыдачи всех вступивших в казачьи станицы независимо от времени вступления и социального происхождения. «Которые к ним ново писались в казацкую службу из городов дети боярские и боярские всякие люди, и те-де страшатца насильства и продаж, и поимки за себя, и за лошади, и за ружья, и за платье», — заявили представители казаков Лыкову. В. Ларионов тоже сообщил Лыкову, что казаки ждут на этот счет царского обещания: «И которые у них беглые боярские люди в казакех, и тех ис казаков государь выдавати не велит».

Пятирублевое жалованье казаки считали недостаточным и требовали его увеличения, или, как они выражались, выплаты им «полного» жалованья: «И им-де теми пятью рубли себя и чюр своих одеть и саадаков и всякой служилой рухляди купить нечем, и указным-де кормом прокормитца нечем... и взять нам, холопем твоим, по пяти рублев — тебе, государю, солгать». Казаки не указывали, какое именно жалованье они сочтут справедливым, ожидая предложений правительства. «А по чему, государь, хотят полнова жалованья, точно... не объявили», — писал Лыков в Москву. Наконец, казаки настаивали на том, чтобы им были оставлены все «запасы», собранные в Вязниках. Отчасти поэтому они боялись идти на службу в Нижний Новгород, где «всему тому будут исцы». Однако ни в одном документе не содержится сведений о стремлении вязниковских казаков добиться получения поместий, хотя они и писали в челобитной, что за свое участие в освобождении Москвы и другие службы ничем не вознаграждены, «волочатся» «безюртны» и «безприютны», лишились в боях оружия, стали «наги и босы и всем бедны» и впредь чают, «юрту себе и приюту не будет». Иначе говоря, казаки стремились к сохранению своего сословного положения, своей организации и в то же время требовали за службу лучшего материального обеспечения в форме ежегодного денежного жалованья и [191] ежемесячнет выдачи содержания («корма»).

Пока правительство не отвечало на эти требования, казаки тянули время. Они писали Лыкову и в Москву, что дожидаются к себе «в сход» казаков Чермного, к которым послали делегацию, а после их прихода охотно пойдут на службу. По этой же причине, как объяснили Лыкову есаулы Л. Иванов и Ф. Давыдов, они не привезли в Нижний Новгород списков казаков по станицам, как воевода того требовал. Лыкову казаки вообще не доверяли, хорошо помня его роль в разгроме войска Михаила Баловнева, говорили, что он к ним «недобр», однако обещали позднее прислать в Нижний Новгород представителей для заключения «договора» «о государеве жалованье и о корму» и служить под началом Лыкова, если он выдаст жалованье «по их запросу».⁵⁰⁾

В то время как казаки Ивана Орефьева находились еще на пути от Коломны к Вязникам, польская армия Владислава и отряды гетмана П. Сагайдачного подошли к Москве. Яркое описание Запорожского войска содержит грамота в Белозерск от конца сентября 1618 г.: «И те языки и выходцы в роспросе сказывали, что с черкасы большая половина русских людей, полонеников, мужиков и женок и девок, и шли-де с ними меж их черкаских полков русские люди, мужики и робята и жонки и девки, верхи на шесть полков, а их-де, черкас, тысяч с пять, и у них многие ранены и больны, и голод-де у них великой, и наги, а хотят-де черкасы итти в Замосковные города». Штурм Москвы в ночь на 2 октября был отбит, и 20 октября начались мирные переговоры.

Вскоре мятеж казаков произошел в самой Москве (Новый летописец помещает сообщение о нем сразу после главы о посольском съезде): «...взбунтовав ночью, проломиша за Яузою острог и побегоша из Москвы тысячи с три казаков». За Яузой начиналась Владимирская дорога, шедшая и в Вязники (о том, что там расположились ушедшие со службы казаки, в Москве знали хотя бы со слов П. Родионова и других вязниковских челобитчиков, приехавших в столицу еще 19 октября). Вероятно, по ней и двинулись казаки. В пяти верстах от города их догнали бывший руководитель Первого ополчения боярин Д. Т. Трубецкой и окольничий Д. И. Мезецкий. С большим трудом удалось привести беглецов обратно — «едва их поворотиша». Однако [192] казаки остановились у стен Деревянного города и войти в него отказались. Уговаривать их отправилась в полном составе Боярская дума. В этот драматический момент, когда Москва оставалась без значительной части ратных людей, а в перспективе вырисовывалось объединение сил «вольного» казачества и образование почти 10-тысячного мятежного казачьего войска, правительству пришлось пойти на уступки: «Государь же им в вину того не поставил и пожаловал своим государевым жалованием».⁵¹⁾

Соглашение с казаками, поднявшими мятеж в Москве, легло, вероятно, в основу боярского приговора о вязниковских казаках от 9 ноября 1618 г. Бояре обещали казакам жалованье «перед прежним с прибавкою» и оставление в станицах «всяких людей», но казакам надлежало прислать в Москву «имян списки» и в дальнейшем не принимать никого в станицы «без государева указу». Казаки освобождались от ответственности за собранные «животы», им были обещаны поместные оклады и денежное жалованье из приказов-четвертей и предоставлялось на выбор идти на службу в Нижний Новгород к Б. М. Лыкову или в Ярославль к И. Б. Черкасскому.

В соответствии с приговором 12 ноября в Вязники была послана царская грамота, а на следующий день находившимся в Москве представителям вязниковского войска выдали жалованье из Казенного приказа — «по четыре аршина без чети сукна аглинсково зеленово, цена по тритцати алтын аршин». 15 ноября грамоты о боярском приговоре были направлены в Ярославль и Нижний Новгород. Черкасскому и Лыкову предписывалось в случае прихода казаков на службу провести смотр в соответствии со взятыми у казаков именными списками, а затем выплатить им жалованье и месячный «корм», причем размеры жалованья и «корма» в грамотах не указывались.

Польским властям было известно затруднительное положение правительства Михаила Романова. Велижский староста А. Гонсевский угрожал русским послам, что, если даже войско Владислава уйдет из России, у казаков появится новый Лжедмитрий. В такой обстановке 1 декабря 1618 г. в деревне Деулино ценой больших территориальных уступок было заключено перемирие с Речью Посполитой на 14 лет и 6 месяцев. На следующий день состоялся еще один приговор [193] Боярской думы о казаках. Принятый в менее напряженной обстановке, он предусматривал перевод на положение верстанных помещиков уже не всех казаков, а лишь тех, кого «поверстать доведется»; остальные казаки могли рассчитывать на переход в служилые люди «по прибору»: «...а иных государь пожалует, велит устроить по городом в беломестные казаки». Опасаясь новых социальных потрясений, бояре призывали казаков не верить «затейным речем» «злодеев», которые «учпут к ним приезжати», и твердо рассчитывать на государево жалованье.⁵²⁾

Получив свободу выбора между Лыковым и Черкасским, казаки двинулись из Вязников в Ярославль. Пришло сюда и войско К. Чермного или какая-то его часть. «Повесть о победах Московского государства» сообщает, что в Ярославль явились «13 000 казаков, которые побивали государевых людей, и животы грабяще, и разоряли Московское государство, в то же время пришли с повинною и вину свою к государю принесли» (численность казаков в повести, несомненно, в несколько раз завышена). В Ярославле были составлены списки казаков, служившие позднее основанием для невыдачи записанных в них беглых холопов и крестьян бывшим владельцам: «И в Розряде в казачьих списках, как казаки пришли в Ярославль к боярину ко князю Ивану Борисовичю Черкасскому, которые из них боярские люди и крестьянские дети престали внове, и по государеву указу дана им воля». Экземпляр этих списков хранился позднее также в Казачьем приказе, и в 1619 г. из него делались выписки по запросам Холопьего приказа. Иноземцы, попавшие к казакам Чермного в селе Кузьминском, были от них отделены и посланы на службу в Казань. В ходе смотра казакам выплатили жалованье, размеры его нам не известны, но некий дворянин — автор «Повести о победах» отметил, что в Ярославле служилым людям выдали «полное» (с точки зрения дворян или казаков?) жалованье.⁵³⁾ [194]

Последняя страница «Смуты»

В сентябре 1618 г. русско-польским отрядам Ивана Мещерина удалось после годовой осады овладеть Белой. По словам Вельского летописца, И. Мещерин два дня преследовал отступавший к Москве бельский гарнизон и вернулся к Белой. 2 октября он безуспешно пытался захватить Торжок, затем казаки прошли через Ржевский и Старицкий уезды и у городка Кимры разделились. Часть их во главе с самим И. Мещериным, а также атаманами Федором Волдырем (не в его ли станице начинал казачью службу знаменитый Илейка Муромец?) и Василием Селиверстовым (до 1616 г. возглавлял станицу под Смоленском, был пожалован поместьем в Шацком у.) возвратилась в стан Владислава у Троице-Сергиева монастыря; другая — двинулась на север, где соединилась с ушедшими сюда из-под Москвы отрядами Степана Кругового и Якова Шишова. В конце августа в Пошехонском у. появился большой отряд пана Соколовского, в котором помимо «литовских людей» было не менее 100 русских казаков. Получив вести о приближении неприятеля, воеводы северных городов разослали приставов, с тем чтобы увести в остроги крестьян «з женами и з детьми и со всеми животы». В октябре в северных уездах велась подготовка к мобилизации крестьянских ополчений: было переписано все мужское население «и что у кого какого бою».

В октябре — начале ноября 1618 г. Я. Шишов находился под Угличем, который осаждали «лисовчики». Город защищал атаман Тит Евсевьев с «охочими людьми». Спустя месяц казаки Я. Шишова вместе с отрядами С. Кругового, Ф. Бороды и Лома вошли в Вологодский у. На Мологе после ссоры и «драки» станица Кругового (150 русских и 20 украинских казаков) отделилась от других отрядов и ушла в Белозерский у. Остальные казаки пересекли Кубенскую волость Вологодского у. и направились к Тотьме. При попытке захватить Тотемский острог они потеряли 50 человек и отступили в Рубежскую волость Вологодского у. Главой казаков, действовавших на Севере на стороне Владислава, стал в это время Я. Шишов (его называли даже полковником, как и командиров больших отрядов [195] украинских казаков). Сохранился словесный портрет атамана: «А собою-де атаман Яков Шиш молод, бороду бреет, человек дороден, и платье на нем доброе... а казаков-де у него больше литвы». Бороду Я. Шишов брил, вероятно, тоже по примеру украинских казаков. В Рубежской волости в отрядах Я. Щишова произошла новая ссора. Вместе с поляками и запорожцами он пытался убить Игнатия Черного, Федора Бороду и Первого Жарика. С двумя сотнями казаков эти атаманы бежали по направлению к Ферапонтову монастырю, а сам «Шиш», с которым осталось 500-700 казаков, не считая молодежи, двинулся к Ваге.

20 декабря 1618 г. целое войско, состоящее из 2000 украинских и русских казаков и 3000 казачьих учеников, во главе с «черкашенином» Василием Москвитииым штурмовало Вологду (до этого В. Москвитин уже побывал под Галичем и Костромой). Из города по казакам ударили из пушек. Отступив от крепости, казаки захватили Спасо-Прилуцкий монастырь, который они избрали в качестве места стоянки. После заключения Деулинского перемирия казаки получили грамоты Владислава о прекращении военных действий на территории России. В. Москвитин начал готовиться к походу «за рубеж». Я. Шишов и украинский, полковник Я. Яцкий, еще в 1612 г. опустошавший русский Север, 10 января 1619 г. находились в районе Шенкурского острога. Они повернули на юг и, расположившись в Каргопольском у. и Чарондской округе, тоже стали заготавливать «запасы» перед уходом в Речь Посполитую.

В начале 1619 г. среди сторонников Владислава усилился разброд. 50 русских казаков из отряда польского полковника Тимоша задумали отъехать на «государево имя», однако их выдал служивший тогда казаком бывший сын боярский Михаил Терпигорев. Запорожцы изрубили 30 казаков, и лишь троим удалось бежать в Белозерск: один из них оказался бывшим посадским человеком Твери, второй — холопом ярославского помещика князя И. А. Солнцева-Засекина, третий — крестьянином Вологодского у. В январе 1619 г. прошел даже слух, оказавшийся ложным, что Я. Шишов с братом перешли на сторону царя Михаила, явившись в Кирилло-Белозерский монастырь.⁵⁴⁾ Некоторые казаки из войска Владислава, хотя и не желали уходить из России, опасались репрессий со стороны царского правительства. Еще в конце ноября 1618 г. казак из отряда И. Мещерина [196] говорил русским послам под Троице-Сергиевым монастырем, что казаки возвратились бы из войска Владислава в Москву, если бы не вести, что тех, кто приезжает от «литвы», казнят и сажают в тюрьмы. Слухи эти имели под собой серьезное основание: согласно боярскому приговору, выходцев от Владислава следовало ссылать в Поволжье и в Сибирь.

Нашествие украинских и русских казаков в 1618—1619 гг. привело к новому разорению ряда северных уездов. «В нынешнем во 127-м (1619. — А. С.) году, — писали в челобитной крестьяне Каргопольского у., — приходили в наш Каргопольский уезд польские и литовские люди, полковник Якуш Шиш, войною и стояли, государь, в нашем в Каргопольском уезде четыре недели, и, ездечи, государь, по деревням и по лесам и сыскивая, многих людей посекли и хлеб молоченой и немолоченой скормили, лошедей вывели, а коров и овец выбили, а жен и детей позорили, а иных в полон свели». В начале 1619 г. в Каргопольском у. погибло 776 крестьян. Каргопольским крестьянам вторит вологодский летописец: «Того ж 7127-го году в Филиппов пост (15 ноября — 25 декабря. — А. С.) приходили в Вологоцкой уезд и к Вологде казаки и черкасы от королевича Владислава из-под Москвы и в уезде многих людей посекли и в полон взяли». Среди этих пленных находился и сын местного помещика Василия Фомина, уведенный казаками атамана Ф. Бороды. В Белозерском у. казаки С. Кругового захватили жену дворянина Матвея Поливанова Ирину и его сестру Анну. Иногда местные жители давали отпор неприятелю. Так, крестьяне Чарондской округи в 1619 г. «погромили литву и русских воров», отбив «рухляди» на 10 руб.⁵⁵⁾

С приходом вязниковских казаков в Ярославль у ярославского воеводы князя И. Б. Черкасского появилась возможность начать операции по очищению северных областей от отрядов украинских и русских казаков, отколовшихся от войска Владислава. В конце января 1619 г. ратные люди, в том числе казаки, во главе с князем Г. В. Тюфякиным и И. М. Бутурлиным выступили из Ярославля к Вологде; главной целью воевод было уничтожение отрядов Шишова и Яцкого. К тому времени в Ярославле кончилось продовольствие. «Ратным же людем в те поры поход нужен был, — замечает летописец, — голод был самим и коням, что в те поры была пора зимняя». 9 февраля, за день до прихода в Вологду [197] Тюфякина с основными силами, Я. Шишов направился в Белозерский у. 20 февраля Тюфякин нанес поражение в Белозерском у. отряду Барановского, а спустя три дня в 45 верстах от У сложны разгромил соратника Я. Шишова Яцкого — сам полковник, хорунжий и поручики попали в плен. В этом бою произошел хрестоматийный для гражданских войн эпизод — казак Осип Федоров взял в плен своего родного брата Тимофея. 25 февраля отряд Тюфякина закончил поход в Устюжне.⁵⁶⁾

Дальнейшая судьба Я. Шишова неизвестна. Станицы русских казаков, принимавших участие в походе Владислава во главе с атаманами С. Круговым, И. Черным, Ф. Бородой, ушли в Речь Посполитую. Через южные уезды России увел на Украину основную часть своих казаков гетман Сагайдачный. Под Калугой запорожцы отпустили более 2000 пленных, «а иной полон повели с собой». Однако один полк во главе с полковником Жданом Коншей, не полагаясь на щедрость Владислава, не последовал за гетманом и в конце декабря 1618 г. появился в Калуге (причем некоторые казаки были с женами и детьми). Отсюда «черкасы» послали челобитную царю Михаилу с просьбой принять их на службу, на что русское правительство вскоре согласилось.⁵⁷⁾

В конце 1618 — начале 1619 г. закончилась эпоха бурных социальных потрясений, продолжавшаяся в России около 15 лет. После разгрома войска М. И. Баловнева в июле 1615 г. «вольное» казачество, значительно уменьшившееся в численности, уже не представляло столь грозной силы, как в предшествующее время. Между тем казаки вплоть до конца 1618 г. продолжали упорную борьбу за лучшие условия службы, сохранение сильного казацкого войска и самоуправления, невыдачу всех вступивших в станицы, в том числе холопов и крепостных крестьян. В ходе этой борьбы выдвинулись новые предводители казаков — Иван Орефьев, Иван Филатьев, Караул Чермный и др.

С гибелью И. М. Заруцкого, Марины Мнишек и сына Лжедмитрия II идея самозванщины была исчерпана, однако часть казаков в 1616—1618 гг. вновь попыталась добиться своих целей путем смены царя в Москве и уничтожения верхушки русского общества. И хотя претендовавший на русский престол польский королевич Владислав стремился привлечь казаков щедрыми обещаниями, его кандидатура оказалась неприемлемой для [198] большинства из них, а условия службы и порядки в польском войске оттолкнули от Владислава многих казаков, первоначально принявших его сторону. Перед угрозой новых социальных конфликтов правительство царя Михаила пошло на существенные уступки «вольному» казачеству, но одновременно уже готовило условия для его последующей ликвидации. [199]

¹⁾ РК 1598—1638 гг. С. 255: КР. Т. 1. С. 175, 192, 337; РИБ. Т. 28. С, 321, 486; ЦГАДА, ф. 1107, он. 1, д. 121, л. 8-11; ф. 396, стб. 48760, л. 22, 64; стб. 38011, л. 20.

²⁾ Wisner N. Lisowczycy. Warszawa, 1976. S. 39, 50-51; ПСРЛ. Т. 14. С. 138; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 884, л. 2-3; Пр. ст., стб. 2, л. 1-29, 253, 400-411; Д. отд., стб. 15, л. 154.

³⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 10, л. 442; ф. 1107, оп. 1, д. 119, л. 13-15.

⁴⁾ ЦГАДА, ф. 96, 1615 г., д. 11, л. 234; ф. 1107, оп. 1, д. 119, л. 21, 28; ф. 210, М. ст., стб. 883, л. 326; кн. 2, л. 66, 67 об.; ПСРЛ. Т. 14. С. 137; Книга о чудесах пр. Сергия: Творение Симона Азарьина / Сообщил С. Ф. Платонов. СПб., 1888. С. 112.

⁵⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 11084, л. 604-605; ГБЛ, ф. 29, д. 1598, л. 79об.-80; Борисов В. Акт об опустошении Шуйского у. поляками и русскими в 7124 г. // ЧОИДР. 1847. № 3. С. 88.

⁶⁾ КР. Т. 1. С. 163-165; Акты феодального землевладения и хозяйства. Ч. 3. М., 1961. С. 298; Архив ЛОИИ, колл. 21, д. 16, л. 1; ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 8, л. 500; ф. 396, стб. 39591, л. 131, 285; ф. 371, оп. 2, д. 5, л. 56.

⁷⁾ ЦГАДА, ф. 1107, оп. 1, д. 125, л. 12; ф. 396, стб. 48760, л. 11; Опись Новгорода 1617 г. / Под ред. В. Л. Янина. Ч. 1. М., 1984. С. 139; Четвертчики. С. 188; ДР. Т. I. С. 205; Материалы по истории Башкирской АССР. Ч. 1. М.; Л., 1936. С. 155; История Татарской АССР. Казань, 1963. С. 112. [261]

⁸⁾ ЦГАДА, ф. 396, стб. . 38793, л. 1-2; стб. 38796, л. 2; стб. 38801, л. 2; РИБ. Т. 24. С. 705; Четвертчики. С. 331.

⁹⁾ ЦГАДА, ф. 371, оп. 2, д. 8, л. 12-13; ф. 1209, кн. 530, л. 429-459, 470-553.

¹⁰⁾ РИБ. Т. 28. С. 42, 315, 329, 492, 533, 791-792; РИБ. Т. 9. С. 221-222; РК 1598—1638 гг. С. 255; АМГ. Т. I. С. 99; ЦГАДА, ф. 396, стб. 38891, л. 1-2; ф. 210, Дела десятен, кн. 248, л. 24.

¹¹⁾ Четвертчики. С. 323; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 5 об.; ф. 388, кн. 872, л. 159 об.; кн. 865, л. 20 об. Сведения о потомках атаманов обнаружены М. Г. Кротовым.

¹²⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 530, л. 448-449; кн. 10751, л. 354об.-363; РИБ. Т. 28. С. 315.

¹³⁾ См.: Дубинская Л. Г. Поместное и вотчиипое землевладение Мещерского края во второй половине XVII в. // Дворянство и крепостной строй России XVI—XVIII вв. М., 1975. С. 130.

¹⁴⁾ ЦГАДА, ф. 1209, кн. 368, л. 709об.-716; кн. 148, л. 286; ф. 210, Дела десятен, кн. 38, л. 160-171 об.; Н. ст., кн. 1, л. 85; ф. 371, оп. 2, д. 5, л. 35.

¹⁵⁾ РИБ. Т. 28. С. 652; Веселовский. Семь сборов. С. 166, 175; Черепнин Л. В. Земские соборы Русского государства в XVI—XVII вв. С. 221; Корецкий. Формирование. С. 123.

¹⁶⁾ РИБ. Т. 35. С. 419-422; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 412, 422; Н. ст., кн. 1, л. 79-84, 88 об.- 89, М. ст., стб. 4, л. 8; стб. 7, л. 1-2; стб. 892, л. 155; кн. 2, л. 87-87 об.

¹⁷⁾ Цит. по обнаруженной Б. Н. Флорей грамоте Черного, Шиша и Кругового в Дорогобуж (Библиотека Польской академии наук в Кракове. Ркп. 360, л. 6177).

¹⁸⁾ См.: Готье Ю. В. Замосковный край в XVII в.: Опыт исследования по истории экономического быта Московской Руси. 2 изд. М., 1937. С. 114; Акты ополчений. С. 64-65, 77; РИБ. Т. 9. С. 234; РК 1598—1638 гг. С. 260; ЦГАДА, ф. 396, стб. 38378, л. 8.

¹⁹⁾ Hirschberg A. Op. cit. S. 366, 370-372.

²⁰⁾ ЦГАДА, ф. 79, оп. 1, 1618 г., д. 1, л. 2; Грушевский М. С. История украинского казачества. Т. I. Киев, 1913. Л. 67; Щербак В. А. Показачивание как форма антифеодальной борьбы на Украине в первой половине XVII в. // Феодализм в России: Юбилейные чтения, посвященные 80-летию со для рождения академика Льва Владимировича Черепнина. М., 1955. С. 197.

²¹⁾ ЦГАДА, ф. 79, оп. 1, 1618 г., д. 1, л. 45; ф. 210, Д. отд., стб. 15, л. 153.

²²⁾ См.: Материалы по истории Войска Донского: Грамоты / Сост. И. Прянишников. Новочеркасск, 1864. С. 23-24; Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 5. М., 1965. С. 102; Пронштейн, Мининков. С. 68; ЦГАДА, ф. 210, Б. ст., стб. 11, л. 246-249.

²³⁾ См.: Материалы по истории Войска Донского. С. 25-32; Загоровский В. П. Донское казачество и размеры донских отпусков в XVII в. // Из истории Воронежского края. Воронеж, 1961. С. 142; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 421; ф. 141, 1617 г., д. 2, л. 1-2.

²⁴⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., кн. 1, л. 90; Дела десятен, кн. 40, л. 9- 9 об., 11 и др.; Яковлев А. И. Холопство и холопы в Московском государстве в XVII в. Т. I. M.; Л., 1943. С. 334.

²⁵⁾ КР. Т. I. С. 346; Яковлев А. И. Указ. соч. С. 334; Тихомиров М. Н. Россия в XVI столетии. М., 1962. С. 370-372.

²⁶⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., кн. 1, л. 79-84; ф. 396, стб. 38384, л. 1; ф. 371, оп. 2, д. 5, л. 16, 22, 132; РИБ. Т. 18. С. 11-12.

²⁷⁾ РИБ. Т. 28. С. 581, 583-584, 619; Приходо-расходные книги [262] московских приказов 1619—1621 гг. С. 384; КР. Т. 1. С. 348-349; 353; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 28, столпик 1, л. 47-48.

²⁸⁾ Палицын. С. 240; КР. Т. 1. С. 175; ДР. Т. I. С. 299; ПСРЛ. Т. 14. С. 141; Изборник. С. 364-365; ЦГАДА, ф. 210, Д. отд., стб. 13, л. 94; М. ст., стб. 4, л. 313-315, 319.

²⁹⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 433-434; стб. 7, л. 246-248; Маркевич А. И. О местничестве. Киев, 1879. С. 474.

³⁰⁾ ЦГАДА, ф. 396, кн. 517, л. 50; стб. 38967, л. 1; ф. 210, М. ст., стб. 222, л. 200; ф. 1209, стб. 36512, л. 126-127, 138; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. Прил. С. 43; ПСРЛ. Т. 14. С. 141. Челобитные Ю. В. Десятого обнаружены Т. Б. Соловьевой.

³¹⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2, л. 143; КР. Т. 1. С. 424; Дополнения к Дворцовым разрядам, собранные из книг и столбцов прежде бывших дворцовых приказов Архива Оружейной палаты Иваном Забелиным. Ч. 1 // ЧОИДР. 1882. Кн. 1. Отд. 2. С. III.

³²⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 126; ДР. Т. I. С. 1190.

³³⁾ СГГД. Ч. 3. С. 158-159; КР. Т. 1. С. 425-426.

³⁴⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 141-142; ЦГАДА, ф. 1209, стб. 36512, л. 127; ф. 210, Д. отд., стб. 17, л. 56-59.

³⁵⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., кн. 2, л. 146, 151 об., 155, 169 об.; ф. 79, оп. 1, 1618 г., д. 1, л. 37.

³⁶⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 276, 281, 311, 316, 449, 451-452; стб. 13, л. 18а; С. ст., стб. 2, л. 22; ф. 79, 1618 г., д. 1, л. 1-2, 50-51, 76; РИБ. Т. 28. С. 618; КР. Т. 1. С. 435; ДР. Т. I. С. 333.

³⁷⁾ ГБЛ, ф. 343, карт. 1, д. 2, л. 1; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 9.

³⁸⁾ ЦГАДА, ф. 79, 1618 г., д. 1, л. 50-67. Полный текст письма см.: Мордовина С. П., Станиславский А. Л. Об одном «частном» письме XVII в. // История русского языка: Исследования и тексты. М., 1982. С. 369-370.

³⁹⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 117, 316-317; ф. 396, кн. 517, л. 256-256 об., 261-266, 421 об.

⁴⁰⁾ ДР. Т. I. С. 333; ПСРЛ. Т. 14. С. 143; ЦГАДА, ф. 79, 1618 г., д. 1, л. 1-2; ф. 210, М. ст., стб. 4, л. 349-350; стб. 9, л. 153, 199, 258; стб. 7, л. 77, 118, 131, 221-222, 230-231, 418, 420; ГБЛ, ф. 343, карт. 1, д. 7, л. 1.

⁴¹⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 145; ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 5, л. 166-195; стб. 2226, л. 62-69; ф. 371, оп. 2, д. 7, л. 211.

⁴²⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 3, л. 82, 123-127, 131, 178-181; Дела десятен, кн. 40, л. 4 об.; М. ст., кн. 2, л. 46-47, 75 об., 103; ф. 396, стб. 38221, л. 1; АИ. Т. 2. С. 427; КР. Т. 1. С. 192.

⁴³⁾ ЦГАДА, ф. 210, Б. ст., стб. 9, л. 668; Н. ст., стб. 3, л. 169, 176, 178-179; стб. 10, л. 136; С. ст., стб. 2, л. 190; ф. 371, оп. 2, д. 5, л. 132.

⁴⁴⁾ См.: Богоявленский С. К. Приказные судьи XVII в. М.; Л., 1946. С. 67; ПСРЛ. Т. 14. С. 145; Приходо-расходные книги московских приказов 1619—1621 гг. С. 154-156 и др.; ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 3, л. 1-2, 11-17, 34-36, 104. Подробнее о составе астраханских стрельцов см.: Смирнов. С. 233-234.

⁴⁵⁾ См.: Барсуков А. П. Докладная выписка 121 (1613) г. о вотчинах и поместьях. М., 1895. С. 1; ПСРЛ. Т. 14. С. ИЗ; Столбцы Печатного приказа. С. 33; Черепнин Л. В. Указ. соч. С. 227-228; КР. Т. 1. С. 576-585; ГБЛ, ф. 343, карт. 1, д. 7, л. 2; д. 14, л. 1-5; д. 15, л. 1-6; ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 9, л. 57-58, 156, 164; Н. ст., стб. 3, л. 97-107.

⁴⁶⁾ ПСРЛ. Т. 14. С. 145; Беляев И. Д. Поместные дела // Временник Московского общества истории и древностей российских. Кн. 4. Отд. 2. М., 1849. С. 11; ЦГАДА, ф. 210, С. ст., стб. 2, л. 113-114. [263]

⁴⁷⁾ ЦГАДА, ф, 210, М. ст., стб. 212, л. 595; Н. ст., стб. 3, л. 34-36, 113-114, 164-169 и др.; Пр. ст., стб. 2226, л. 7, 11, 18, 20; Д. отд., стб. 11, л. 25-26; ф. 396, стб. 38665, л. 1; РИБ. Т. 9. С. 215; Т. 28. С. 290; Старинные акты, служащие преимущественно дополнением к описанию г. Шуи и его окрестностей / Собр. В. Борисовым. М., 1853. С. 24.

⁴⁸⁾ ЦГАДА, ф. 210, М. ст., стб. 856, л. 36; Н. ст., стб. 3, л. 182, 255-264; ф. 1209, стб. 36576, л. 48-49.

⁴⁹⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 3, л. 74, 103-107, 113-114, 159-173, 175, 263, 266-274; Д. отд., стб. 11, л. 33; Старинные акты, служащие преимущественно дополнением к описанию г. Шуи и его окрестностей. С. 23-25.

⁵⁰⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 3, л. 108-109, 169-171, 176, 274.

⁵¹⁾ ГБЛ, Ф. 343, карт. 1, д. 4, л. 1-2; ПСРЛ. Т. 14. С. 147.

⁵²⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 3, л. 194 об.-195 об., 219-231, 243-254, 275; ф. 396, кн. 204, л. 134; Станиславский А. Л. Челобитная вольных казаков царю Михаилу Федоровичу и боярские приговоры 1618 г. // СА. 1985. № 1. С. 59-62.

⁵³⁾⁵³⁾ ЦГАДА, ф. 210, Н. ст., стб. 10, л. 136-137; Б. ст., стб. 11, л. 211-212; С. ст., стб. 2, л. 475; ф. 396, стб. 39574, л. 1; ПСРЛ. Т. 14. С. 147; Повесть о победах Московского государства / Подг. Г. П. Енин. Л., 1982. С. 38; Лихачев Н. П. Разрядные дьяки XVI в. Прил. С. 47.

⁵⁴⁾ ПСРЛ. Т. 34. С. 266; Станиславский А. Л. Краткий летописец Торжка XVII в. // Летописи и хроники. 1984. М., 1984. С. 236; РИБ. Т. 28. С. 315, 791-792; Смирнов. С. 366; Гос. архив Ярославской обл., ф. 582, д. 64/2, л. 1 (документ обнаружен В. Н. Козляковым); ЦГАДА, ф. 1107, оп. 1, д. 252, л. 19, 35, 85-88 и др.; ф. 396, стб. 39584, л. 5, 6, 97 и др.; ф. 1209, кн. 530, л. 21; Архив ЛОИИ, ф. 194, оп. 1, карт. 3, д. 27, л. 12.

⁵⁵⁾ ЦГАДА, ф. 79, кн. 34, л. 164 об.; кн. 38, л. 3 об., 82; ф. 210, М. ст., стб. 13, л. 75; ф. 141, 1620 г., д. 2, л. 49, 54, 61, 75, 112; Материалы по истории СССР. Вып. 2. С. 152; Приходо-расходные книги московских приказов 1619—1621 гг. С. 391.

⁵⁶⁾ ЦГАДА, ф. 1107, оп. 1, д. 252, л. 130, 141-142, 146, 154; ф. 210, М. ст., стб. 13, л. 344; РИБ. Т. 28. С. 809; ПСРЛ. Т. 14. С. 147.

⁵⁷⁾ ЦГАДА, ф. 210, Пр. ст., стб. 2521, л. 4, 18 и др.