Василий Беднов

ПРАВОСЛАВНАЯ ЦЕРКОВЬ В ПОЛЬШЕ И ЛИТВЕ

(по Volumina Legum)

К оглавлению

Глава I. От Казимира Великого до Сигизмунда III.

Окончание

* * *

От десятилетнего правления старшего сына и преемника Ягелла по польскому престолу Владислава III (Варненчика) не осталось никаких законоположений относительно православной церкви, занесенных на страницы Volumina legum. Управлявшие Польшей за малолетством короля лица (во главе со Сбигневом Олесницким, епископом краковским, знаменитым политиком своего времени) все внимание обращали на внешние дела. Войны со Свидригеллом из-за Волыни и Подолии, с орденом Меченосцев и Молдавским господарем заставляли поляков отвлекаться от внутренних дел; а избрание в 1440 г. Владислава III и королем Венгрии повлекло Польшу к войне со страшными завоевателями — турками, готовившимися нанести последний удар старой Византийской империи и занявшими уже весь Балканский полуостров. Война эта заставила Владислава III забыть о том, что делалось в пределах Польши. Тем не менее и он делал кое-какие распоряжения касательно православного населения Короны. При нем в 1434 и 1435 гг. были подтверждены те обещания, какие Ягелло дал в Эдльнском статуте русской земле. Обещание распространить польское право и законы и на русские земли, очевидно, не приводилось в исполнение при Ягелле. Во время коронования Владислава III шляхта русских земель (Галицкой Руси и Подолии) обратилась к королю с просьбой о проведении в жизнь данного его отцом обещания. Просьба была удовлетворена, и в русских землях Короны (Галиции и Подолии) было введено польское административное устройство, польские суды и, сверх того, местная шляхта (поляки и русские) освобождена была, по примеру коронной, от всех повинностей и податей[1]. Известна грамота Владислава III (издана 22 марта 1443 г.), которой он уравнивал русское духовенство «в свободе веры и правах» с польско-католической. Всем православным церквам, епископам и всем вообще духовным лицам «набоженства греческого и руского» король предоставляет «тые вси права, водности, способы, звычаи и всякие свободы... такыи-ж, яковых в королевствах наших Полском и в Венгерском вси костелы и их арцибискупове, бискупове, преложеные и иные особы костелные, звычаю Римское церкви, заживають и з них веселяться». Дигнитарам, старостам, чиновникам королевским и вообще всем обывателям польско-литовского государства воспрещается вмешиваться в епископские суды и бракоразводные дела православного населения. Чтобы православные епископы и вообще духовные особы «набоженства греческого и руского, маючи слушное поживенье, ко отправление хвалы Божое тым способнейшие быти могли», Владислав грамотою этою возвращает «на часы вечные и потомные» духовенству и церквам «вси села и державы... которы з стародавна до оных церквей належали и через якие ж колвек особы и кгде-колвек в панствах и поветех наших аж доселя держаны суть»[2]. Такое внимание к православному духовенству со стороны короля объясняется его сильным желанием навязать русскому народу церковную унию. В 1439 г. на Ферраро-Флорентийском соборе была провозглашена уния церквнй восточной и западной. Польское правительство, само мечтавшее о такой унии, вздумало поддерживать ее в Польше, и в результате явилась эта грамота Владислава III. Предоставляемые русской восточной церкви, в случае принятия ею унии, права должны были служить внешним побуждением к переходу православного духовенства в унию. Тут, значит, действует простой расчет, а не справедливость и беспристрастие. Так как русские не приняли Флорентийской унии, то эта грамота и не имела никакого практического значения; но она интересна в том отношении, что знакомит нас с фактическим положением православной церкви в Польше: в ней прямо говорится, что «церковь восточная» и ее духовенство, из-за разности в вере и несогласия с католической, «первей... утисненье поносили» и иногда до такой степени, что у них даже отбирались разными лицами «села и державы» (имения)[3].

Правление Казимира IV Ягеллона

Владиславу III, погибшему под Варною в битве с турками (в 1444 г.), наследовал брат его Казимир Ягеллон (1447-1492 гг.), бывший с 1440 г. великим князем Литовским. Только в 1447 г., т.е. спустя почти три года после смерти своего брата, Казимир согласился принять предложенную ему польскими панами (еще в 1445 г.) польскую корону, и таким образом, снова соединил в своем лице Польшу и Литву, снова скрепил ту политическую унию этих двух государств, которой домогались польские политики с конца XIV века. Не будучи фанатиком, Казимир[4] старался быть справедливым в своих отношениях к православным, за что и получил в одном из наших исторических памятников (Супрасльской рукописи) название справедливого и доброго[5]. 2 мая 1447 г., вскоре после принятия польской короны, Казимир дал (в Вильне) привилей[6] «литовскому, русскому и жмудскому духовенству, дворянству, рыцарям, шляхте, боярам и местичам». Этот привилей замечателен тем, что им предоставлялись «прелатом, княжатом, рытерем, шляхтичам, бояром, местичом» Литовско-русского государства все те права, вольности и «твердости», какие имеют «прелати, княжата, рытери, шляхтичи, бояре, местичи коруны Полское», т.е. население литовско-русских земель уравнивалось в правах и положении своем с населением коронных земель. В частности, что касается православной церкви, то привилей гласит, что «вся дарованя, привилиа, твердости (в лат. immunitates) церквей головных (столичных), зборных и кляштырных» как уже существующих, так и тех, которые со временем будут сооружены, король и великий князь будет « без порушениа и без обид ховати, боронити и щитити, в подлуг всее нашее (королевско-княжеской) моци». При «подаваньи» церквей (каких бы то ни было — столичных, соборных, монастырских), король будет предоставлять их лишь уроженцам Великого Княжества Литовского, людям достойным, и только лишь в случае отсутствия местных людей он обещает выбирать «иншого рожаю (иноземного происхождения) парсону ужиточную, почесливую, згодную, которая ж-бы могла рядить и вжиточна быти». Затем, ни духовных, ни светских лиц Великий князь не станет наказывать по одному лишь тайному или явному доносу или подозрению, но лишь по подтверждении преступления на суде, причем виновные «в подлуг обычаа и права коруны Полское и мають быти казнены»[7].
Виленским привилеем 2 мая 1447 г. православные церкви и духовенство сохранялись (оставлялись) при том, что они имели раньше, нового им ничего не предоставлялось. Православие в пределах Великого Княжества Литовского по-прежнему занимало положение религии низшей, второстепенной, и по-прежнему оставалось религией только терпимой. Хотя при перечислении в привилее 1447 г. предоставляемых князьям и шляхте Литовского, Русского и Жмудского княжеств прав и преимуществ ничего не говорится о препятствиях к пользованию ими из-за религиозных различий, но все же православная шляхта de jure продолжала стоять ниже шляхты католической, ибо Городельское постановление 1413 г., устраняющее православных от дигнитарских званий и земских должностей, сохраняло свою силу и значение. Фактически оно могло не исполняться (и на самом деле, содержащиеся в нем ограничения православных не всегда применялись в жизни)[8], но оно все-таки имело обязательную силу закона, с которым должно было считаться.
Ввиду того, что в пределах Перемышльской епархии православное духовенство немало страдало от вмешательства в церковные дела лиц светских — королевских урядников и особенно могущественных и самовольных панов, Казимир Ягеллон в 1469 году дает упомянутому духовенству грамоту, чтобы «оно не было притесняемо, чтобы дворяне не судили духовных лиц, брачных дел себе не отнимали и не изгоняли приходских священников[9]». Еще раньше этого, в 1456 г., на Корчинском съезде он подтвердил населению Галиции все его прежние права и привилегии и дал новые (о сенаторах, суде, пошлинах и крестьянах)[10]. Для предупреждения несправедливостей по отношению к церкви и православному духовенству он не раз приказывал своим смоленским наместникам не вмешиваться в духовные дела местного православного епископа и не разбирать тех тяжб, которые подлежат ведению епископа («слуг и людей церковных ни судили ни рядили»)[11] . Жителям Витебской области предоставил некоторые права и преимущества[12], а обывателям земли Смоленской, за их «верную и справедливую службу», обещал «хрестиянства их греческого закону не рушити, налоги им на их веру не чинити, а в церковные земли и в воды не вступатися, також в монастыри и в отмерщины не вступатися»[13].
Православному митрополиту и всем епископам дал, как видно из жалованной подтвердительной грамоты Сигизмунда I от 1511 г., грамоту о неприкосновенности их святительских прав и суда, церковного имущества и доходов[14]. Известны даже случаи пожалования со стороны Казимира Ягеллона земель и сел православным монастырям и церквам[15]. Но при всем том этот король причинял и стеснения для православных. Это обнаружилось в поддержании им митрополита Григория Болгарина, которого, как сторонника Флорентийской унии, назначил для юго-западной Руси папа после удаления отсюда митрополита Исидора. В 1448 г. Казимир в договоре с Московским князем Василием Васильевичем признал было митрополитом для своих областей, населенных православными, избранного в Москве Иону, ему посылал «жалованье и поминки»[16] Своей грамотой от 31 января 1451 года он предоставил Ионе «столец митрополич Киевский и всея Руси», т.е. управление православными епархиями Великого Княжества Литовского, а православное духовенство и все русское население убеждал повиноваться «в духовных правех» Ионе, как отцу митрополиту, который имеет «по старому править, как митрополиты первобывшие предком нашим и христианства своего добрыми обычаи правили»[17]. Но когда папа прислал в Литву Григория Болгарина с просьбой к Казимиру признать его киевским митрополитом вместо схизматика Ионы, король принял его и предоставил в его управление все девять епархий, находившихся во владениях Казимира[18], несмотря на то, что русские не хотели знать никакой унии с Римом. Как на стеснение Казимиром православных, можно указать на его указ 1480 г., коим православным воспрещалось не только строить новые храмы, но и починять и возобновлять уже существовавшие. Указ этот издан им, как свидетельствует иезуитский писатель Кулеш, по неотступным просьбам его второго сына Казимира, славившегося необыкновенной преданностью католицизму и причисленного впоследствии латинской церковью к лику святых[19].
Кроме сообщенных выше фактов, свидетельствующих об отношении Казимира Ягеллона к православным в Volumina'x содержится еще один акт, на основании которого можно судить об юридическом положении в Польше последователей восточного исповедания. Это акт присоединения Бельзской земли в 1462 г. к Польше (Terra Belzensis regno adscribitur — так озаглавливается он). Бельзская земля, занимавшая западную окраину Волыни (по соседству с Червоной Русью) в 1396 г. была отдана Ягеллом в ленное владение Земовиту, князю Мазовецкому, который когда-то соперничал с Ягеллом в получении руки Ядвиги. Земовит и его дети владели этой областью до 1462 года, когда умер бездетным представитель этого рода — князь Владислав II.
Казимир, по настоянию поляков, присоединил Бельзскую землю к Короне, а само присоединение подтвердил особым актом[20], в котором точно обозначил те условия, на коих эта земля присоединялась к Польше. В начале этого акта от имени Казимира объявляется, что бароны, паны (proceres), рыцари, шляхта и земяне Бельзской земли «к нам (т.е. Казимиру), как своему природному государю, наследственному и законному, и несомненному их правителю (successorem) возвратились обратно и присоединились к нашей короне Польской, от которой они когда-то были отделены, и, как часть к своему целому, к королевству и короне себя внедрили, присоединили, приложили и присвоили (invisceraverunt, univerunt, incorporaverunt et appropriaverunt)». Теперь Бельзская земля имеет отношение (contignit et concernit) только к Казимиру и ни к кому другому. Ввиду такого желания и расположения Бельзских обывателей, король принимает их под свое и преемников своих управление (manutuitionem) и протекцию Короны, «принимает, присоединяет и присовокупляет навсегда и навеки», обещаясь всех их «держать и хранить при всех их правах, вольностях, иммунитетах, милостях, прерогативах, достоинствах, почестях и учреждениях (officiis)». После заявления о готовности защищать Бельзских обывателей, ввиду их покорности и преданности, от всех внешних врагов и внутренних нестроений, и обещания не отчуждать от Бельзской земли ни одного округа (districtus) или имения (villas), подтверждаются и апробируются все личные права обывателей Бельзской земли. «Сохраняем, подтверждаем и апробируем настоящим (актом) всем лицам, как духовным, так и светским, общинам и горожанам их привилегии, данные и предоставленные нашими предшественниками — королями и князьями, справедливые, законные и правомочные (sufficientia), правильно и разумно (rite et rationaliter) выданные, ни в одной части не искаженные и не возбуждающие подозрения. Если же у кого они истреблены огнем или утеряны вследствие какого-либо несчастного случая, и относительно этого будет представлено достаточное доказательство, то мы готовы и обещаем возобновить и дать прежде выданные.» После обещания не отягощать Бельзской земли денежными поборами в числе других привилегий указываются: предоставление должности старосты Бельзской земли только местным уроженцам, владеющим наследственными имениями (possessionatum); сохранение и удержание достоинств, почестей и должностей (officia), которые имелись здесь при предшествовавших королях и князьях, равно и раздача их, в случае освобождения, только местным уроженцам; обещание не вызывать никого из уроженцев Бельзской земли к суду в другие воеводства, чтобы и здесь пользовались своими правами и вольностями по обычаю прочих областей королевства; право устраивать съезды и участвовать в генеральных собраниях (generalia colloquia), иметь суды (termini particulares et judicia) пo правилу и обычаю, наблюдаемым в таких случаях в прочих областях наших; арестование королем или старостой земянина, имеющего наследственное имение (terrigena possessionatus) может быть, сообразно с привилегиями и обычаями прочих областей королевства, только по суду; налог на крестьян, как церковных, так и светских владельцев подымного в размере двух грошей (около 30 к. на наши деньги), по обычаю Львовской и других земель Польского королевства, все же прочие поборы и повинности (хлебом, овсом, зерном, деньгами) уничтожаются и отменяются; освобождение, по примеру других земель королевства, обывателей Бельзской земли и их кметов от повинностей и оброков (angariis), постройки замков, сооружения и починки мостов. Бельзская земля (паны и шляхта ее) будет выступать в походы по тому же праву и обычаю (ео tamen jure et modo), что и Львовская земля. Ряд предоставляемых Бельзской земле льгот заканчивается следующими словами: «Сверх того вообще и в частности все прочие артикулы, вольности и права, прочим землям королевства нашего данные и предоставленные и особенно нашей Львовской земле (если что здесь опущено будет, то все это желаем иметь и считаем за вписанное) — все это распространяем и относим и к земле Бельзской»[21].
Приведенный акт свидетельствует об отношении Казимира (и всего съезда) к небольшой области двух соединенных государств. Этим актом предоставляются известные права и привилегии всему населению Бельзской земли, без сомнения, католикам и православным. Так как в нем не упоминается ни о национальности, ни о религии населения Бельзской земли, то поэтому можно утверждать, как в XVIII ст. утверждал архиепископ Георгий Конисский[22], что содержание этого акта распространяется и на православных Бельзской земли. Но и в таком случае не может быть речи о полном уравнении православных с католиками в политическом отношении, так как Городельское постановление 1413 г. продолжало существовать. Таким образом, правовое положение восточной церкви в коронных землях и при Казимире Ягеллоне оставалось тем же самым, каким оно было до него. Ввиду усилившейся в Галичине в XV ст. полонизации, можно было ожидать даже ухудшения ее положения, но появление в Польше при Казимире гуманизма и внутренние события, переживаемые Польшей, не благоприятствовали ревнителям католичества в деле ограничения православных в юридическом отношении. Гуманизм ослаблял религиозный фанатизм католиков, а переживаемые Польшей события сосредоточивали внимание польского общества на чисто политических вопросах. Известно, что Польша при Владиславе и Казимире Ягеллонах занята была борьбой шляхты с можновладством и выработкой того государственного строя, который гарантировал преобладание и выгодны одного только шляхетского сословия. Шляхта для расширения своих прав неоднократно заключала конфедерации и отказывала в повиновении королю. В 1454 г., например, во время сборов к походу на Пруссию, она на Нешавских полях сгруппировалась по воеводствам и, под угрозой разойтись по домам, добилась от короля подтверждения своих прежних прав и уступки новых вольностей и прерогатив[23].
Король дает торжественное обещание не изменять существующих законов и не объявлять похода без ведома шляхты[24]. Без сомнения, шляхта русских земель принимала активное участие в этом движении, ибо еще в 30-х годах, при Владиславе Варнском, она энергично добивалась расширения своих прав (что обещано было еще Ягеллом). В июле 1436 г. между Вишней и Радотычами шляхта всех русских земель Польской короны (Львовской, Подольской, Перемышльской, Саноцкой, Холмской, Галицкой и Бельзской земель) составляет конфедерацию с целью отстаивать свои права in omnibus eorum punctis, articulis et clausulis, причем все участники конфедерации обещали крепко стоять друг за друга и истреблять имущество (bona) того, кто не подчиняется конфедерации[25]. В то время, когда расширяются свобода и права шляхты в Короне, конечно, невозможно стеснять de jure и последователей православия, ибо шляхетское равенство и свобода не мирились с религиозными стеснениями.
Что касается Великого Княжества Литовского, то, как видно из указанных выше привилеев и грамот Казимира, юридическое положение православных церквей и населения здесь по сравнению с предыдущим немного улучшилось. Предоставляя известные права духовенству, панам, шляхте и боярам Литовско-Русского государства, Казимир в своем Виленском привилее 2 мая 1447 г. не делает никакого различия между католиками и православными, —они, по-видимому, уравниваются одни с другими; но тот факт, что содержащееся в Городельском акте 1413 г. запрещение занимать православным некоторые должности не было отменено, свидетельствует, что и при Казимире православие de jure продолжало занимать низшее, второстепенное по сравнению с католичеством положение и оставалось религией только терпимой с точки зрения польско-литовского законодательства.

Примечание

[1] Dtugosz, IV, 548, Грушевский, Истор. Украины IV, 190 и V, 85-86
[2] Акты Зап. России, I, № 42, с.56-57
[3] А.З.Р.И, № 42, 56-57.— Можно еще заметить, что в 1438 г., на съезде в Пиотркове, Владислав III подтвердил все те права, грамоты и привилей, которые были уступлены Ягеллом Сигизмунду Кейстутовичу, и обещал придавать им преднюю силу и значение (Volum. Legum, I, 63). Здесь можно видеть косвенное подтверждение Владиславом III Троцкого привилея Великого князя Сигизмунда в пользу православных.
[4] Польские историки упрекают его в религиозном равнодушии и ставят ему в вину то, что будто бы благодаря ему, при нем усилилось в Литве православие. Czermak..., р. 36.
[5] Макарий, IX, 79.
[6] А.З.РИ, № 61, с. 73-77. Рассматриваемый нами привилей Казимира в Актах Зап. Рос. датирован «1457 мая 2», но вернее признавать, что он издан десятью годами раньше, т.е. в 1447 г.; в пользу этого указывают на то, что в мае 1457 г. Казимир находился не в Вильне, где дан этот привилей, а в Пруссии. О времени издания этого привилея см. «Журнал Мин. нар. Просв.» 1903 г. № 4, ст. г. Якубовского И. — «Земские привилей Вел. Княж. Литовского», с. 246-247. Привилей этот издан на латинском языке,—ibid, с. 245. Латинский текст в издании Monumenta medii aevi... t.XIV, № 7.
[7] В данном случае и на литовско-русскую шляхту распространяются пункты Эдльнского постановления, где Ягелло обещал каждого шляхтича не иначе подвергать какому бы то ни было наказанию, как только по суду — nisi fuerit judicialiter per judices competentes vel barones nostros nobis condemnatus. Volum. Legum, I, 42. Встречается в этом привилее повторение того, что содержится, например, в Городельском постановлении 1413 г.: «Дочкы, племенници и удовы могут замуж давати, нас и наших наместников не докладываючи, нижли толко обычаи хриспанскыи у том заховаюче». А.З.Р.И. № 61, с. 75.
[8] Например, в 1486-1490 гг. видим Троцким воеводою православного Богдана Саковича, а еще раньше, около 1460 г., на том же воеводстве встречаем тоже православного Ивана Ивашевича; князю Александру Гольшанскому православие не помешало быть Виленским каштеляном с 1492 по 1511 г. Грушевський М., Ист. Укр-Руси IV, 226.
[9] Harasiewicz, Annal eccles Ruth 51 , подстрочное примечание
[10] Supplem ad his Rus Monum, № 166, p. 455-57
[11] A. 3. P. I, №118, с. 143
[12] Видно из уставной грамоты Александра той же Витебской области —А .3. P. I, №204,351-353
[13] Подтвердительная жалованная грамота Александра Смоленскому владыке, панам, боярам и всем жителям — А. 3. Р. I, № 213, 359-363
[14] А. 3. Р. II, № 65, 81-82
[15] Например, в 1489 г. Киевскому Пустынскому Николаевскому монастырю пожаловал «селищо пустое» по имени Княжичи, а Смоленской Св. Николая Полетелого церкви подтвердил права на владение селом на Рогаже А .3. Р. I, № 93, 111 и № 95, 112
[16] Акты Археогр. Экспедиции, т. I, № 49, с. 37
[17] Рус. Ист. Библ. , т. VI, № 67, кол. 563-566
[18] Полн. Собр. Рус. Лет. VI, 167-169, Макарий IX, 21-22
[19] Макарий IX, 70, Чистович I, 57. М. Грушевский, указывая факты стеснения православных в сооружении новых церквей в Польше и Литве, утверждает, что подобные стеснения имели основания только в практике польского правительства Ист Украины V, 444-445 Косвенное подтверждение существования этого стеснительного для православия указа можно видеть в словах вел князя Александра Московским послам в 1495 г. «И то в правех (литовских) записано, что церквей греческого закона больше не прибавливати». Сбор. Импер. Рус. Ист. Общ.,т. XXXV, 187
[20] Происходило (на съезде) в Бресте во вторник на пасхальной неделе (feria tertia festorum solennis Paschae) в 1462 г. Volum. Legum, I, 92
[21] Volum. Legum, I, p. 91-92
[22] Рукоп. Соф. Соб., № 423, л. 4
[23] Volum. Legum, I, 114-117, Бобржинский I,271, Кареев, Истор. очерк Польского сейма, с 33
[24] Volum. Legum, I, 115, Бобржинский 1, 272, Lcwicki..., 175
[25] Monum. med. aevi... t. XIV, dodatek. № 39, p. 550-551, Грушевський... IV, 190

Дети Казимира Ягеллона, непосредственно следовавшие друг за другом на польском престоле: Ян Альбрехт(1492-1501 гг.) и Александр (с 1492 года, Великий князь Литовский, а с 1501 по 1506 г. — король польский) не изменяли юридического положения православных подданных своего государства: в Volumina' x не встречается ни одного законоположения относительно их. При этих королях Польско-Литовскому государству пришлось переживать тяжелые обстоятельства. Неприязненные отношения между Польшей и Литвой, скрываемые при Казимире, после его смерти обнаружились во всей своей силе. Литовские паны, недовольные теми уступками, которые делались полякам со стороны общих для Польши и Литвы государей (уступка Подолии, частей Волыни), решились в 1492 г. избрать себе отдельного государя без ведома польских панов. Выбор их остановился на королевиче Александре, которому они и вручили великокняжеское достоинство. Поляки в это же время должны были остановить свой выбор на третьем сыне покойного короля Яне Альбрехте, который, явившись на Пиотрковский съезд с отрядом войска, заставил признать себя королем[1]. Факт единовременного избрания отдельного правителя для каждой из частей федеративного государства неминуемо должен был повлечь за собой разрыв персональной унии, связывавшей эти два государства. Теперь каждое из этих государств ведет свою особую политику отдельно и независимо друг от друга. Но оба они должны были противостоять сильным врагам, начавшим наступать на их пределы. С юга на Польшу напирали татары и турки, а с северо-востока — на Литву Московское государство, где в то время правил предприимчивый и осторожный Иоанн III. Альбрехт все внимание и силы свои направил против татар, причинявших своими частыми набегами страшные опустошения Подолии, Волыни, Галиции, а потом — турок, покровительствовавших Валашскому господарю Стефану IV. Нельзя сказать, чтобы дела его шли хорошо. Поход его в 1497 г. в Молдавию был крайне неудачен. Польское войско вынуждено было отступить с большими для себя потерями. Почти непосредственно за этой неудачей последовали два больших нашествия турок на Польшу. Турки проникли вглубь Польши, дошли даже до Сандомира, произвели страшные опустошения и забрали в неволю десятки тысяч людей. Ввиду такого критического положения Альбрехт вступил в деятельные дипломатические сношения с европейскими государствами (Венгрией, Германией, Венецией, Францией и Римом), чтобы с помощью союзников предохранить свою страну от диких полчищ турецких; в 1500 году ему удалось заключить с султаном Баязетом II пятилетнее перемирие[2]. В довершение опасности для Польши число врагов ее увеличилось еще одним — Тевтонским орденом. В 1466 году Казимир Ягеллон, после двенадцатилетней войны подчинил Польше Тевтонский орден и заставил его признать вассальную зависимость от Польши. Избранный в магистры ордена Фридрих Саксонский не хотел принести королю вассальную присягу[3]. Альбрехту и с ним пришлось иметь дело. В то время как Польша переносила невзгоды от нападений турок и татар, Литва напрягала свои силы в борьбе с Московским князем Иоанном III. Собиратели юго-западной Руси, великие князья Литовские, вообще относились враждебно к Московским князьям, которые в XIV в. начинают действовать на северо-востоке Русской земли точно так же, как на юго-западе Литовские. Ольгерд, в союзе с Тверью, совершает несколько походов на Москву. Ягелло для ослабления той же Москвы заключает союз с противником Димитрия Донского — Мамаем. Витовт, подчинив себе Смоленскую землю и владения мелких «верховских» князей (земли в северо-восточной Северщине, по верховьям Оки с ее притоками) и распространивши свое влияние на Рязань и Тверь, трижды грозил Москве войной. Последней приходилось считаться с Литвой как с опасным врагом. Но наступившие в Литве после смерти Витовта междоусобия (борьба Свидригелла с Ягеллом и Сигизмундом Кейстутовичем, православно-русского элемента с литовско-католическим) остановили наступление Литвы на северо-восток.
В то же самое время и Москва была занята борьбой племянника Василия Темного — с дядей — Юрием Димитриевичем и его детьми за великокняжеский престол; поэтому соперничество между Литвой и Москвой на некоторое время прекратилось, но с конца 40-х годов XV в. снова возобновляется. Повод к недоразумениям между Москвой и Литвой дают некоторые из верховских князей, которые служили «на обе стороны», несли одновременно известные обязанности по отношению к обоим из названных соседних государств[4]. Правда, в договорной грамоте Василия Темного с Казимиром Ягеллоном (31 августа 1449 г.), подтверждающей «любовь и вечное докончанье» между ними, делается точное разграничение сферы влияния того и другого князя и указывается, что принадлежит каждому из этих государств[5]. Но ни Литва, ни Москва не соблюдали условий этого договора, и у Казимира с Иоанном III неоднократно возникали недоразумения. Усилившаяся Москва во второй половине XV в. притягивает к себе многих верховских князей, которые переходят из литовского подданства в московское, удерживая при этом за собой свои уделы. Казимир и Иоанн III вступали в частые сношения по поводу этих переходов, но толку от этого было мало. Недоразумения усиливались, недовольство между Москвой и Литвой росло, и до открытой войны не доходило лишь потому, что Иоанн был очень осторожен и не любил предприятий, не обещавших верного успеха, а Казимир вынужден был заниматься делами на западе (в Пруссии и Венгрии) и не имел нужных для войны средств. Но зато они старались причинять друг другу вред иным путем: Иоанн насылал на Литву Крымского хана Менгли-Гирея, а Казимир восстанавливал против Москвы Ахмата, хана Золотой орды[6].
Смерть Казимира и последовавший за ней разрыв унии Литвы с Польшей придали Иоанну III больше смелости и решительности по отношению к Великому Княжеству Литовскому. Подчинив себе Новгород и Тверь, Московский князь помышляет о подчинении Москве и Руси, входившей в состав Литовского государства, и в союзе с Менгли-Гиреем открывает военные действия против Литвы. Ввиду разрыва унии с Польшей, литовцы вынуждены были вести войну с Москвой без содействия со стороны поляков. Перевес был на стороне Московского князя, и Литва должна была просить мира. Но соглашаясь на заключение мира, Иоанн не отказывался от своих прав на Литовскую Русь как на свою вотчину, и в дипломатических сношениях с Александром называет себя «Божиею милостию, Государь всея Руси»[7]. В 1494 году мир был заключен. При этом для упрочения мира литовские паны решили женить своего князя на Елене, дочери Иоанна III. Выдавая свою дочь (в 1495 г.) за католика, Московский князь поставил условием, чтобы ей предоставлена была полная свобода в соблюдении греческого закона; чтобы она имела для себя в Вильне православную церковь и православного священника; чтобы ее не только не принуждали к принятию латинства, но и не позволяли ей делать этого даже при ее собственном желании[8]. Александр дал на это, как выражался потом великий князь Московский Иоанн III, «и грамоту свою утвержденную»[9]. Каждая сторона хотела извлечь для себя пользу из этого брака: Литва надеялась упрочить мир и дружбу с Москвой, а Иоанн III — иметь через свою дочь и ее детей влияние на Литовскую Русь[10], но на деле эти расчеты не оправдались, и брак давал только новые поводы к вражде между соседними государствами. Между Иоанном III и его зятем возникало одно недоразумение за другим, и все из-за Елены. Александр, чтобы не раздражать католическое духовенство и литовских панов-католиков, не поставил для своей супруги особой церкви во дворце, удалил от нее русскую прислугу и окружил ее католиками. Тесть требовал, чтобы зять исполнил то, что обещал до брака. В ответ на требование Иоанна построить православную церковь подле хором Елены, Александр в 1495 г. ссылался на то, что князья, паны и вся земля литовская «мают... права» от предков Александра, в том числе и отца его Казимира; в силу этих «прав», «церквей греческого закона больше не прибавлять»; и ему, Александру, этих прав «не годится рухати»[11]. Усилению недовольства Иоанна III против великого князя Литовского способствовали еще слухи о попытке Александра совратить «в проклятую латинскую веру» свою жену. Попытки эти Александр делал через православного епископа Смоленского Иосифа Болгариновича, сторонника Флорентийской унии. Тот же Иосиф старался распространить унию среди православных Литовского государства. В то же время и Литовское правительство имело основание жаловаться на Москву, которая, вопреки договору 1494 г., продолжала принимать к себе на службу князей, состоявших прежде под властью Литвы. В 1500 году на сторону Москвы переходит значительное количество подчиненных Литве князей и бояр, православных по вере. Свой переход они оправдывали тем, «что на них пришла великая нужа о греческом законе», и что их, как и всю православную Русь, «нудят... приступать к римскому закону», т.е. они жаловались на притеснения, испытываемые православными в Литве со стороны католиков. Первый пример в этом отношении подал князь Семен Иванович Вельский; за ним последовали князь Василий Шемячич (внук Шемяки), князь Семен Иванович Стародубский (сын бывшего Можайского князя Ивана Андреевича), князья Мосальские, Хотетовские, Трубчевские, бояре Мценские, Серпейские и др. Все они оправдывают свой переход гонениями на веру. Иоанн III принимал их всех[12]. Все это, вместе с непризнанием со стороны Литвы за московским князем нового титула «государь всея Руси», портило отношения родственных государей: между ними непременно должен был произойти разрыв. Каждый из них готовился к этому. Иоанн располагал к себе своего давнего союзника — Крымского хана Менгли-Гирея; а Александр и Литва решили заблаговременно возобновить унию с Польшей, чего и удалось им достигнуть на Виленском сейме 24 июля 1499 года, где был подтвержден унионный акт, изданный в 1413 г., на съезде в Городле, от имени литовских панов. Акт этот приводится с буквальной точностью от начала до конца, а подтверждение его дается от имени литовско-католических прелатов, панов и всех земян (universitas terrigenarum) Великого Княжества Литовского[13]. В 1500 г. Иоанн, под предлогом защиты притесняемых православных, объявил Литве войну. Литовцы терпели неудачи. При реке Ведроше, на Митькове поле (недалеко от Дорогобужа), в 1500 г. литовские войска, предводительствуемые гетманом, князем Константином Ивановичем Острожским, потерпели сильное поражение. Гетман вместе с некоторыми знатными панами попал в плен. Война продолжалась до 1503 года. В этом году, благодаря стараниям и посредничеству венгерского короля Владислава, старшего брата Александра, между враждующими сторонами заключено было перемирие на шесть лет. При этом Литва должна была уступить Москве Чернигов, Стародуб, Рыльск, Путивль и другие города, числом до 19[14].
Ян Альбрехт был занят внешними делами Польши. Ими же приходилось заниматься главным образом и брату его Александру, ставшему после смерти Альбрехта в 1501 г. польским королем. Ввиду опасного положения государства, неблагоразумно было делать какие бы то ни было стеснения православным, сокращать и отменять те права, которые были даны им прежде. Это могло произвести внутренние смуты, которые сделали бы положение государства еще более опасным. Православные могли бы силой требовать своих прав и этим причинять беспокойства и настроения, совсем не желательные для польско-литовского правительства. Вооружать против себя православное население польско-литовскому правительству нежелательно было еще и по той причине, что опасный для Литвы враг — московский князь выступал, как сказано выше, защитником православия и войну вел под знаменем того же православия. Поэтому стеснение и ограничение прав Сторонников греческого исповедания могло способствовать росту среди них симпатий к Москве как защитнице их веры и возбуждать в них нерасположение к своему польско-литовскому государю. Этим, вероятно, и можно объяснить тот факт, что расположенный к католицизму Александр (припомним его благоволение к стороннику Флорентийской унии Иосифу, епископу Смоленскому) ограничивался лишь частными мерами для совращения в латинство православных, но не издавал общих стеснительных законоположений. Напротив, вынуждаемый внешними обстоятельствами, он издал несколько распоряжений в пользу православных. Прежде всего, после своего избрания литовскими панами на великокняжеский престол, он издал (6 августа 1492 г.) привилей, которым подтверждал права и вольности, данные его предшественниками духовенству, князьям, боярам и шляхте Литовско-Русского государства, без всякого различия по вероисповеданию; при этом в привилее определенно говорится, что содержание его распространяется и на Русь, и на русских панов, и шляхту. Вместе с подтверждением прежних вольностей Александр дает и новые, которыми уже владела польская шляхта[15]. В 1499 г. нареченный митрополит Иосиф (Болгаринович) представил ему «свиток прав великого князя Ярослава Володимеровича», т.е. церковный устав Ярослава Мудрого. В этом уставе говорилось о невмешательстве светских лиц и властей в суды духовные и в церковные дела и доходы, так как «вси тые дела духовные в моц митрополита Киевского» и подведомственных ему епископов. Представляя этот «свиток» князю, митрополит
жаловался на те стеснения, которые причиняли православной иерархии разные должностные лица и паны своими вмешательствами в подлежащие ведению митрополита и епископов дела, — жаловался на это и просил, чтобы князь подтвердил им Ярославов устав (по мнению преосв. Макария, составляющий позднейшую переделку подлинного устава Ярослава)[16]. Александр, питавший расположение к названному митрополиту как стороннику Флорентийской унии, подтвердил особым привилеем этот свиток (20 марта 1499 г.). По этому привилею, «мает митрополит Иосиф и по нем будущие митрополиты» и все епископы Киевской митрополии «судити и рядити, и все дела духовные справовати, хрестиянство греческого закону, подле тех прав, выпису того свитка Ярославля, на вечные часы». Все князья и паны «римского закона как духовные, так и светские», воеводы, старосты, наместники «как римского, так и греческого закона», все должностные лица городских управлений (в том числе и там, где есть или будет Магдебурское право) не должны чинить «кривды» церкви Божией, митрополиту и епископам, а равно и вмешиваться «в доходы церковные и во все справы и суды их духовные», ибо заведование всеми ими, как и распоряжение людьми церковными, принадлежат митрополиту и епископам. Князья и паны, католики по вере, могут подавать православные церкви, находящиеся в их имениях, и то «с благословеньем митропольим», по своему усмотрению только в том случае, если «церковь была в поданьи здавна державцы того именья» (т.е. если право подаванья издавна принадлежало державце-владельцу), если же эта церковь издавна была «поданье митрополье або владычне», то и впредь право подаванья ее остается за митрополитом или епископом; но если священник будет назначен, то не имеет власти «того священника от той церкви рушити без осмотренья и воли митрополичое оный державца». В случае оскорбления кем-либо—католиком или православным — русского священника, разбор этого дела подлежит суду митрополита или епископа, «ибо то есть суд духовный»[17]. Таким образом, была поддержана неприкосновенность святительского суда и церковного имущества в пределах Великого Княжества Литовского.
Кроме этих двух подтверждений, принадлежащих православной церкви прав, известны еще и другие грамоты этого великого князя Литовского, данные им православным церквам, епископам, монастырям и целым областям. В 1494 г. он подтверждает грамоты своего отца архимандриту Филарету на настоятельство в Киево-Печерском монастыре и наместнику Смоленскому о невмешательстве его в епископские суды и имения[18]. В 1497 г. пожаловал грамоту Киевскому Пустынско-Николаевскому монастырю на выморочную пашенную землю[19]. В 1498 г. подтвердил грамоту Троцкому Рождество-Богородичному монастырю[20]; в 1499 г. — Брянско-Черниговскому владыке на пожалование им своему боярину церковного села; в 1500 г. уставной грамотой Полоцку определил, чтобы живущие там владычные и монастырские люди пользовались наряду с прочими мещанами Магдебурским право[21]. В 1498 г. Виленское духовенство получило княжескую грамоту, которой подтверждались его прежние права, нарушенные митрополитом Макарием (последний увеличил сборы с духовенства), а в 1499 г. — Полоцкое соборное, у которого епископ Лука отобрал три села и церковных людей. Великий князь предписывал епископу возвратить своим клирошанам (духовенству кафедрального собора) взятое у них[22]
Следует еще упомянуть о грамотах Александра: одной уставной жителям Витебской области (1503 г.), которой подтверждались все права Витебской земли, предоставленные ей Казимиром Ягеллоном, в числе коих находилось обещание ни в чем не стеснять последователей православия, хотя бы его придерживались «литвин або лях»[23], — и о двух епископу Полоцкому Луке (1503 г.); одной из них великий князь возвратил ему те три села, которые в 1499 г. отобрал у него в пользу полоцких крылошан, а другой подтвердил судебные и имущественные права православной церкви, данные в 1499 г. митрополиту Иосифу[24]; в 1504 г. епископу Холмскому подтвердил грамоту Владислава III от 1443 г., которой последний уравнивал русское духовенство в отношении «прав, вольностей, обычаев и иммунитетов» с духовенством римско-католическим[25]8; в том же 1504 г. нареченному владыке Смоленскому Иосифу Солтану дал он грамоту на три имения в Бельзском уезде, а в 1505 г. всем жителям Смоленской земли подтвердил привилей великого князя Казимира о неприкосновенности их православной веры («греческого закона»), прав и вольностей и некоторых других9. Нельзя не упомянуть также и о том, что, при возникавших часто недоразумениях, вследствие злоупотреблений правом патроната между епархиальными владыками и богатыми помещиками — патронами, Александр принимал сторону епископов. Так, Пинские князья Иван и Федор Ивановичи Ярославичи начали «новины вводити»: самовольно, без согласия и благословения своего епископа, Туровско-Пинского владыки Вассиана, не только строили по городам и волостям церкви, но и назначали священников и распоряжались ими. Епископ жаловался на них князю, и последний запретил Ярославичам делать указания своеволия, а всем обывателям Туровской епархии предписал, чтобы впредь никто не осмеливался, под опасением штрафа в три тысячи литовских коп, без воли и благословения владыки «церквей и монастырей закладати и будовати», и вмешиваться вообще в церковные дела[26]. Но вместе с признаками расположения и терпимости к православной церкви Александр проявлял и вредную для нее деятельность. Под влиянием католического духовенства, имевшего большое значение в государстве, и сильных панов-католиков, он принимал меры к усилению католичества среди православных. В Городне поселил бернардинов (в 1494 г.) на плацу, где находился замок великих князей литовских[27]; в Вильне построил доминиканский монастырь, чтобы монахи его занимались совращением в латинство схизматиков и еретиков, и одарил этот монастырь угодьями[28]. Бискупу Виленскому Альберту Войтеху предоставил по его просьбе право светского меча (secularis gladii potestas). Альберт Войтех жаловался на то, что в его епархии и смежных с ней областях живут татары, армяне и православные (et alii sub ritibus Graecorum), не подчиняющиеся католической церкви; они причиняют католическим клирикам, бискупу и костельным имуществам немалый вред, бискуп ничего не может предпринять против разорителей костельного имущества; они остаются безнаказанными, авторитет бискупа умаляется, а католическая вера поносится. Ввиду этого, великий князь Александр и дает Войтеху gladii potestas secularis для охранения церковной свободы от всех нападающих на нее и причиняющих несправедливости католической церкви. Папа Александр VI буллой своей от 23 июня 1501 г. подтвердил это право за Виленским бискупом[29]. Понятно, этим правом бискуп мог злоупотреблять по отношению к православным. Венчание Александра с Еленой, при котором не позволено было, вопреки условию с отцом ее, присутствовать православному (нареченному) митрополиту Макарию, и попытка, через Виленского бискупа и бернардинов, склонить ее к латинству также свидетельствуют об его отношении к православию. Из-за этого брака ему пришлось перенести много неприятностей: польские паны были недовольны из-за православия его жены и даже не хотели признавать ее королевой; папа Александр VI пожелал, чтобы королева приняла латинство, и советовал употреблять всякие средства для перемены религиозных убеждений Елены (то же самое папа приказывал делать и епископу Виленскому)[30]. И вот король очутился между двух огней: папа и католики требовали обращения Елены, Иоанн III настаивал на выполнении данных перед браном обещаний[31]. Положение бедной Елены было незавидным. Только неудачная война Александра с Москвой изменила к лучшему ее положение. Король просил преемника Александра по римской кафедре — Юлия II о позволении Елене оставаться в православии, на что и последовало папское согласие. Этим Александр оградил себя от упреков со стороны латинского духовенства[32]. К попыткам Александра усилить католицизм в русских областях присоединилось еще одно зло—то самое, которое впоследствии особенно много причинило бед православной церкви. Разумеется, злоупотребление со стороны короля правом патроната. Король предоставлял церкви и монастыри, кому хотел, нисколько не сообразуясь с нравственными качествами того, кому делалось «подаванье». В 1496 году он взял в свое «подаванье» монастырь св. Николая на Лучне, на который предъявлял свои права Полоцкий епископ Лука[33]; в том же году Киево-Михайловский монастырь он отдал какому-то Григорию Поповичу, просившему его об этом, с тем, чтобы тот, постригшись в монахи, владел им пожизненно[34]. Позволял себе Александр отдавать некоторые монастыри в пользование женщинам; напр., монастырь Пречистой отдал некоей Ленковой из Овруча, а монастырь св. Иоакима и Анны (в Овруче) — княгине Дашковой[35]; знаменитый Пересопницкий монастырь отдал сначала княгине Марии Черторыйской, а потом сыну ее и его потомкам[36]. Ко числу мер, направленных Александром против православных, надо отнести еще его попытку навязать русским Флорентийскую унию. Смоленский епископ Иосиф Болгаринович согласился принять ее. Им-то король и пожелал воспользоваться, как орудием для достижения единения восточной церкви с костелом. Для этого он провел его в митрополиты; но попытка Иосифа склонить православных к унии возбудила только недовольство православных, успеха же не имела: православные были настроены очень враждебно против нее, а чуть ли не единственный ее сторонник, митрополит Иосиф умер через несколько месяцев по отправлении к папе письменного заявления о готовности русской церкви подчиниться римскому первосвященнику. Наконец, для более полного представления о юридическом положении православных в Польше в правление Александра, следует еще упомянуть о формуле королевской присяги, находящейся в Volumina'x и произнесенной самим Александром. В ней читаем следующее: «Ego A. Dei gratia rex Poloniae, magnus dux Litvaniae, Russiae, Prussiae et cet., dominus et haeres. Juro, spondeo et promitto ed haec sancta Dei Evangelia, quod omnia jura, libertates, privilegia, literas, immunitates regni mei Poloniae ecclesiasticas et saeculares, ecclesiis, regno quoque Poloniae ejusdemque praelatis, principibus, baronibus, nobilibus, civibus, incolis et qumbuslibet personis cujuscunque status ac conditionis existentibus per divos praedecessores meos principes, reges et quoscunque dominos et heredes regni Poloniae, praesertim vero divos Casimirum antiquum, Loysch, Vladislaum avum, Vladislaum patruum, Casimirum patrem et Ioannem Atbertum germanum meos, reges Poloniae, justas et legitimas donatas, marutenebo, servabo, custodiam et attendam in omnibus conditionibus aut punctis et omnia illicite ab eodem regno alienata, aut distracta proposse meo, ad proprietatem ejusdem regni mei aggregabo, terminos etiam regni mei Poloniae non minuam, sed proposse meo defendam et dilatabo; sic me Deus adjuvet et haec sancta Dei Evangelia»[37].
Так как в приведенной клятвенной формуле содержится подтверждение прав и привилегий всех подданных Польши вообще, без обозначения национальности и вероисповедания, то можно утверждать, что и за православным населением Короны (в Червоной Руси) признаются те права и привилегии, какие даны ему Казимиром Великим и сыновьями Ягелла. Затем новое подтверждение всех прав польского народа (а следовательно, и православно-русского населения), дано было Александром на генеральном съезде (in conventione generali), происходившем в 1505 году в Радоме. Здесь им была издана генеральная конфирмация всех прав (generalis confirmatio omnium jurium). В этой конфирмации король заявляет, что, хотя уже он и обещал держать ненарушимо (inviolabiliter tenere) все привилегии, данные Польше и ее населению блаженной памяти королями, предшественниками его, Александра, равно как и самим Александром, но теперь, согласно общей просьбе и убеждениям собравшихся на съезде советников (сенаторов) и послов всего королевства, по особенной королевской доблести и щедрости (ex speciali virtute et munificentia), чтобы королевское обещание было более надежным и твердым (solidiorem firmioremque), Александр утверждает все привилегии, льготы, подтверждения (indulta, munimenta), постановления, пожалования (donationes), свободы, прерогативы, иммунитеты, какого бы пола, положения и чина лицам они ни были даны предшествовавшими правителями Польши. Все это будет он хранить твердо и ненарушимо во всех их видах (modis), употреблениях, положениях, объяснениях (descriptionibus), членах, пунктах и условиях. «Если же мы, — говорит король в своем подтверждении всех прав, — сделаем нечто противное свободам, привилегиям, иммунитетам и указанным правам королевства, то желаем, чтобы оно все целиком было ничего не значащим, недействительным, пустым, как бы ничем; хотим и самим делом определяем и содержанием настоящего уничтожаем (illud totum cassum, irritum, inane, nullumque volumus, ac decernimus ipso facto, atque irritamus, cassamus, tenore praesentium mediante)»[38].

[Тут разрыв слитного текста печатного издания с. 59]

Примечания

[1] Бобржинский, II, 7
[2] Бобржинский, т.II, 15-16, Szujski, t. II, 121-123
[3] Бобржинский, т. II, 16.
[4] Леонтович, Очерк Ист. Лит.-рус права, — Жур. Мин. Нар. Просв., 1893 г., декабрь, с. 284-86.
[5] А. 3. Рос. I, № 50, с. 62-65.
[6] Соловьев, кн. I, 1444.
[7] Соловьев, кн. 1,1453.
[8] Сборник Император Рус. Истор. Общества, т. XXXV, с. 149, 161-162, срав. 377; Szujski, II, 124; Соловьев, кн. I, 1456
[9] Сбор. Импер. Рус. Истор. Общ. , т. XXXV, с. 377
[10] Соловьев, кн. 1,1461
[11] Сбор. Импер. Рус. Истор. Общ., т XXXV, с. 187
[12] Пол. Соб .Рус. Лет. VIII, 238-39, Соловьев, кн. 1,1466-67, Макарий IX, 97-98, Грушевський Ист. Укр., IV, 235
[13] Volum. Legum, I, 129-130
[14] Szujski II, 125 и 127, Соловьев, кн. I, 1476
[15] Danilowicz, Scarbiec, t. II, № 2044, р. 226-228
[16] Макарий IX, 127
[17] А. 3. Р. I, №166, с. 189-190
[18] А. З. Р.I, №117и118,с. 143-44.
[19] А.З. Р.I, №151,с. 174.
[20] Макарий IX, 121.
[21] А.З. Р. I, № 168 и 185.
[22] А. 3. Р. I, № 152 и 174.
[23] А.З. Р.I, № 204, с. 351-353.
[24] Ibid., I, № 209, с. 356-57, Сборник Муханова (2-е изд.), № 84, с. 134-135; Макарий IX, с. 153.
[25] Арх. Ю. 3. Р. ч. I, т. I, № 105, с. 443. 9 Ар. Сбор. IX, № 3; А. 3. Р. т. I, № 213, с. 359-63.
[26] А.3. Р. II, № 109, с. 134-35
[27] Макарий IX, 81
[28] Ibid IX, 108-109
[29] «Themer, t. II, №307, р. 293-94, Bultnski II, 175, прим 1-е
[30] Макарий IX, 107-108.
[31] Bulinski t. II, 62.
[32] Ibid. II, 63; Макарий IX, 150.
[33] А.Ю. и З. Р. I, №233, с. 297.
[34] А.З. Р. I, № 141,164-45.
[35] 6 А.З. P. I, № 140, c. 164.
[36] Ibid. I, №212,с. 359; А. Ю. и З. Р. т. I, №41, с. 31-32.
[37] Volum. Legum, 1,152. Заглавие целого ряда формул присяги для короля и разных должностных лиц (consiliariorum regni, воевод, старост, державцев и т.д.): Alexander rex inserit statute Laski formas juramentorum. Над королевской формулой написано: regis juramentum, quod etiam nos, Alexander, praestitimus. Формула эта произнесена им во время коронования См. Volum. Legum, I, 161
[38] Volum. Legum, I, 161-62.

Подобного же рода общее подтверждение прав в пределах Короны сделано было и Сигизмундом I, или, иначе говоря, Старым (1506-1548). В 1507 году, вскоре после своего коронования, он издал привилей, которым подтверждались все прежние права. В этом привилее говорится, что Сигизмунд под влиянием прелатов, магнатов и панов (baronum et procerum), или, вернее, всего сената (senatus) и шляхты (nobilitatis), полномочные послы которой (от каждой в отдельности земли) собрались для обсуждения будущего положения государства, подтверждает «все права, все привилегии, все статуты и определения (decreta), все, наконец, владения (denique dominationes), свободы, иммунитеты и всякого рода запродажные и жалованные грамоты и записи (et quascunque venditionum et donationum literas et singraphas), для всех земель королевства вообще и каждой в отдельности, дарованные предшествовавшими королями и князьями польскими, а в особенности Казимиром Ягеллоном, Альбрехтом и Александром, людям и жителям всякого рода (generis), всякого состояния и всякого пола (sexus)»[1]. Мало того. В 1530 г. на генеральном сейме в Кракове, где поляки избрали в преемники Сигизмунду I его сына Сигизмунда Августа, первый дает обещание, что и сын его, по достижении совершеннолетия (при жизни ли отца, или после его смерти), подтвердит «все права, свободы, привилеи, грамоты, иммунитеты нашего королевства Польского, церковные и светские, предоставленные предыдущими королями Польши, ее прелатам, баронам, панам, шляхте, мещанам (ctvibus), жителям (incolis) и всяким лицам всякого звания и состояния»[2]
Указанные выше акты Сигизмунда Старого отличаются слишком общим характером и имеют отношение к землям с православным населением (в пределах Польши) лишь настолько, насколько польское право (jus polonicum) имело силу и значение в них. Но за продолжительное время правления Сигизмунда I можно увидеть и более частные постановления сеймов, относящиеся непосредственно к русским землям. В постановлениях Краковского сейма 1507 г., приуроченного ко времени коронования этого короля, встречается одна конституция, имеющая отношение лишь к Русской земле (Галиции). Вот дословный ее текст. «Подтверждается постановление короля Альбрехта относительно беглых на Руси (in Russia) и относительно освобождения шляхты той же земли от уплаты таможенных и ярмарочных пошлин» (заглавие). — «По просьбе (ad supplicationem) русских желаем и определяем, чтобы относительно всех беглых соблюдалось постановление короля (Яна Альбрехта) и чтобы шляхта этих земель, как и в прочих местах (terris) королевства, была свободна и изъята от уплаты таможенных и ярмарочных пошлин (theloneorum et foralium), да и, впрочем, чтобы она утешалась (gaudeat) той же свободой»[3]. По смыслу этой конституции шляхта русских земель (Галиции) уравнивалась во всем со шляхтой остальных земель Короны. Конечно, в начале XVI в. полонизация сделала громадные успехи и большинство русской по происхождению и православной по вероисповеданию здешней шляхты успело уже ополячиться и окатоличиться, но все-таки еще многие из русской шляхты придерживались православия и в это время[4]. Что касается упоминаемого постановления Яна Альбрехта относительно беглых, то здесь, очевидно, разумеются конституции 1496 г. — одна de fugitivis kmethonibus (по смыслу ее беглый крестьянин предавался земскому суду) и de kmethone fugitivo repetendo tam de regalibus, quam non regalibus bonis[5]. Значит, здесь идет речь об уравнении православной Галицкой шляхты с католической и о предоставлении ей тех же прав, которыми пользовались обыватели Короны. Хотя еще Ягелло в своих Эдльнском и Краковском статутах (1430 г. и 1433 г.) обещал привести Русскую землю, как и все прочие области Польши, к одному праву и одному общему для всех их закону[6], но, видимо, это обещание не было приведено в исполнение, и шляхта русских земель несла больше повинностей, чем жившая в чисто польских землях. Как видно из приведенной конституции, первая должна была до сего времени платить thelonea et foralia и еще, вероятно, другие какие-либо налоги, так как в противном случае излишне было бы вставлять в ту же конституцию замечание о предоставлении шляхте русских земель возможности утешаться и впрочем такой же самой свободой (in aliis eadem gaudeat libertate), которой пользовалась шляхта остальных польских земель[7]. Неисполнение обещания, подтвержденного государственным актом, характерное явление в Польше Известно, что Владислав Ягеллон должен был давать те же самые права и льготы, которые были уже раз дарованы Ягеллом[8]. Другим документом, говорящим о положении православной церкви в Польско-Литовском государстве при Сигизмунде I, надо признать, на основании Volumin'oв, привилей Сигизмунда I Дорогичинской земле (дан в Вильне в 1516 г.)[9]. Привилей этот подтверждает то, что дано было Дорогичинскому округу королями Казимиром и Александром Содержание его таково. Предшественники Сигизмунда Старого предоставили шляхте и земянам (nobiles et terrigenae) Дорогичинского округа возможность пользоваться земским польским правом (juri terrestri polonico), по обычаю шляхты-земян Короны. Представленные Дорогичинскими обывателями Сигизмунду грамоты и подтверждения (literas et munimenta) Казимира Ягеллона и Александра доказывают, что в них multa articulatim supervacanee descripta, между тем как в польских статутах (in libris statutorum regni nostri Poloniae) все содержится specifice et per expressum; кроме того, в этих грамотах и подтверждениях прибавлено нечто к отягощению обывателей Дорогичинской земли. Поэтому король снова (de novo iterum) дает и распространяет (damus et conferimus) польское право на Дорогичинский округ «во всех его пунктах, артикулах и положениях (conditionibus), как оно содержится latius (пространнее) в записях статутов Польского королевства». С этого времени все земские и городские должностные лица (officiales terrestres et castrenses) упоминаемого Дорогичинского округа должны судить всех и шляхетных, и нешляхетных (tam nobiles, quam ignobiles), кто бы они ни были: русские, евреи, армяне, христиане, язычники — по польским законам (secundum idem jus polonicum) и с соблюдением порядка, установленного записями статутов Польского государства. Должности земские (officiates terrestres) будут замещаться свободно избранными на сеймах лицами с одобрения (cum ratihabitione) великого князя Литовского, а городские — по назначению великого князя (pro arbitrio nostro duntaxat) лицами из обывателей того же Дорогичинского округа, но все должностные лица должны быть католической веры (dummodo uterque ipsorum officialum romanae religionis essent)[10]. В случае недовольства решением суда и старосты (capitanei), апелляция должна быть направляема к великому князю Литовскому. Но ко всякому преступлению и ко всякому судебному процессу, равно как и при всяких записях (insriptionibus), каждым судьею и старостою в Дорогичинском округе должно применяться, как и во всей Польше, только польское право[11]. Таким образом, православные и теперь ставились ниже католиков: Сигизмунд не допускал их, по крайней мере в пределах Дорогичинского округа, ни к выборным земским должностям, ни к городским, куда великий князь назначал по собственному усмотрению. Не без значения, очевидно, было Городельское постановление, проведшее резкую грань между католиками и православными! И мы видим при Сигизмунде I не один случай признания силы за Городельским постановлением 1413 г. В 1522 году, после смерти Виленского воеводы Николая II Радзивилла, Сигизмунд I назначил на его место Войцеха Мартина Гаштольда, бывшего воеводой в Троках, а вакантное Троцкое воеводство предоставил каштеляну Виленскому и наивысшему гетману Литовского войска, князю Константину Ивановичу Острожскому. Литовские магнаты протестовали против назначения на должность воеводы русского и православного князя и ссылались при этом на Городельское постановление. Сигизмунд, для оправдания своего распоряжения, издает 25 марта 1522 г. (во время Гродненского сейма) особый привилей, в котором заявляет, что, хотя Троцкого воеводства, по положению земского привилея Великого Княжества Литовского, данного Ягеллом и Витовтом (т.е. Городельского), и не должно предоставлять никому из русских и схизматиков (nulli Rutheno atque schizmatico), а непременно на это воеводство, как и другие должности, надо назначать только католика, но, в виде исключения из общего правила, он (Сигизмунд) дает Троцкое воеводство князю Острожскому, бывшему перед этим Виленским каштеляном, во-первых, ввиду его многочисленных заслуг в войнах против Москвы и татар; во-вторых, ввиду настойчивых просьб панов рад обоих государств (votis et intercessionibus consiliariorum utriusque dominii nostri). Как исключение, назначение князя Острожского сначала Виленским каштеляном, а затем Троцким воеводой, нисколько не должно подрывать значения Городельского постановления; на будущее время и Сигизмунд, и его преемники, великие князья Литовские, обязаны не предоставлять подобного рода дигнитарств и должностей никому из русских, но только литвинам, католикам по вере[12]. По заведенному в Литве обычаю, виленский воевода занимал в господарской ряде первое, непосредственно после епископов, место (primum et immeditum locum), по Гаштольд ex speciali benevolentia et observantia к князю Острожскому уступает последнему свое первенство; после смерти Острожского Гаштольд (или его преемник по Виленскому воеводству) снова будет сидеть выше Троцкого воеводы. Король согласился на это[13]. Другой пример ссылки на Городельское постановление видим в 1529 году. Как известно, в этом году был издан первый Статут Великого Княжества Литовского. По вопросу о раздаче урядов в Литве этот Статут (арт. 3-й в III разд.) гласит, что должности будут предоставляться только оседлым обывателям великого княжества, но о препятствиях к занятию их со стороны веры и национальности кандидатов ничего не сказано. Поэтому, в виде дополнения и пояснения к Статуту, Сигизмунд I в своем привилее от 18 октября 1529 г. в категорической форме и притом словами Городельского акта определяет порядок замещения достоинств и урядов Великого Княжества Литовского. В третьем пункте этого привилея читаем следующее. «Светские достоинства и уряды (officia) будем хранить ненарушимо и в надлежащем порядке (in ordine suo) так, как они издавна, по примеру Польши (ad instar regni Poloniae), установлены в пределах Великого Княжества Литовского нашими предшественниками, а именно, достоинства воеводы и каштеляна в Вильне и Троках, а равно и там, где они нами или преемниками нашими будут учреждены. Точно так же наш сын и наши преемники сохранят их навсегда. Эти достоинства воеводы и каштеляна, постоянные земские и наши придворные (nostrae curiae) уряды нами и нашими преемниками не должны быть предоставляемы никому другому, как только исповедникам католической веры и подчиненным Римской церкви. Те же самые достоинства и упоминаемые уряды точно также, как державы (tenutae — поместья) и наследственные имения (bona haereditaria — вотчины) в Великом Княжестве Литовском будут предоставляться несомненным уроженцам (indigenis veris) Великого Княжества Литовского, а не пришельцам (advenis) и иноуроженцам (alienigenis) или чужеземцам (extraneis). И в раду нашу (ad consilia nostra), когда там будут идти рассуждения о благе государства, будут допускаться одни только католики и уроженцы (indigenae) Великого Княжества Литовского, потому что разница в культе и национальное различие ведут часто к различию в мнении и обнаружению того, что должно быть хранимо в секрете»[14].
Таким образом, и при Сигизмунде I было подчеркнуто юридическое ограничение православных подданных Великого Княжества Литовского и преимущественное положение в его пределах католичества в сравнении с православием. Еще раз было объявлено, что православные не допускаются к высшим и наиболее почетных должностям воеводы и каштеляна, к постоянным земским и придворным урядам, а также и в государственную раду: только католики имели право занимать все эти должности и звания. Но и теперь эти ограничения православных не получали широкого практического применения и могли соблюдаться лишь в редких случаях. Шляхта Литовского государства стремилась сравняться во всем со шляхтою Коронных земель, которая к началу XVI ст. приобрела преобладающее влияние на государственные дела Польши. Еще в 14S4 г. Нешавским статутом коронной шляхте было предоставлено право принимать участие в решении таких вопросов, как издание нового закона и объявление войны. Конечно, шляхта пользовалась этим правом и выражала свою волю и отношение к государственным делам на так называемых сеймиках и сеймах. Сеймики представляли не что иное, как собрание всей шляхты каждой отдельной земли, которая выбирала из своей среды уполномоченных или послов (nuntii) на вальные сеймы, где эти уполномоченные заодно с королевской радой, или сенатом[15], и занимались законодательной деятельностью. Такой порядок к началу XVI в. прочно устанавливается и в 1505 г., на Радомском сейме, получает юридическое подтверждение. В одной из конституций этого сейма (так называемой «nihil novi») читаем следующее: «...определяем и постановляем, что на будущее время нами и нашими преемниками, без общего согласия советников (т.е. сената) и земских послов, не должно быть постановляемо ничего такого, что может быть ко вреду и отягощению Речи Посполитой, к ущербу и невыгоде всякого частного лица, а также к нарушению общего права и общественной свободы»[16]. По смыслу этой конституции польский король сам по себе, без согласия сената и посольской избы, не мог постановлять ничего нового и, следовательно, для издания всякого нового закона необходимо взаимное согласие короля, сената и земских послов[17]. Это еще более усиливало значение польской шляхты и делало ее положение очень привлекательным в глазах шляхты Великого Княжества Литовского. Последняя без различия племени и вероисповедания добивалась от своих господарей расширения своих прав и большего влияния на государственные дела, следуя в данном случае примеру своей польской братии. Великие князья Литовские к началу XVI ст. делают большие уступки своей шляхте и издают целый ряд общеземских привилеев как подтверждающих раньше данные права и вольности, так и содержащих в себе новые уступки шляхте. Так как русский элемент в Литовском государстве, особенно в так называемых аннексах, т.е. в соединенных с Литвой русских областях, в XVI в. был еще очень силен, то эти княжеские уступки простирались и на русских, остававшихся верными православию. Из общеземских привилеев Сигизмунда I, гарантирующих права и вольности шляхты Литовского государства, можно указать на один привилей 1506 г. и два 1529 года. 7 декабря 1506 г., вскоре после своего избрания на великокняжеский и королевский престолы, Сигизмунд Старый издал в Гродно привилей, в котором наиболее интересными являются первые два пункта. В первом из них великий князь дает торжественное обещание прелатам, князьям, советникам своим (consiliarios nostros) Литвы, Самогитии, Руси и др. областей, баронам и шляхте — литвинам и русским (Lithuanos et Ruthenos) не умалять их в чинах и достоинствах (in ipsorum honoribus et dignitatibus), но жаловать и возвышать (promovere et sublimare) их сообразно с требованиями способности и заслуг. Вторым пунктом привилея 1506 г. подтверждаются все законы (jura), вольности, привилегии, грамоты, как на латинском, так и на русском языках (literas Latinas et Ruthenicas), и иммуниты Великого Княжества Литовского — церковные и гражданские, предоставленные кафедральным, коллегиальным, монастырским и приходским церквам, священным и чтимым местам, всему великому княжеству и его прелатам, князьям, баронам, шляхте, общинам (civitatibus), мещанам, жителям и всем вообще лицам всякого сана и положения—все права, справедливо и законно данные предшественниками Сигизмунда I, особенно же королем Ягеллом и великими князьями Витовтом, Сигизмундом Кейстутовичем, Казимиром Ягеллоном и Александром. Общеземскому привилею Александра, данному им при избрании на великокняжеский престол (1492 г.), придается особенное значение, и его Сигизмунд I обещает держать, хранить, соблюдать и выполнять in omnibus articulis, clausulis atque punctis. В остальных пяти пунктах привилея 1506 года заключается обещание господаря: а) не уменьшать княжеских имений в Литве и стараться о возвращении неправильно отторгнутых; b) ни в чем не умалять, по занятии польского престола, литовских владений (dominia) и консилиариев (сенаторов), но сохранить все ab omni levitate et depressione; с) оставить наследственные имения (вотчины) за теми лицами, которые, утратив почему-либо документы на них, представят достоверное свидетельство о том, что они и их предшественники бесспорно владеют этими имениями еще со времени великих князей литовских Витовта, Сигизмунда и Казимира; d) строжайше наказывать тех, кто будет возводить на других тяжкие обвинения без серьезных и вполне убедительных доказательств; и, наконец, е) не издавать никаких новых постановлений и не отменять старых без совета и согласия панов рад Великого Княжества Литовского. Привилей заканчивается клятвенным обещанием Сигизмунда хранить свято все, что было дано населению Литовского государства предшествовавшими ему великими князьями[18].
Рассматриваемый привилей не дает шляхте ничего нового, но только подтверждает то, что было уступлено панам и боярам Казимиром Ягеллоном и Александром; поэтому он и называется подтвердительным привилеем[19]. Подтвердительным же является и краткий привилей 1529 г., данный Сигизмундом 118 октября, после того, как литовские прелаты, князья, паны, рыцари и бояре признали на Виленском сейме девятилетнего Сигизмунда Августа своим великим князем. Сигизмунд I этим привилеем снова подтверждает все прежние права и свободы и клятвенно уверяет своих подданных, что будет хранить и соблюдать все права, привилегии и грамоты — свои и предшественников своих — во всех их артикулах и пунктах крепко, ненарушимо, непоколебимо. В числе других прав и свобод упоминаются здесь свободы и иммунитеты церквей соборных, монастырских и приходских. Привилей свой Сигизмунд заканчивает уверенностью, что литовские прелаты, князья, паны и бояре навсегда останутся верными как ему самому, так и сыну его Сигизмунду Августу и его преемникам[20].
Что касается другого, пространного привилея, изданного одновременно с предыдущим (тоже 18 октября 1529 г.), по просьбе собравшихся на Виленском сейме прелатов, князей, баронов, панов, рыцарей и бояр Литвы, Руси и Жмуди, то он отличается от краткого привилея 18 октября 1529 г. тем, что в нем подробно и обстоятельно перечисляются те права и вольности, которые жаловал великий князь духовенству, панам и боярам. В нем 32 статьи, из коих большая часть содержит в себе подтверждение того, что было дано раньше; именно — сюда вошли 2 пункта Городельского постановления 1413 г., по несколько статей из привилеев 1447 г., 1492 г. и 1506 г., 2 статьи добавлены вновь. Больше всего говорится в нем о политических и имущественных правах духовенства, панов и бояр Литовско-Русского государства, причем, как уже выше сказано, православная знать, в силу Городельского постановления 1413 г., не допускается к занятиям дигнитарств, надворных и земских урядов и участию в господарской раде. По отношению к церквам всякого рода в Литве, Руси и Жмуди Сигизмунд I и теперь обещает хранить и соблюдать все их наданья (dationes), привилегии, пожалованья и иммунитеты; все это относится не только к сооруженным и уфун-дованным уже церквам, но и к тем, которые будут когда-либо строиться. Освобождающиеся при церквах кафедральных, соборных, монастырских и приходских, право подаванья (jus patronatus) которых принадлежит великому князю, места пастырей будут предоставляемы только уроженцам Великого Княжества Литовского, известным и пригодностью к тому, и честной нравственностью (in idoneitate et morutn probitate fuerit compertus). Если же полезное, почтенное и пригодное для этого лицо будет другой нации, то оно будет назначаемо на подобного рода места только в случае нужды и при том с согласия и по совету панов — рад духовных и светских. Как и другие привилеи, и этот заканчивается общим заявлением господаря сохранять все вообще и в частности — права Великого Княжества Литовского — как общие (publica), так и частные, а именно, — все привилеи, грамоты, пожалования, вольности, изъятия (exemptiones) и иммунитеты, содержащие в себе всякого рода милости и уступки всему Великому Княжеству Литовскому вообще и в частности отдельным учреждениям и лицам, церквам кафедральным, монастырским и приходским, епископам, князьям, баронам, шляхте, боярам и всем жителям Литовского государства, милости и уступки, когда бы то ни было дарованные им королями и великими князьями, предками и предшественниками Сигизмунда I; мало того, — последний обещает, что все это будет хранимо не только им самим, но и сыном его Сигизмундом Августом[21].
Хотя в приведенном выше пространном привилее 1529 г. ясно и определенно подтверждалось постановление Городельского съезда 1413 г, направленное к ограничению прав сторонников восточного обряда, но тем не менее станы сейма 1529 г. (в Вильне) просили Сигизмунда возобновить, снова подтвердить и подкрепить в новом, но буквально сходном со старым, списке Городельский привилей[22], чтобы вследствие утончения пергаментной кожи и обветшания привешенных к ней печатей не произошло какой-либо темноты и двусмысленности в правах, свободах и иммунитетах шляхты, которые содержались в этом привилее. И Сигизмунд, снисходя к этой просьбе, «как справедливой и разумной», уважил ее и сделал так, как хотели собравшиеся на сейме прелаты, бароны и паны, но, по замечанию некоторых исследователей, текст этого привилея был утвержден в несколько измененном виде[23].
Таким образом, при Сигизмунде I неоднократно была подтверждаема обязательность в пределах Великого Княжества Литовского тех юридических ограничений и стеснений православных, какие содержались в Городельском привилее 1413 года. Православным ясно давалось чувствовать, что их религия и их церковь только терпимы в государстве и потому должны быть ниже латинства и костела, должны занимать второстепенное положение. Русский элемент оттеснялся на второй план и лишался политического значения. Магнаты-литовцы, католики по вере, боровшиеся с русско-православным элементом в течение XV в., теперь начинают брать перевес над последним (вспомним неудачное восстание в 1507-1508 гг. Михаила Глинского, считавшегося главою и вождем русской партии) и оттеснять его от почетных и важных в смысле общественно-политического влияния должностей. Этим и объясняют неоднократные ходатайства литовских сеймов перед Сигизмундом I о подтверждении закона, не допускающего русских и православных к высшим должностям, придворным и земским урядам и участию в господарской раде. Но сам факт неоднократных ходатайств о подтверждении Городельского привилея свидетельствует о том, что содержащиеся в нем ограничения православных нестрого проводились в жизнь, и отступления от него были не исключительным явлением. Как и в XV в., православные князья и паны и при Сигизмунде Старом продолжают занимать важные посты и видные уряды, конечно, главным образом в русских областях; занимали они места и в господарской раде. Наступательное движение Москвы, которая в своих войнах с Литвой заявляла себя защитницей православия и для оправдания своей агрессивной политики выставляла религиозные мотивы, заставляло литовское правительство быть осторожным в отношении к своим православным подданным и, по возможности, не стеснять их, по крайней мере, привилегированного шляхетского сословия. Осторожность и сдержанность литовского правительства в отношениях к православию будут особенно заметны, если сравним положение православия при Сигизмунде I в Литве с положением его в коронных областях: в последних православным жилось несравненно хуже, чем в Великом Княжестве Литовском. В общем, отношение Сигизмунда I к православным должно быть признано благоприятным и желательным для последних. При нем православным не навязывали никакой религиозной унии; латинское духовенство не предпринимало никаких особенных мер к распространению своего учения среди православных; сам король старался относиться справедливо и к католикам, и к православным, без предпочтения одних перед другими. В уставных грамотах, даваемых королем отдельным областям, предоставлялись одни и те же права всем подданным христианам; при введении в некоторых городах Магдебурского права, в магистрат допускались и православные наравне с католиками. Православное духовенство не было обижаемо, и ему король жаловал такие же грамоты, как и латинскому. Из всех русских областей на притеснения могла жаловаться одна только Галиция, где в XVI в. уже был силен латинско-польский элемент, дававший знать себя местному русскому населению[24]. Но в общем Сигизмунд I оставил после себя хорошую память в русском народе. В 1589 г. на Варшавском сейме, в присутствии короля Сигизмунда III, смоленский каштелян Иван Мелешко говорил: «Дорога нам память Сигизмунда I: он немцев, как собак, не любил, ляхов с их хитростями весьма не жаловал, а Литву и нашу Русь страстно любил, и при нем нам было весьма хорошо»[25].
Из грамот Сигизмунда I в пользу православных прежде всего обращает на себя внимание его подтвердительный привилей 1511 г., выданный им на вальном сейме Великого Княжества Литовского в Берестье (Бресте Литовском). Православное высшее духовенство, с достопамятным митрополитом Иосифом Солтаном во главе, обратилось к нему с просьбой подтвердить все те духовные права, которые со времени принятия христианства Русью были предоставлены, на основании номоканона греко-восточной церкви, Киевскому митрополиту и подведомственным ему епископам, а именно: право судить, править и действовать по правилам соборной и восточной церкви (чтобы никто из светских лиц не смел судить «дел духовных»). Вместе с тем были представлены королю и привилеи Витовта, Казимира Ягеллона и Александра, которыми утверждались эти права восточного духовенства. Просьбу православной иерархии поддерживали староста Луцкий, Брацлавский и Винницкий, маршалок Волынской земли, гетман наивысший, князь Константин Иванович Острожский, пользовавшийся уважением короля, а с ним вместе и другие князья и паны греческого закона, присутствовавшие на этом сейме. Сигизмунд, по рассмотрении поданных ему привллеев и просьбы, издал свой привилей, которым предоставил митрополиту управление всеми церквами греческого закона, назначение епископов, архимандритов, игуменов, священников, диаконов, всего священнического чина греческого закона, суд над духовными и светскими лицами, исправление всех духовных дел и наказание виновных и непокорных, сообразно с правилами соборной и восточной церкви. Епископам, находившимся под ведением Киевского митрополита, подтверждалось их право суда и ведения («судити и рядити, и справовати») всех духовных дел в своих епархиях по давнему обычаю. Лицам римского исповедания как светского, так и духовного звания, воеводам, старостам, наместникам (безразлично, католики ли они, или православные), а равно и всем административным и должностным лицам, войтам, бургомистрам, радцам и пр. запрещалось чинить какие бы то ни было кривды митрополиту и епископам и не вмешиваться в церковные доходы и вообще в церковные дела и суды. Во всех замках и городах господарских всей княжеской отчизны Великого Княжества Литовского и Русского право суда, управление духовными делами и заведование церковными крестьянами, по давнему обычаю, оставалось за митрополитом и епископами. Привилей заканчивается определением отношений к православным приходским церквам владельцев (помещиков), придерживающихся латинства. Если церковь в поместье пана-католика издавна находилась в подаваньи митрополита или местного епископа, то это право и теперь остается за ними; если же оно прежде принадлежало державце имения, то и на будущее время за ним оставляется право подавать эту церковь с благословения митрополита; но раз уже данного к его церкви священника он не может отстранить без воли митрополита. Вместе с тем король подтверждал и все статьи («члонки»), находящиеся в списке прав русского духовенства[26]. Из распоряжений Сигизмунда, направленных к поддержанию интересов православного духовенства и, в частности, власти митрополита, известны его грамоты: 1509 г. войтам, бургомистрам, радцам и всем жителям митрополичьей епархии, с предписанием повиноваться распоряжениям митрополита, касавшимся духовных дел[27]; и 1512 г. Слонимскому уезду и его обывателям о послушании и подсудности их в духовных делах митрополиту и поставленному им лицу («десятилнику»)[28].
Кроме общего подтверждения прав русского духовенства во всем Литовском княжестве, Сигизмунд издавал и подтверждал уставные грамоты отдельным областям, по просьбам местных князей, бояр и шляхты. Так, например, в 1511 г. на Берестейском вальном сейме он дал уставную подтвердительную грамоту Полоцкой земле[29], а еще раньше, в 1507 г. (8 декабря), в Гродно — такую же грамоту земле Киевской[30]. В этих грамотах он предоставлял одни и те же права церковные и гражданские всем жителям этих земель без различия вероисповеданий. В городах, где введено было Магдебурское право (в Великом Княжестве Литовском), православные мещане не отличались юридически от своих собратьев — католиков: жалованные грамоты короля городам на получение этого права требовали, чтобы половина радцев, избираемых мещанами, исповедовала латинство, другая — православие, один бургомистр — католик, другой — православный. Грамоты Полоцку (в 1510 г.), Минску, Новгородку (в 1511 г.), Бресту (тоже в 1511 г.) и др. подтверждают это[31].
Предоставляя привилеи православным вообще, Сигизмунд в то же время не лишал своего благоволения и отдельных лиц, особенно митрополита и представителей высшей иерархии. В 1518 г. он утвердил, по ходатайству князя Константина Ивановича Острожского, за митрополитом Иосифом село Прилепы со всеми его правами[32]. По просьбе Владимирско-Берестейского владыки Вассиана, утвердил (в 1508 г.) за Владимирской кафедрой несколько имений, доставшихся соборной церкви города Владимира по завещанию маршалка Федора Янушевича, а за Луцкой кафедрой, по просьбе тамошнего епископа, два имения — пожертвования того же маршалка[33]. Точно такие же подтверждения Сигизмунд делал и Пинским епископам Вассиану и Арсению на земли, принесенные в дар соборной церкви в Пинске княгиней Александрой Семеновной, и на город Туров с тремя селами, уступленный Пинско-Туровской кафедре не раз уже упомянутым князем Константином Ивановичем Острожским и его супругой[34]. В случае возникновения каких-либо распрей и недоразумений среди православных иерархов, последние обращались за разрешением их к королю и потом подчинялись его решению. В 1511 году Полоцкий владыка Евфимий жаловался на митрополита Иосифа за то, что тот не называл его архиепископом (такой титул носили предшественники Евфимия по кафедре), и на Владимирского владыку Вассиана из-за первенства, которое тот присваивал себе. Сигизмунд, по наведении справок, во всем удовлетворил жаловавшегося архиерея[35].
Но при всем том и в правление Сигизмунда I не обходилось без несправедливостей по отношению к православным и распоряжений, не согласных с канонами восточной церкви. Больше всего от них страдала Галиция, к началу XVI в. подвергшаяся сильной полонизации, последовавшей за усиленной колонизацией ее плодородных земель поляками во второй половине XV века[36]. Число поляков здесь чрезвычайно увеличилось; они приобрели здесь громадные имения и захватили в свои руки все должности. Русский элемент был совершенно устранен от влияния на местные общественные дела. Русская шляхта вместе с расширением своих прав утрачивала свою национальность и религию и в значительной степени олатинилась и ополячилась. Высшие слои русского общества утратили свою национальность и большею частью ополячились, оставшаяся же верной православию и своей народности шляхта не имела большого влияния на общественные дела. Православное городское население было ограничиваемо в правах и подвергалось всякого рода стеснениям: православных мещан не допускали к занятию должностей в магистратах, ограничивали их права в цехах, в некоторые из последних русские совсем не допускались и т.д. Все это делалось с явным намерением обессилить и ослабить русское мещанство. Сельское население было закрепощено за шляхтой и не имело никаких прав. Духовенство также было ограничено в своих правах и находилось в полном унижении. Одним словом, коренное русское и православное население Галицкой Руси в XV в. поставлено было ниже пришельцев — поляков и католиков: латиняне везде занимали преимущественное положение. Ограничения и стеснения к концу XV в. сделались настолько тяжелыми, что православным невмоготу было больше терпеть их, и они начинают упорную борьбу за свои права как гражданские, так и церковные. Борьба начинается львовскими мещанами; ее поддерживают мещане других городов и православная шляхта. Больше всего православным приходится терпеть из-за своей веры, которую католики называли сектой[37]. Православные церкви даже в королевских официальных бумагах носят обидное для русского населения названия синагог[38]. Православные епископы не называются иначе, как владыками[39], а священники — popones[40]. Православные священники были облагаемы податями и налогами, а в частных имениях нередко обязаны были нести панщину наравне с крестьянами[41]. От православных требовали соблюдения католических праздников и хождения со всей семьей в костел (по крайней мере, это требовалось от православных купцов во Львове, купивших лавки у католиков[42]; от них не принимают свидетельств в судебных делах с католиками; в судах берут с русских пошлины в увеличенном размере; заставляют русских приносить присягу не по русскому обычаю, а по особой формуле[43]; запрещают им публично отправлять свои обряды: не дозволяют священникам ходить к больным по улицам и площадям города со св. Дарами при зажженных свечах, хоронить покойников публично и с церковными обрядами (publice et in ornatu)[44]. Чтобы облегчить свое положение, православные города Львова обратились к королю с жалобами на притеснения со стороны католиков, а последний, по ходатайству князя К.И. Острожского, назначил для рассмотрения этих жалоб особую комиссию и в 1521 г. издал привилей, в котором следующим образом определяются отношения между православными и католиками: 1) русские в делах большей или меньшей важности приносят присягу не в латинских костелах, а в православной церкви; 2) во всех делах могут быть свидетелями перед судом, к чему прежде не допускались; 3) священники их могут ходить в город к больным со св. Дарами в церковном облачении, но без свечей, а на русской улице — с зажженными свечами; 4) латинский магистрат хотя и имеет право ставить православным приходских священников, однако должен избирать для этого сведущих в деле веры мужей; 5) тела умерших православных священник может провожать через город в церковном облачении, но без свечей, пения и колокольного звона и только на русской улице можно петь, звонить и возжигать свечи[45].
Привилей ясно свидетельствует о стремлении польского правительства принизить православие перед католичеством, подчеркнуть то, что оно только терпимо. Православным, видимо, нечего было рассчитывать на справедливое отношение к себе со стороны правительства, но они не прекращали борьбы за улучшение своего положения. Так как в землях Львовской и Галицкой (в Галицкой епархии) у православных еще с начала XV ст. не было епископа, то в религиозном отношении они терпели больше, чем православные Холмской и Перемышльской земли. Галицкая епархия после смерти епископа Иоанна, присвоившего с ведома Ягелла титул митрополита Галицкого[46], была подчинена Киевскому митрополиту, который, не назначая сюда епископов, правил ею посредством своих наместников, из которых один правил Галицким округом и находившимся в Галиче монастырем, известным под именем Крылоса, со всеми принадлежащими ему имениями. Сначала наместники эти назначались митрополитом, но в половине XV ст. право назначения их переходит в руки Львовского старосты Станислава из Ходча (de Chodecz), которому король передал tutorium, или иначе — opiekalnictwo, над монастырем Крылос[47]. В 1458 г. Станислав из Ходча передает свое право на Крылос за 25 грошей Роману Осталовичу, что и подтверждает особой записью. Из этой записи видно, что староста-опекун получал с Крылоса и принадлежащих ему сел все доходы и все пошлины, какие прежде платились в пользу митрополита всеми священниками Галицкого округа, и имел право суда и наказания над священниками, подведомственными Крылосу. Все эти права Станислав из Ходча переуступает Осталовичу до конца своей жизни (ad extremam consummationen vitae suae), если король даст свое согласие, а митрополит не воспрепятствует этому[48]. Из-за «опекальництва» над Крылосом в начале XVI ст. происходят недоразумения между сыном Станислава из Ходча, тоже Станиславом и тоже старостою Львовским, и латинским Львовским архиепископом Бернардином Вильчком: каждый из них претендует на право назначения наместников русского обряда во Львове, Крылосе и других местах. Дело дошло до Сигизмунда I, который в 1509 г. передает это право архиепископу. В изданном по этому поводу на имя старост Подолии и Галицко-русских земель декрете король заявляет: «Желая своим королевским авторитетом способствовать умножению в этой стране (Галицкой Руси) римско-католической веры и принимая во внимание буллы апостольской столицы, данные, согласно с обетами наших предков при эрекции Львовской церкви, а также желая, по долгу католического (christiani) государя, чтобы схизматики легче были приводимы или привлекаемы к католической вере, или, по меньшей мере, исправляемы в своих заблуждениях, — мы издали... такой декрет, чтобы нынешний архиепископ Львовский, а равно и его преемники, теперь и на будущее время, могли и должны избирать и поставлять русских наместников во Львове, Крылосе и иных местах своей Львовской епархии»[49]. Таким образом, православные должны были подчиняться власти и юрисдикции католического архиепископа, который при назначении этих наместников думал не об интересах православия, а о привлечении схизматиков к католичеству[50]. Не обходилось, конечно, и без насильственных мер со стороны архиепископа по отношению к православным вообще и православному духовенству в частности. По крайней мере, в 1538 г. православные Галичины и Подолии в своей челобитной митрополиту Макарию вспоминают о том, что «крылошан Галицкых у поворозе ис Крылоса их вожено и чрез Днестр их плавлевано»[51]. Львовским старостам не нравилось то, что опекальництво перешло из их рук к архиепископу; поэтому между старостою и архиепископом Вильчком происходит борьба, которою православные и воспользовались для улучшения своих церковных дел. В 1522 г. вместо многих наместников, по воле короля, которого просили об этом некоторые советники (ad intercessionem quorundam consiliorum), был назначен на всю епархию только один наместник. Это был шляхтич Яцко (Иоакине) Гдашицкий; ему были подчинены церкви и духовенство округов: Львовского, Галицкого, Коломыйского, Каменецкого и Снятинского. Архиепископ считал его расположенным к католичеству и потому не только согласился на назначение Гдашицкого наместником, но и дал свое согласие на возведение его в сан архимандрита. В том же 1522 г. (1 сентября) Сигизмунд I, по воле и с согласия (de voluntate et consensu) Бернардина Вильчка, удостоил Гдашицкого сана архимандрита, подчинил ему, кроме указанных выше округов, еще и Жидачевский округ и предоставил ему вместе с правом суда над местным духовенством и все те права, которыми когда-то пользовался во всех этих округах владыка или митрополит Галицкий[52]. В то же время король особыми грамотами известил местное население и должностных лиц о назначении Гдашицкого наместником и предписывал оказывать последнему содействие в исполнении им своих обязанностей[53]. Гдашицкий не оправдал возлагаемых на него католиками надежд: он оказался ревностным поборником православия и начал действовать заодно с Львовскими мещанами, соединившимися в церковное братство и оказывавшими ему энергичную поддержку. Такую же поддержку он встречал и со стороны русской православной шляхты. Немало помогали Гдашицкому и польские паны Ходечи — воевода русский Оттон и великий маршал коронный и староста Львовский Станислав, не ладившие с Львовским архиепископом[54]. Опираясь на сочувствие православного населения Галиции, Гдашицкий действовал в пользу православия и не подчинялся католическому архиепископу. В 1526 г. он добился того, что Киевский митрополит признал его своим наместником в Галиции и Подолии.
Полезная для православия деятельность Гдашицкого возбуждает сильное недовольство против него со стороны католиков. Львовский архиепископ своими частыми жалобами добился того, что король отстранил Гдашицкого в 1535 г. от наместничества, под тем предлогом, что он будто бы вел себя «не совсем похвально» (non satis laudabiliter)[55]. На его место архиепископом был назначен Яцко Сикора, который своей враждебной по отношению к православию деятельностью вооружил против себя русских в Галиции; они обращались с жалобами на него к королю, но, видя бесполезность своих жалоб, начали просить митрополита Макария II об улучшении их положения. Митрополит прислал им «справцею» попа Гошовского, но последний оказался не лучше Сикоры, и потому русские[56] избрали из своей среды львовского мещанина Макария Тучапского, известного своей ревностью к православию, и просили в 1535 году митрополита признать его своим наместником[57]. Митрополит согласился на это. В то же самое время и король, по ходатайству некоторых своих советников и по просьбе православного населения (viris sectae Ruthenicae) русских земель, утвердил (1-го августа 1535 г.) Макария Тучапского в звании митрополичьего наместника. К тому же Макарию должно было перейти по смерти Гдашицкого и архимандритство в монастыре св. Георгия в предместье Львова (ante Leopolim). Ввести в эту должность Макария Тучапского, по распоряжению Сигизмунда I, должны были православный Перемышльский епископ Лаврентий и шляхтич Андрей Рагозинский; при этом, в королевской грамоте говорилось ясно, что Тучапскому давалось Галицкое наместничество, «которое держал Яцко Сигара».[58]
Горячий сторонник православия, немало послуживший ему еще до своего наместничества, Макарий Тучапский был весьма полезным для православных и, по свидетельству православного Русско-Галицкого и Подольского духовенства и мирян, «много праце подъял» и «всуды был горазд почал рядити и нарядил»[59]. Но своей энергичной деятельностью, встретившей полное сочувствие и поддержку со стороны православного населения Галицкой Руси, Макарий вооружил против себя Львовского архиепископа, который поддерживал назначенного им самим на должность наместника Яцка Сикору, того самого Сикору, которого православные терпеть не могли, как «проклятого человека», нового еретика и презрителя их веры[60]. Началась тяжелая и опасная для Тучапского борьба его с латинским архиепископом. Последний ссылался на королевский привилей 1509 г., которым назначение православного наместника было предоставлено ему, Львовскому архиепископу. Назначена была королем для разбора этого дела комиссия. Православные обратились за поддержкой к покровительствовавшему Тучапскому Краковскому каштеляну Тарновскому, подняли для защиты своего наместника всю православную Галицкую и Подольскую шляхту, но, не надеясь выиграть дело в этой комиссии, перенесли его на Краковский сейм (1536 года). На этот сейм явилось много православных: митрополит Макарий выслал сюда своего боярина; но дело Тучапского было проиграно: король признал за архиепископом власть не только по отношению к наместнику, но и по отношению ко всем православным бывшей Галицкой епархии. Макарию Тучапскому грозила опасность подвергнуться пожизненному заключению в Тынецком монастыре, где бы он и «смерть мусел имети». Тогда Тучапский и православные, при посредстве одного пана, нашли дорогу к королеве Боне и посулили ей двести волов, если она поможет им. По приказанию королевы один из ее приближенных, Анибал Строцци, отправился к канцлеру и там от приготовленного уже в пользу Львовского архиепископа привилея «печать урвал и самого на штукы подрал». Под влиянием Боны Сигизмунд I обещал дать православным привилей, а архиепископу велел написать, что дело его откладывается до тех пор, пока он не представить подлинного привилея 1509 года; Сикора был устранен, а наместничество оставлялось за Макарием[61]. Но этим дело не кончилось. Архиепископ не отказывался от своих прав, русские старались освободиться от его власти и не жалели волов для корыстолюбивой королевы, пока, наконец, не добились преследуемой ими цели. После Пиотрковского сейма (1538 г.) Макарий Тучапский «з великою бедою и наклады, и працею», пообещав Боне еще 140 волов, получил-таки желаемый «привилей и иншии листы» и, таким образом, «вытягнул и вырвал» православных из-под власти архиепископа и епископов римского закона. Архиепископ и слышать не хотел об освобождении из-под его власти православных, заявлял, что без его ведома король не мог дать того привилея, и требовал Тучапского на предстоявший в начале 1539 года в Кракове сейм к суду. Конечно, бискупы поддерживали своего львовского собрата. Тогда король посоветовал православным обратиться к митрополиту с просьбой рукоположить Тучапского во епископа Львовского, ибо, если он будет владыкою, то ни архиепископ, ни все латинский бискупы ничего не в состоянии будут сделать ему[62]. Православные так и сделали. Митрополит (в 1539 г.) возвел Макария в сан епископа с тем условием, что он будет по-прежнему считаться наместником митрополита в Галиции и Подолии, его викарием (episcopus curialis, ex brachio... mitropolitae Kijoviensis), будет во всем подчиняться митрополиту[63]. Таким образом, православная Галицкая Русь приобрела себе православного епископа; но сопровождавшие это приобретение обстоятельства наглядно показывают, в каких тяжелых условиях находилось здесь православие. Эти условия мало изменились к лучшему и с возведением Тучапского в епископы. Хотя король и признал его епископом, но католическая шляхта не удерживалась от разного рода несправедливостей по отношению к владыке-схизматику: она препятствует ему отправлять богослужение, не позволяет судить священников, отнимает подданных с церковных имений. И Макарию стоило громадных усилий отстаивать свои права и интересы православия[64]. Нарушение прав сторонников православного исповедания не ограничивалось одной Галицией, но, при усилившемся с начала XVI ст. самоволии шляхты, сделалось повсеместным явлением в пределах Польско-Литовского государства. Окончательно привившееся в XVI ст. право патроната давало очень много поводов к причинению вреда и несправедливостей православию со стороны тех лиц, которые держали в своих руках «подаванье». Всякий владелец села, или державца его, всякий староста в королевщинах считал себя полноправным распорядителем местной церкви или небольшого монастыря и проявлял большие злоупотребления при их подаваньи. И сам король, предоставивший своей супруге Боне громадное влияние на дела государства, показывал в этом отношении дурной пример своим подданным. Особенно это правонарушение замечалось при замещении вакантных церковных должностей. Вместо прежнего выбора кандидатов на эти должности, теперь все более и более входит в обычай непосредственное назначение их самим королем по рекомендации и ходатайству каких-нибудь влиятельных лиц. Духовные места король давал, кому хотел, нисколько не сообразуясь с нравственными достоинствами своего кандидата. Епископии, монастыри и церкви часто даются, как награды за какие-либо государственные или военные заслуги, причем не обращается никакого внимания на нравственные качества того, кому они давались. Многие сами добивались их, так как получение духовной должности давало им материальное обеспечение, и для получения желаемого не останавливались ни перед какими средствами. Часто места даются еще при жизни занимающих их лиц. Примеров тому немало. Около 1519 г. Сигизмунд дал грамоту пану Василию Евлашковичу, в которой обещал ему за заслуги отечеству его сына Михаила Копти предоставить какую-либо епископию — Владимирскую или Луцкую, — смотря по тому, какая из них раньше освободится[65]. Епископ Владимирско-Брестский Пафнутий просил Сигизмунда I предоставить ему Луцкую кафедру после смерти престарелого владыки Кирилла, на что и последовало согласие короля (в 1526 году). Лаврашевскому архимандриту Алексию, по ходатайству князя К.И. Острожского и митрополита, обещал дать Троицкий монастырь в Вильне, после смерти немощного архимандрита Тихона. В уплату долга из казны некоему Андрею Дягилевичу король предоставил в его пользование три Киевские церкви (Николаевско-Межигорскую, Николаевско-Иорданскую и Христо-Рождественскую) с тем, чтобы он сделался священником[66]. Король не только сам подавал «хлебы духовные», но и другим предоставлял пользоваться правом подаванья. Так, своей супруге, жадной и корыстолюбивой Боне, он передал право подаванья Туровско-Пинской кафедры, и она пользовалась этим. В 1552 году, уже по смерти Сигизмунда I, она предоставила эту кафедру просившему ее архимандриту Лещинского монастыря (в Пинске) Макарию, которого местный староста Станислав Фальчевский признал «на тое местце и уряд духовный годным и цнотливым человеком»[67]. Жидичинский монастырь отдан был королем (1507 г.) К.И. Острожскому с правом подавать туда архимандрита и распоряжаться его имениями, а Городенскому старосте Юрию Радзивиллу (в 1520 г.) в такое же подаванье отдана была находившаяся в его имении Кот-ре — Спасская церковь, со всеми ее землями[68]. Многие монастыри и церкви переходили преемственно от отца к сыну, и это, как видно из наказа Боны своему державцу Пинскому (1520 г.) , сделалось обычным на Руси явлением[69]. Впрочем, такой произвол в делах церковных нисколько не должен удивлять нас, так как Сигизмунд и Бона допускали подобного рода злоупотребления при раздаче и католических церковных должностей. Со времени Казимира Ягеллона короли начинают проявлять особенную самостоятельность в назначении католических епископов и в утверждении монастырских аббатов[70]. Сигизмунд I задался целью поставить в зависимость от себя раздачу всех церковных (католических) бенефиций[71]. Назначение того или другого лица на должность бискупа или арцибискупа зависело от короля; он избирал кандидатов на кафедры, папе же предоставлено было только право апробации указанного королем лица. Кроме епископов, король сам назначал первых в каждом капитуле прелатов, некоторых каноников и значительное количество приходских священников[72]. При этом допускались злоупотребления и по отношению к католической церкви. Бона, несмотря на то, что была усердной католичкой, самым бесцеремонным образом торговала епископскими кафедрами и продавала их за хорошую плату явным сторонникам реформации[73]. Если такой произвол должна была терпеть господствующая в Польше церковь, то что же говорить о терпимом только православии?
Обозрение истории правления Сигизмунда I показывает, что при нем православная церковь в правовом отношении ничего не потеряла в сравнении с предыдущим правлением Александра. Католичество, в лице своей иерархии, относилось неприязненно к православным и не прочь было подчинить их папскому престолу, уничтожить ненавистную для католиков схизму (примером чего может служить отношение Львовского архиепископа к митрополичьему наместнику Галиции Макарию Тучапскому), но ничего не могло сделать для ограничения ее прав. Сторонники православия не только не испытывали новых юридических стеснений, но даже, как видно из сеймовой конституции 1507 года, уравнивались в правах с католиками, по крайней мере, в пределах Короны.
В Литве православные постепенно уравнивались в правах с католиками привилеями Казимира Ягеллона, Александра и самого Сигизмунда I. Неблагоприятное для русских Городельское постановление 1413 года, ввиду неоднократного его подтверждения Сигизмундом I, юридически оставалось в силе, но фактически утратило свое значение даже в пределах собственной Литвы, и мы видим примеры занятия православными высших должностей и участия их в господарской раде[74]. Ввиду громадного количества русских, опасно было бы проводить в жизнь старые ограничения их прав. Политические события, которые пришлось переживать Польско-Литовскому государству в правление Сигизмунда Старого, были неблагоприятны для него. Пришлось вести продолжительные и разорительные войны с Москвой (1507-1508 г., 1512-1522 г. и 1534-1537 г.). Частые набеги хищных татарских орд на южные области принуждали Польшу и Литву быть всегда настороже, чтобы отражать варваров. Войны с молдавским господарем, с прусским герцогом, война в Чехии, внутренние волнения в Польше (так называемая куриная война в 1536-1538 гг.) требовали напряжения сил государства, денежных расходов, особенного внимания. Эти обстоятельства и побуждали правительство быть терпимым по отношению к православным. Племенное родство обывателей русских земель Великого Княжества Литовского с Москвой, близость языка, общность религии и общее нерасположение к католичеству и полякам давали основание полякам и литовцам-католикам опасаться того, чтобы православные, при столкновении Польско-Литовского государства с Московским князем, не перешли на сторону последнего, что стало особенно возможным после перехода к Василию III князя Михаила Глинского. Опасение измены русских разделялось в Польше очень многими. Литовское правительство желало привязать к себе русское население, а потому принимало в расчет его настроение, считалось с его желаниями и старалось удовлетворять их. Ограничение прав русских не входило в планы правящих классов, так как это могло ожесточить сторонников восточной церкви и усилить их симпатии к единоверному Московскому государству. Таким образом, невыгодные для Польско-Литовского государства политические события, и особенно военные успехи Москвы, сильно влияли на улучшение положения русской народности в пределах Ягеллоновских владений[75]. Опасения эти не лишены были оснований, так как русские земли, при своей обширности и многолюдстве, представляли собой не какую-либо разрозненную народную массу, но ряд крупных и сплоченных обществ (областей), имевших своих местных вождей и руководителей, которые были в состоянии постоять за свои права и интересы. Этими вождями являлись крупные и влиятельные землевладельцы — областная аристократия, которые принимали активное участие в местном управлении, были руководителями на областных сеймах, выступали представителями русской народности и защитниками ее особенностей. Они оказывали на сеймах сильное сопротивление домогательствам латинско-польской политики и добивались улучшения в положении русской народности в Польско-Литовском государстве[76].
К началу XVI века, как сказано выше, в Польше прежнее схоластическое образование, проникнутое духом католицизма, уступает место гуманистическому, которое постепенно переходило сюда с запада. Многие богачи и аристократы отправляли своих детей в заграничные университеты, где они знакомились с новыми веяниями в науке и увлекались ими. В Польше начинают интересоваться классической литературой и античным искусством, изучают их и, чтобы сделать свои теоретические воззрения принципами практической деятельности, приобретенные сведения пытаются проводить в жизнь. Общество проникается этическими и социально-политическими взглядами древних. Последствием этого увлечения гуманизмом, которому и Польша принесла посильную дань, было ослабление католического фанатизма среди поляков и замена его религиозным индифферентизмом. Это обстоятельство также надо принимать в соображение для объяснения духа терпимости к православным, усилившегося при Сигизмунде I. Не надо, наконец, забывать, для объяснения этой терпимости, и личного характера Сигизмунда I. Как человек любивший свое государство, он старался устранять все, что могло повести к его расстройству и внутренним смутам, а религиозная нетерпимость в Польско-Литовском государстве больше всего вела к раздорам и гибельным нестроениям. Добрый и справедливый, он не мог быть сторонником несправедливых ограничений своих подданных, всецело ему преданных, но не согласных с ним в вопросах веры. Будучи тверд в своих убеждениях и выдержан, он не подчинялся влиянию католической иерархии и держал себя независимо по отношению к ней, а так как в рядах ее стояли лица, ищущие прежде всего материальные блага и руководящиеся корыстными расчетами, а не соображениями высшего порядка, то она и не могла оказывать на него никакого давления[77].
Из сказанного выше видно, что положение исповедывающих православие в правление Сигизмунда I значительно улучшилось. Три условия способствовали этому улучшению: а) прежде всего неудачные для Польши и Литвы столкновения с единоверным их русскому населению Московским государством и вызываемые ими в среде католиков опасения массового перехода этого населения на сторону Москвы; б) перемена воззрений в польском обществе, произошедшая под влиянием распространившихся в Польше идей гуманизма, ослабивших здесь религиозный интерес; в) личный характер короля, склонного все примирять и не любившего прибегать к решительным мерам, поэтому, в общем, его правление и можно признать веротерпимым.

[В печатном оригинале тут на с. 83 разрыв текста звездочками]

Примечания

[1] Volum. Legum, 1,162-63. Здесь не указано точно, когда именно дан этот привилей; так как в нем говорится, что недавно (paucis ante diebus) корона возложена на голову Сигизмунда, то на этом основании можно думать, что он издан вскоре после коронования Сигизмунда Старого.
[2] Volum. Legum, I, 245-46
[3] Volum. Legum, I, 166
[4] Что среди Галицкой шляхты было в XVI в много православных, это доказывается фактом успешной борьбы здесь православия с латинством при Сигизмунде I, результатом которой явилось восстановление в 1539 г. в Галиции православной епархии Архиепископ Георгий Конисский эту конституцию тоже относил к православным (Соф. Рук. , № 423, л. 6 об.)
[5] Volum. Legum, I, 119 и 126
[6] Volum. Legum, I, 42.
[7] Volum. Legum, I, 166.
[8] Грушевський, Ист. Укр. - Рус. , IV, 190 и V, 85-86.
[9] Volum. Legum, I, 174-75 — Terra Dorohiciensis juri polonico adscnbitur
[10] Употребленные в привилее выражения: non nisi cum ratihabitione noslra ducali successorumque nostrorum magni ducatus Lithvaniae ducum per nos et successores nostros Lithvaniae duces свидетельствуют о том, что Дорогичинская земля этим не присоединялась к Короне, на нее только распространялось польское право, но она оставалась при Великом Княжестве Литовском. В противном случае Сигизмунд I говорил бы не ducali... ducatus Lithvaniae, a regali... regni Poloniae.
[11] Volum. Legum, I, 175-75.
[12] Collectanea ex archivo coleg. jur... t. VII, p. 273-74; Грушевський, Ист. Укр... V, 453-54, Czermak..., 39-40.
[13] Collectanea ex archivo coleg. jur., t. VII, p. 274-275.
[14] Collectanea ex archivo coleg. jur, t. VII, p. 280-281.
[15] Сеймики каждой отдельной земли назывались партикулярными; на них не только избирались послы на предстоящий сейм, но и обсуждались те вопросы, которые назначены были для рассмотрения на нем Чтобы избираемые послы являлись на сейме действительными выразителями воли и мнения местной шляхты, сеймики давали им свои инструкции, отступать от которых послы не имели права. Кроме партикулярных сеймиков, были сеймики генеральные, на которые собирались все земские послы каждой польской провинции.
[16] Volum. Legum, I, 137
[17] Бобржинский, II, 20, Кареев, 61
[18] Coll. exarchivo col.jur.. t. VII, p. 270-73.
[19] Жур. Мин. Нар. Прос. 1903 г., апрель, с. 261 (статья г. Якубовского).
[20] Coll. ex archivo col. jur. . t. VII p. 275-277.
[21] Coll. ex archivo col. jur... t. VII, p. 280-286
[22] Privilegiumque ipsum vetustum innovare, approbare iterum et confirmare atque nostris novis tnserere literis.
[23] Coll exarchivo col. jur... t. VII, p. 287-88, сн. Жур. Мин. Нар. Прос. 1903 г., апрель, 268-269
[24] Макарий IX, 284-285.
[25] А. Ю. и 3. Р., II т., № 158, с. 188-89. Профессор Сумцов видит в речи Мелешко не исторический документ, а чисто литературное произведение; он называет его историческим памфлетом и сатирой XVI в. «Киев. Стар.», 1894 г., май, 201 и 211, в отдел. оттиске с. 7 и 17. Содержание речи заставляло согласиться с г. Сумцовым.
[26] Соф. рук. № 423, л.л. 7-8, А. 3. Р., т. II, № 65, с. 81-82.
[27] А. 3. Р., т. II, №51, с. 62-63.
[28] А. 3. Р., т. II, № 77, с 100-101.
[29] А. 3. Р., т. II, № 70, с. 86-89.
[30] Ibid., т. II, № 30, с. 33-36.
[31] Ibid., т. II, № 61, с. 75-79; № 71, с. 90-92; № 73, с. 93-95; Собр. Др. Акт. и Грам. Минской губ., с. 20-21; Макарий IX, 202, прим. 196.
[32] А. 3. Р., т. II, № 78, с. 101-103.
[33] А. В. Ар. К., II, № 2; А. 3. Р., т. II, № 32, с. 37-38.
[34] А. 3. Р,т. II, №№ 101 и 105
[35] А. 3. Р,т. II, №№ 67-68, с. 84-85
[36] Бобржинский, т. II, 10
[37] Supplem. ad hist. Rus. mon., № 53, с. 140.
[38] Арх. Ю. 3. Р., ч. I, т. X, № 5, с. 12-13; Supplem. . № 51, с. 138; № 55, с. 142.
[39] Арх. Ю. 3. Р., ч. I, т. X, № 4.
[40] Ibid. ч. I, т. X, № 5; Suppl. ad his. Rus. mon., № 50.
[41] Akta Grodzkie i Ziemskie... III, № 87; XII, № 886; сравни: Грушевський V, 443 и 281-282.
[42] Зап. Наук. Тов. им. Шевченка 1907 г., кн. V, с. 8-9.
[43] Арх. Ю. 3. Р., ч. I, т. X, № 4.
[44] Ibid. ч. I, т. X, № 6, с. 13-16.
[45] Арх. Ю.-З. Р., ч. 1, т. X, № 6, с. 13-16, Макарий IX, 205-206; Крыловский А, Львовское ставр. братство..., с. 13.
[46] Это тот Иоанн, епископ Луцкий, который в 1398 г обещал Ягеллу дать за Галицкую митрополию «двести гривен русских» и «тридцать коний» А. 3. Р., I, № 12, с. 27
[47] Грушевський М., Ист. Укр..., V, 432-33.
[48] Supplem ad hist. Rus. mon..., № 48, с. 134-35, сравни: Грушевський V, 432-33, и Крыловский, Львов, став, бр., 14-15; Грушевський М, ссылаясь на Akta Grod i Ziem XII, № 4286, относит составление записи Ст. Ходеча к 1458 г, а не к 1508 г, как помечено в Supplem. ad his. Rus..., №48, с. 134-35.
[49] Supplem. ad hist Rus. mon..., № 50; Грушевський М. , Ист. Укр. V, 433
[50] В то же время и сам король не прочь был заниматься назначением церковных должностных лиц для православных. Так, 2 декабря 1516 г он назначил визитатором русских церквей какого-то дьяка (официала) Грицка; ему он дает власть «церкви (synagogae) и священников (popones) названного обряда, по давнему обычаю, наблюдаемому подобного рода официалами, визитовать, исправлять проступки священников и других церковнослужителей и прочее вообще и в частности чинить и исполнять все, что относится к этой должности»; все священники, диаконы и церковнослужители должны ему подчиняться. Арх. Ю. 3. Р., ч I, т. X, №5, с. 12-13
[51] А. 3. Р. т. II, № 198, с 359.
[52] Supplem. ad hist. Rus. mon ..., №№ 51-52.
[53] Арх. Ю. 3. P., ч. I, т. X, №№ 7-8; Крыловский, Львов, став, брат., с. 17.
[54] Крыловский, Львов, став, брат., с. 18.
[55] Supplem. ad hist. Rus. mon., № 53, p. 140.
[56] «Духовные и шляхта, и мещане, так все посполство, от больших и до меньших, земель Русских и Подольских всих закону греческого» .. А. 3. Р., II, № 193, с. 349.
[57] А. 3. Р., I, № 193, с. 349-50, Макарий IX, 237-39.
[58] Supplem ad hist Rus mon,№53, с 140-41, A. 3. P, II, № 185,с. 338
[59] A. 3. P., II, № 197, с. 358
[60] A. 3. P, II, № 197, с 358, № 198, с. 359, Supplem ad hist Rus mon , № 54, p. 141
[61] А. 3. Р., II, № 198, с. 359-60; Грушевський, Ист. Укр. Руси V, 438-39; Крыловский, Львов. ставр. брат., с. 22-24.
[62] А 3. Р., II, № 198, с. 360-61; Макарий IX, 242-43; Грушевський V, с. 439-40.
[63] Supplem. ad hist. Rus mon., № 57, p.p. 145-46; A. 3. P., II, № 201, с 364-65
[64] Зап. Наук. товар, им. Шевченка 1907 г., кн. V, 37-38.
[65] А. Ю. и 3. Р., II, № 105, с. 129-30. Михаил Коптя был посылаем в Перекопскую Орду и на обратном пути провожал татарских послов; во время этой поездки он издержал на себя и на этих послов «немало своих пенязей». В возмещение своих расходов он просил у короля епископской кафедры для своего отца.
[66] А. 3. Р., II, №№ 146 и 125, А. Ю и 3. Р., II, № 110, с. 133-34.
[67] А. Ю. и 3. Р., т. I, № 126, с. 134-35.
[68] А 3. Р., т. II, № 29, II, с. 31; № 106, с. 129
[69] Макарий IX, с. 201
[70] Любович, с. 14-16.
[71] Ibid, с. 18.
[72] Жукович, Кардинал Гозий..,с. 21-23
[73] Ibid, с. 36-37, 39-40; Buliiiski, II, р. 87.
[74] Князь К. И. Остражский был Троцким воеводой, гетманом и членом рады или сенатором, — А 3. Р., I, № 174;т. II, №№ 64,78.., Иван Богданович Сапега— воеводой Подляшским около 1529г. — А. 3. Р., II, № 164, с. 211; Иван Горностай — воеводой Троцким около 1540 г.—А. 3. Р., II, № 201, князь Иван Глинский был до 1507 г воеводой Киевским, а затем Новгородским и членом рады, — А. 3. Р., II, № 7 и др.
[75] Любавский, Лит.-рус. сейм, с. 302.
[76] Любавский, Лит-рус. сейм, с. 151 и 153.
[77] Szujski II, р. 250.

* * *

При сыне и преемнике Сигизмунда Старого, Сигизмунде II Августе, положение православных в юридическом отношении значительно улучшается. Те ограничения, какие наложены были на них при Ягелле известным Городельским постановлением 1413 года, отменяются, вероисповедное различие нисколько не стесняет их, и они совершенно уравниваются в правах и преимуществах с католиками. В Польско-Литовском государстве в дни последнего Ягеллона господствовала религиозная свобода. Общество было настроено в пользу веротерпимости. Одно только католическое духовенство, в лице некоторых представителей высшей иерархии, не разделяло такого общественного настроения. Сильное влияние на развитие среди поляков при Сигизмунде Августе духа терпимости оказывали протестантизм в разнообразных своих формах и расширение прав шляхты, требовавшей себе во всем свободы и не допускавшей по отношению к себе никаких ограничений.
Идеи реформации, пущенные в Германии Лютером, очень быстро перенеслись в Польшу и здесь были встречены очень горячо и сочувственно. Попытки правительства и духовенства остановить их движение и распространение оставались напрасными. Эти попытки были проявлены очень рано. Еще в 1520 году католическое духовенство, собравшееся на Пиотрковском синоде под председательством примаса Яна Ласского, строго воспретило католикам чтение книг, содержащих в себе идеи лютеранства. Запрещение это потом несколько раз подтверждалось последующими соборами. В том же 1520 году Сигизмунд I издал распоряжение (эдикт), которым, под угрозой конфискации имущества и изгнания из отечества, воспрещалось ввозить в Польшу и продавать сочинения Мартина Лютера[1]. Строгие распоряжения против распространения реформации потом повторялись несколько раз как со стороны духовенства, так и со стороны светского правительства. В 1522 году (22 февраля) Сигизмунд I издал второй эдикт против лютеран; видя бесполезность их обоих, король 7 марта 1523 года в Кракове издает третий, наиболее суровый, в котором запрещалось привозить, читать и распространять сочинения Лютера и исповедовать смертоносные догматы протестантизма под страхом смертной казни (сожжение на костре) и конфискации имущества[2]. Но это ничуть не препятствовало тому, чтобы число сторонников «религиозных новшеств», по выражению польских историков, быстро возрастало. Сначала протестантизм распространялся в форме лютеранства, но потом появились и другие его виды: цвинглианство, кальвинизм, социнианство. Все виды и разветвления протестантизма нашли себе радушный приют в Польше и Литве и привлекали к себе многочисленных последователей. Польша стала «убежищем (otworem) для всех иностранных новаторов, которые могли здесь безнаказанно проживать»[3]. Скоро во всем соединенном государстве не было ни одного угла, где бы реформация не имела своих сторонников. Высшие классы в деле отпадения от отцовской религии шли впереди. Многие знатные фамилия обоих государств приняли протестантизм преимущественно в форме кальвинизма. При Сигизмунде I, как уже замечено, новым религиозным веяниям ставились преграды в виде враждебных им королевских эдиктов и соборных постановлений. Сигизмунд же Август в этом случае предоставил полную свободу в деле религии. Сам он с детства был окружен людьми, разделявшими протестантские воззрения. Например, духовник его матери, королевы Боны, Франциск Лисманини был пропитан духом кальвинизма; после женитьбы на Варваре Радзивилл вошел он в близкие сношения с Николаем Радзивиллом Черным, горячим сторонником и покровителем кальвинизма; в своей библиотеке он имел сочинения Лютера и Кальвина, которые и давал для прочтения желающим. Это не могло пройти для него бесследно; он сам проникся идеями протестантства и питал расположение к широкой веротерпимости. Католики говорят, что чтение протестантских книг и беседы со сторонниками протестантских исповеданий развили в его сердце если не что-либо большее, то, по крайней мере, равнодушие к вере своих предков[4]. Иезуитский писатель Коялович сообщает, будто бы король, по убеждению Николая Радзивилла Черного, готов был открыто объявить себя кальвинистом и однажды, в бытность свою в Вильне, направился уже было с этой целью к реформатскому збору (так назывались молитвенные дома кальвинистов), но виленский бискуп преградил ему дорогу, схватил за уздцы коня и сказал: «Это не та дорога, по которой предки вашей королевской милости привыкли отправляться к богослужению, но вот эта», — и направил его к костелу[5]. Но несмотря на свое равнодушие к католичеству, Сигизмунд Август с первых же пор своего правления является его защитником. 13 декабря 1S50 года он дает привилей католическому духовенству, в котором обещал охранять и защищать его права, вольности и привилегии, преследовать и изгонять из государства еретиков, не допускать последних в сенат и вообще к государственным должностям и исполнять все изданные против еретиков постановления. Расположение короля к католическому духовенству объясняют тем, что оно поддержало Сигизмунда Августа в его столкновении со шляхтою из-за Варвары Радзивилл, которую шляхта не хотела признавать королевой[6].
Высшее сословие и шляхта в Польше легко и быстро меняли свои религиозные воззрения и оставляли католичество. Число диссидентов было велико. Приобретя в XVI в. важное политическое значение, шляхта начала добиваться ограничения прав и преимуществ, издавна принадлежавших католической иерархии. Последняя совсем не склонна была отказываться от того, чем она владела, и оказывала шляхте упорное сопротивление. С 1550 года шляхта выставляет на сеймах требования введения во всем государстве однообразного устройства, одних законов, одного суда для всех подданных, одних государственных повинностей для всех, что ослабляло сословные привилегии духовенства. В свои домогательства шляхта включила и требование религиозной свободы, что также являлось посягательством на умаление привилегий католического духовенства, так как последнее, в силу старых порядков и законов Польши, имело право судить всех, кто обнаруживал уклонение от католичества. Борьба шляхты с католическим духовенством выгодна была для православных Польши, так как она объединяла всю шляхту, дорожившую своими сословными вольностями и привилегиями. В деле расширения своих преимуществ литовско-русская шляхта не отставала от польской, и в правление Сигизмунда Августа она добивается того же, что уже было отвоевано поляками.
В 1529 году, как известно, литовцы избрали юного Сигизмунда Августа своим великим князем. Поляки, опасавшиеся, что с избранием особого князя Литва не захочет поддерживать и той призрачной унии с Польшей, какая существовала при Сигизмунде I, решили последовать примеру литовцев и в 1530 году провозгласили его своим королем, и для большей прочности своего дела еще при жизни Сигизмунда I совершили над ним обряд коронования. Все это шло навстречу желаниям Сигизмунда-отца, преследовавшего свои династические интересы; поэтому нет ничего удивительного, что за такое расположение и привязанность польских панов к королевскому дому Сигизмунд Старый решил, как он выражается в своем особом обещании, позаботиться о сохранении за польской шляхтой всех ее уже одобренных прав, привилегий, вольностей и обычаев и потому обещает[7], что его сын Сигизмунд Август, достигши совершеннолетия, т.е. пятнадцатилетнего возраста, безразлично, будет ли жив он, отец, или уже окажется умершим, клятвою подтвердить все, что предоставлено их предшественниками, «особенно же Казимиром Древним, Людовиком, Ягеллом, Владиславом III, Казимиром Ягеллоном, Яном Альбрехтом и Александром», церквам, прелатам, панам, шляхте, мещанам, жителям и вообще лицам всякого звания и состояния. Если же Сигизмунд Август не даст этой клятвы, то его подданные освобождаются от данной ими присяги на верность и повиновение ему[8].
В начале 1537 года Сигизмунд Август достиг пятнадцатилетнего возраста и 4 февраля этого же года в главной церкви (in summo templo) краковского замка действительно дал клятву хранить все права, привилегии, свободы (libertates), иммунитеты — церковные и светские — каким бы станам и людям (без всякого исключения) они ни принадлежали; все это по отношению ко всем своим подданным, жителям Польского государства всякого стана и положения, — обещал без всякого противоречия хранить, защищать и во всем этому следовать (exsequi)[9]. Таким образом, Сигизмунд Август, еще до своего вступления на королевский престол[10], подтвердил все то, что было приобретено шляхтой в течение XIV и XV веков. На вальном коронном сейме в Пиотркове, в субботу, в день св. Анны, 1550 года, Сигизмунд Август издал привилей, в котором подтверждал все коронные права и привилегии, как в силу данных его отцом обязательств, что он по достижении совершеннолетия даст клятвенное обещание хранить все, что было предоставлено шляхте и вообще населению Польши и принадлежащих ей областей по отношению к его правовому положению, так и в силу своего собственного обещания и просьбы всех станов коронных, бывших на сейме, подтвердить все те права и постановления, какие издавались от Казимира Великого до Сигизмунда Старого включительно. Сигизмунд Август обещает своим королевским словом, с принесением присяги, крепко и ненарушимо хранить все права, статуты, иммунитеты, вольности (swobody), пожалования (daniny), привилеи и грамоты, выданные его предшественниками и всегда, сообразно с ними, управлять своими подданными; чего-либо другого, противного названным актам не только сам король не станет чинить, но и других не допустит до этого. «Если, — заявляет король, — нами или кем-либо другим будет допущено нечто противное этим правам, статутам, пожалованиям, привилеям, грамотам, свободам и вольностям или если мы захотим их нарушать (derogowac) или отменять (abrogowac) в чем-либо, то все то не будет иметь значения и силы, как и настоящим нашим листом на вечные времена мы уничтожаем, отменяем и объявляем ничего не значащим»[11]. Литовское княжество тоже не хотело отставать от Короны; и литовско-русские привилегированные классы хотели, чтобы Сигизмунд Август повторил и подтвердил те права и привилегии, какие даны были Великому Княжеству Литовскому его предшественниками. На первом же в годы его правления вальном сейме в Вильне (1548 г.) прелаты, князья, паны и бояре обратились к нему с просьбой подтвердить все эти права и вольности новым господарским своим привилеем[12]. Сигизмунд Август уступил просьбам своих подданных и как бы в виде благодарности, с одной стороны, за то, что они избрали его единодушно великим князем своим, когда он еще пребывал «в нежном возрасте», а с другой, за то, что они чрезвычайно мужественно (animose et viriliter) сражались с врагами, с огромными издержками, трудами и опасностями для жизни (discriminibus) защищая владения Литовского княжества, — за все это он и дал им новый привилеи, в котором повторялось, большей частью с буквальной точностью, то, что содержится в привилее Сигизмунда I от 1529 года[13]. На вальном сейме 1551 года в Вильне Сигизмунд Август опять подтверждает все права и привилегии Великого Княжества Литовского; для этого он издает новый подтвердительный привилеи на том основании, что «и литеры, и хартии, на коих они написаны, и печати, от которых они заимствуют (obtinent) свое значение (auctoritatem) обычно ветшают и портятся», и отсюда является необходимость обновлять старые привилеи[14]. Этот привилей 1551 года замечателен тем, что в нем заключается не простое подтверждение прежних привилеев, но самый текст последних, они приводятся все целиком. На первом месте поставлен акт Городельской унии 1413 года, в той редакции, какая приводится Длугошем в его истории Польши (t. V, с. 153; издатель не приводит его целиком, а ограничивается ссылкой на польского историка). За Городельским актом следует привилей великого йнязя Литовского Сигизмунда Кейстутовича, изданный им в 1434 году (издатель тоже не приводит его, а указывает, где он уже напечатан — ссылается на Monumenta maedii aevi..., XIV, dodatek, № 22, p. 529-531 )[15], а затем идут привилеи: Казимира Ягеллона от 1447 года (изданный в Вильне в день св. Сигизмунда)[16], великого князя Александра 1492 года (дан в Вильне в день Преображения)[17], Сигизмунда Старого — Гродненский 1506 года[18], два Гродненских 1522 года (по поводу назначения князя Константина Острожского Троцким воеводою — один, а другой — по поводу предоставления тому же Острожскому первого места в господарской раде[19], один Виленский привилей 1529 года[20], один Виленский 1522 г. (дан в день св. Николая)[21], большой подтвердительный привилей 1529 года[22] и привилей того же 1529 года, которым возобновляется и подтверждается Городельский привилей 1413 года[23], и, наконец, подтвердительный привилей Сигизмунда Августа 1547 года[24]. По изложении всех указанных актов привилей 1551 года заключается королевским обещанием хранить целиком и ненарушимо (plene ас inviolabiliter) и на самом деле исполнять во всех артикулах, заключениях (clausulis) и пунктах все прежние привилеи; относительно же предоставления должности воеводы «людям греческого обряда, удаляющимся (sciunctis) от общения с католической религией», Сигизмунд Август, ne reipublicae aliquid detrimenti afferatur, — обещает и своим королевским словом и клятвою за себя и своих преемников подтверждает, что в будущем и он, и они, его преемники, «ни одному человеку греческого, или русского, обряда, чуждого по отношению к католической вере и церкви, не будут ни предоставлять никаких достоинств и преимуществ (ullas dignitates, praeeminentias), ни допускать их в тайные совещания (ad consilia secre tiora — раду)», и в этом отношении он будет свято выполнять все, что утверждено привилеями его предков и его самого[25].
Великий Виленский привилей 1551 года был последним подтвердительным привилеем, которым подтверждалось постановление Городельского сейма 1413 года, запрещавшее православным занимать высшие государственные и земские должности и участвовать в господарской раде. Как говорилось уже, тягость этого постановления для православных была невелика, ибо нередко оно de facto не имело значения, и православные, по выражению Сигизмунда Августа, попадали «в лавицы рады» великокняжеской и занимали «иные все станы, на разных службах... бываючи»[26]. Но существование такого ограничения не могло мириться с теми свободами и преимуществами, какие были добыты литовско-русской шляхтой: оно противоречило понятию религиозной свободы, фактически царившей при Сигизмунде Августе в Польше и Литве. Набеги татар на Литовские владения, успехи Москвы в начавшейся с 1561 года войне (особенно взятие Полоцка) пугали короля, и он с началом 60-х годов делается уступчивым по отношению к требованиям шляхты, для которой война с Москвой оказалась крайне разорительной и утомительной. Необходимость заставляла Сигизмунда Августа уступать, потому что шляхта была очень недовольна вследствие увеличения военных поборов и частых походов. На Виленском сейме 1563 г. было сделано много уступок в пользу шляхты; к числу их относится и уничтожение обидных для православных пунктов Городельского постановления 1413 года. Собравшаяся в Вильне на сейме 1563 года шляхта просила Сигизмунда Августа, чтобы все прежние земские привилей были внесены в особый статут точно так же, как в Польше вписаны в сборник (volumen) «привилей и вольности шляхетские». Король дал на это свое согласие. Тогда шляхта просит, чтобы он исправил или объяснил некоторые артикулы Городельского постановления, где права и вольности шляхетские утверждаются только за теми, которые исповедуют католичество и имеют польские гербы, и где только последним предоставляется доступ к достоинствам и урядам, почетным званиям и участию в господарской раде. Сигизмунд Август уравнивает во всем с католиками и всех прочих «стану рыцарского и шляхетского, как Литовского, так и Русского народу, одно бы были веры христианской». Так как отменяемое постановление сделано было Ягеллом и Витовтом наПольско-Литовском сейме, а здесь, при издании привилея, присутствовала только литовско-русская шляхта, то король обещал на ближайшем Польско-Литовском сейме, с общего согласия панов рад и всех станов обоих государств, обновить это уравнение, в случае нужды, другим своим листом с присоединением к нему новых вольностей[27].
В 1563 году Сигизмунд Август своим привилеем уничтожил Городельское постановление, и, таким образом, православные были вполне уравнены с католиками. Но православная церковь в юридическом отношении все-таки не была сравнена с римско-католической, высшая иерархия которой пользовалась громадным влиянием в Польше и Литве. Подтверждая (1 июля 1564 года в Вельске) Литовский статут второй редакции и обещая «всем обывателям Великого Княжества Литовского словом господарским» и «под присягою» его «держати, ховати, ведля того их радити, судити, справовати, и от каждого насилья, моцы, кгвалту и намнейшое образы в том статуте боронити и недопущати ни в чем никому» — Сигизмунд Август касается и церкви — латинской и греческой, собственно ее прав и суда, и гарантирует их неприкосновенность, сообразно со старыми обычаями и привилеями. «Што ся дочыть прав и судов духовных, костелов Божих римского и греческого закону належачих, которые подле стародавнего обычаю и наданья привилеев продков наших и наших господарских князем, бискупом, архиепископу и владыкам и их[28] милости судьям в том паньстве нашом великом князьстве прислушать, то при моцы зоставуем и заховываем теж вечными часы»[29]. В 1568 году на Городельском сейме станы опять просили короля, чтобы им «некоторые речи и члонки в оном привилею (т.е. привилее 1563 г.) поправивши и ведлуг потребы объяснивши, достаточной еще (первей и чого там не доставает наказавши приписати) знову им на то привилей наш дали». В привилее 1563 года ничего не говорилось о князьях, которые в это время несли одинаковые повинности с прочей шляхтой и пользовались одинаковыми с ними правами. Поэтому сейм просил короля распространить права, содержащиеся в этом привилее, и на князей, а затем — подтверждения его не переносить на общий Польско-Литовский сейм, но скрепить его собственной великокняжеской властью. Сигизмунд II уважил просьбу станов, распространил права и на князей и новым привилеем санкционировал предыдущий (1563 г.), обещаясь за себя и за своих преемников, польско-литовских королей, «не одменяючи и не порушаючи, вечно держати» его.[30] Таким образом, литовско-русская православная шляхта добилась того, что за ней были признаны и de jure те права и преимущества, которыми она владела de facto, вопреки прямому закону, лишавшему ее этих выгод и ставившему православных ниже католиков. Православная религия уравнивается в правах с католической, хотя и не совсем еще, так как высшее православное духовенство не пользовалось правом заседать в господарской лавице (раде) и на сеймах наряду с латинскими бискупами. Политическое равенство обоих вероисповеданий требовало, чтобы это право было предоставлено и православному митрополиту с епископами. Неудивительно поэтому, что на том же Городенском сейме 1568 года митрополит Иона III Протасович обратился к королю с ходатайством предоставить и ему с епископами греческого закона постоянное место и голос в королевской раде в такой же мере, как это предоставлено высшей католической иерархии. Просьба эта была отклонена; на нее последовал ответ: «То его королевская милость на инший час откладати рачит».[31] Факт отклонения митрополичьего ходатайства о предоставлении высшей русской иерархии места и голоса в господарской раде и на сеймах свидетельствует о том, что, несмотря на все уступки, делаемые, в силу необходимости, православному населению Литвы, католики ни за что не хотели признавать православия равным своему вероисповеданию, но считали его только терпимым. В противном случае непонятно, почему просьба духовного представителя православия, просьба вполне естественная, являющаяся логическим следствием того положения православной церкви, какое она и de jure, и de facto заняла при Сигизмунде II, — отклоняется в то время, как все, по-видимому благоприятствовало ее удовлетворению: король веротерпим, протестантизм привлек на свою сторону значительную часть литовской аристократии и тем ослабил ряды католиков, православная шляхта уравнивалась в правах с католической. Вероятно, католическая партия употребила все свои средства, чтобы помешать такому торжеству презираемой ею схизмы.
На том же сейме 1568 года митрополит Иона ходатайствовал еще об освобождении православной церкви от внутренних нестроений и об утверждении некоторых имущественных и сословных прав русского духовенства. И при Сигизмунде II, как и при его предшественниках, много вреда причинял православной церкви обычай делать подаванье духовных хлебов светским лицам, не принимавшим духовного сана иногда в течение всей своей жизни. Митрополит просил, чтобы духовные должности не раздавались светским лицам, чтобы последние, по получении какого бы то ни было духовного уряда, оставались в звании мирян не более трех месяцев. Если кто не исполнит этого, то епископ данной епархии лишает его достоинства и хлебов духовных и отдает их людям духовным. Король согласился с этим, но оставил за собой право отбирать таковое достоинство и передавать его другим, «подлуг воли своее господарской», по донесении епархиальным (местным) владыкою. Затем, митрополит просил короля: а) оградить грамотою духовенство от вмешательства светских лиц в его справы и суды; б) освободить владык и вообще владельцев церковных имений от судов замковых (гродских) и земских и подчинить их своему господарскому суду, так как эти имения, как «поданья» короля, подлежат его опеке и обороне; в) возвратить королевской властью все те церковные поданья, которые захвачены несправедливо и силою у церквей многими лицами; г) для прекращения на будущее время подобных захватов, отрядить известных лиц для описи и обмежевания церковных имений; д) отобрать у вилёнских мещан различные документы, принадлежащие митрополии, жалованные грамоты и фундуши, которые те присвоили себе; е) вознаградить из господарских имений убытки десяти церквей в Новогрудке, причиненные отобранием принадлежащих им издавна земель и людей, при производившемся уволочном измерении земель; и, наконец, ж) соединить «по старовечному обычаю» Галицкое архиепископство с Киевской митрополией.[32] Некоторые из этих просьб королем были удовлетворены.
Привилеями 1563 и 1568 гг. православие было уравнено в правах с латинством, и сторонники восточного исповедания делались такими же полноправными гражданами Великого Княжества Литовского, как и приверженцы костела; но фактически и теперь католичество занимало более привилегированное положение, чем «греческий закон». Положение Киевского митрополита и православных епископов нисколько не изменилось к лучшему в смысле усиления их привилегированного положения и уравнения их с латинскими бискупами. Последние были постоянными членами господарской рады и участвовали в литовских сеймах. Православный же митрополит и епископы никогда не имели места и вотума «в раде его милости господарской». Хотя в 1568 г., как говорилось выше, митрополит Иона и ссылался на то, что православные иерархи заседали в раде («водле обычаю звыклого» — выражение митрополита), но, за отсутствием других более ясных и точных документальных указаний, трудно согласиться с мнением преосвященного Макария (Булгакова), утверждающего (в виде предположения), что некоторые митрополиты иногда заседали в раде.[33] Более правдоподобными следует признавать утверждения М.С. Грушевского и Ф.И. Леонтовича, что православные иерархи в деятельности господарской рады непосредственного участия не принимали.[34] Не принимали такого участия православные иерархи и в сеймах литовских; в XVI в. великие князья приглашали на сейм в качестве членов представителей православного духовенства (митрополита и епископов) только иногда, главным образом, когда поднимались вопросы, касавшиеся местного духовенства. Митрополит и епископы не были постоянными участниками сейма ex officio, а только приглашались на него ad hoc, когда были нужны; иногда они являлись и без приглашения господаря, но только затем, чтобы ходатайствовать перед ним о своих нуждах[35]. С отменой Городельского постановления 1413 г. можно было ожидать, что и православная высшая иерархия получит те же политические права, которыми обладала католическая. Но попытка митрополита Ионы в этом направлении оказалась неудачной[36]. Очевидно, католичество ставилось выше православия, последнему придавали меньшее значение, чем латинству, не хотели признавать его привилегированным вероисповеданием. Что правительство Сигизмунда Августа так именно смотрело на православие, в этом, кроме «отказа» короля митрополиту Ионе, убеждает нас и обозрение распоряжений Сигизмунда II относительно сбора налогов: православное духовенство несет больше тягостей, чем латинское, платившее обычно только добровольный взнос (subsidium charitativum). В этом отношении заслуживает внимания постановление 1552 г. (на Пиотрковском сейме), которым определялся размер налогов, взимаемых со всего населения государства, ввиду опасности со стороны турок, татар и волохов. «Русские священники, называемые попами (наравне с посполитыми, мещанами и евреями), должны платить от каждой церкви (ex singulis sinagogis) по злоту», а протопопы, иначе наместники, по гривне (per unam sexagenam); так как все (католическое) духовенство ради защиты отечества согласилось на известную подать, то и русские (заодно с армянскими) епископы, архимандриты и другие прелаты этого обряда должны взносить по два гроша от каждой гривны своих доходов[37]. За этим постановлением последовали поборовые универсалы 1564,1567 и 1569 гг., в силу которых имения духовных лиц облагались наравне с имениями светских владельцев, и само православное духовенство должно было платить налоги. По универсалу 1564 г. священники должны были платить по копе, наместники по четыре злотых, а владыки ро polsiodmu grosza от каждой гривны своих доходов[38]. По универсалу 1567 г. священники должны платить по 24 гроша, а владыки столько же, сколько и в 1564 г.[39]
До сих пор правовое положение православной церкви в Польше и Литве определялось неодинаково. В Польше оно определялось постановлениями королей, которые делали их сообща (с половины XV ст.) с польским высшим сословием и вообще со шляхтою, собиравшимися на сеймы. Постановления эти (statuta) с XV в. собираются частными лицами в особые сборники, впоследствии вошедшие в «Volumina legum», и пускаются в обращение как свод действующих законов государства (Короны)[40]. В Литве дело обстояло несколько иначе. Господарь, или великий князь Литовский, он же почти всегда и Польский король, имел здесь больше самостоятельности, а потому больше руководился своими личными усмотрениями. Но политические обстоятельства и личные соображения понуждали его делать все большие и большие уступки боярам и рыцарству, почему значение последних в XVI в. быстро возрастало. Государственные законы и права здесь содержались в привилеях, издававшихся верховной властью в разное время, вмещаться в один сборник они начинают только со времени Сигизмунда I, при котором, по просьбе и одобрению панов рады и сеймовых послов, был издан в 1529 году первый Литовский Статут. Последний-то и содержал в себе те законы, которыми должны были руководствоваться обыватели Великого Княжества Литовского. В 1566 году Литовский статут был издан во второй редакции. Статут 1529 года, или иначе старый, начинается привилеем Сигизмунда I, которым он подтверждает все права и привилегии церковные, как латинского закона, так и греческого, а равно и гражданские[41]. Вторая редакция его начинается известным уже Виленским привилеем Сигизмунда Августа 1563 года об уравнении православных с католиками в гражданском отношении[42]. Но в обеих редакциях о православии говорится очень мало, или, точнее, — ничего[43], поэтому о правовом положении русско-православного населения в Литве до времени Люблинской унии 1569 г. можно судить по привилеям, время от времени издававшимся великими князьями Литовскими. В Volumina'x же legum, кроме Городельского постановления, мы не находим ни одного законодательного акта о положении русско-православного исповедания, который бы распространялся на всю территорию Великого Княжества Литовского, все же (далеко не многочисленные) акты относятся только к отдельным небольшим районам соединенных государств — именно к Червоной Руси, или Галиции, к Бельзской земле, присоединенной к Короне в 1462 году, и к земле Дрогичинской, которая с 1516 года была подчинена во всем польскому праву.
Только упомянутая Люблинская уния расширила ту область, где Volumina являлись юридической нормой, считались действующим законодательным кодексом.

Люблинская Уния 1569

В 1569 г. совершилось давнее желание поляков и последнего Ягеллона окончательно соединить Польшу и Великое Княжество Литовское в единую и нерасторжимую Речь Посполитую. При этой унии от Великого Княжества Литовского были отторгнуты, или, как говорили поляки, возвращены Короне, Волынь, Подолия, Киевская земля и Подляшье, будто бы de jure всегда принадлежавшие Польше и потому несправедливо захваченные Литвой. Каждая из названных областей присоединена отдельно и каждой из них предоставлен особый привилей, определяющий ее отношение к Короне Польской и правовое положение ее обывателей. В общем, все эти земли в правовом отношении уравнивались с коронными. Что касается положения русско-православного населения «возвращаемых» Короне земель, то ему обещаны: свободное исповедание веры, употребление русского языка в официальных документах, все права и вольности, которыми пользовались и последователи католицизма. Частное обозрение каждого из привилеев этих земель показывает следующее. Подляшская земля присоединяется к Короне на том основании, что она будто бы еще до времен Ягелла вполне законно (prawem doskonalym) принадлежала Польше и только королем Казимиром Ягеллоном оторвана от Мазовии и присоединена к Литве. Обывателям ее даются права, одинаковые с правами прочих коронных обывателей. О православии и правах его сторонников прямо ничего не говорится, но есть места, которыми русские могли пользоваться для поддержания своей религиозной свободы. Таковы: конец § 2, весь § 9 и § 13-й. После заявления о том, что Подляшская земля возвращается Короне «в неразрывное единение и, как собственный и несомненный член, к первому и собственному телу и главе, со всеми вообще и каждом в отдельности крепостями, замками, городами, местечками, селами, землями, поветами» и со всем относящимся к ней, возвращается раз и навсегда и уже никогда и никем не может быть отторгнута от Польши, привилей гласит: «Все обыватели этой Подляшской земли (которых — всех вообще и каждого в отдельности навеки освобождаем и увольняем от юрисдикции Великого Княжества Литовского), как и прочие коронные обыватели, они будут иметь права, сообразно с условиями их положения (stanu) и достоинства, сообразно с условиями всех привилеев, прав и прерогатив королевства Польского, ими, как и прочие обыватели Короны, и впредь всегда (wiecznemi czasy) утешаться будут (sie weselic)»; они освобождаются от всяких налогов, пошлин и повинностей с сохранением лишь 2-х грошей с оседлой или вспахиваемой крестьянином волоки, согласно с привилеями Польского королевства. Параграф 9 содержит в себе обещание короля и Речи Посполитой не уменьшать числа урядов и дигнитарств в Подляшской земле и предоставлять их только местным уроженцам, имеющим здесь свою оседлость (possesya). «Обещаем не уменьшать должностей и урядов в этой Подляшской земле, и если что из них сделается вакантным, то будем предоставлять и давать шляхтичам — местным уроженцам, имеющим здесь недвижимое имение»[44]. Все пункты привилея подтверждаются такого рода заявлением: «желаем, чтобы эти пункты (rzeczy) все в совокупности и каждый в отдельности имели силу вечного закона и вековечную крепость, tak zeby pospolitoSci osobnosci, ani osobnosc pospolitosci w rzeczach wyzszey opisanych nie mogla derogowac»[45].
Волынь (или точнее — воеводства Волынcкое и Брацлавское) тоже возвращается Короне и на том же основании, что и Подляшье: она также издавна calem a zupelnym у niewatpliwym prawem принадлежала Польше. Литовцы получили ее только при Казимире Ягеллоне и незаконно владели ею, невзирая на частые протесты коронных сеймов. Жители этих воеводств освобождаются навсегда от подчинения и послушания Великому Княжеству Литовскому и прилучаются к Польскому королевству, «как равные люди к равным и вольные к вольным и как собственный и истинный член к собственному первому телу и голове, в общности, в часть, в собственность и титул Короны», со всеми своими правами, обычаями и собственностью всякого рода, соединяются на все последующие времена так, что уже не могут быть отняты ни в целом, ни в частях. Обыватели обоих воеводств, наравне со всеми прочими коронными обывателями, будут пользоваться «каждый сообразно с условиями своего положения, чина и состояния (podle powolania swego, stanu, dostoienstwa у obescia) всеми привилеями, правами и вольностями королевства Польского, как ими пользуются все обыватели короны Польской; всем этим сообща с ними будут вечно пользоваться и утешаться они и их потомки». Из того, что относится к положению православия, в привилее Волынской земле можно отметить следующее: «§ 5. А чтобы обыватели сей выше названной земли, т.е. воеводств Волынского и Брацлавского, рады наши, духовные и светские, князья, паны, шляхта, рыцарство, а равно и станы духовные римского и греческого закона, познали обильную нашу милость, постановляем, чтобы их крепости, замки, города, поместья (osiadlosci), местечки, села со всеми вообще и каждым в отдельности выше упомянутыми подданными их в этой земле делаем свободными от всех податей, которые лежали на них доселе, от уплаты всяких поборов, мыт или ввозных пошлин (cel) и от сооружения и починок наших замков и мостов, сообразно с привилеями и правами Короны; их мы сравнили и сравниваем в одинаковой мере с прочими обывателями Короны и сделали их участниками всех прав, вольностей и привилегий (zawolania) короны Польской». Но при этом все-таки удерживалась за ними подать в виде двух грошей обычной польской монеты с каждой оседлой волоки, где они одномерны, а где нет волок, там по одному грошу с оседлого же дыма, что удерживается за ними «для признания верховенства (zwierchnosci naczej) королевского над ними. Бояре их путные, несущие военную службу (ktorzy woyne shiza), платят по грошу подымного, а загродники (zagrodnicy) совсем освобождаются от него». «Сверх того особенно обусловливаем, что паны рады наши, духовные и светские, князья, паны, вся шляхта вообще и каждый (шляхтич) в отдельности, обыватели Волынской земли, т.е. воеводств Волынского и Брацлавского, какого бы они ни были стана, достоинства и положения, не подлежат и не должны подлежать экзекуции относительно имений, начавши от всех наших предков, королей польских и великих князей литовских, предшествовавших Александру, а равно и в статуте польского короля и великого князя литовского Александра, дяди нашего, который в 1504 г. на вальном сейме в Пиотркове (в среду перед неделей средопоклонной), дан относительно порядка (okoto obyczaiu) записывания королевских имений[46], да и в других статутах и постановлениях времен Александра и Сигизмунда, отца нашего, и в наши часы, относительно экзекуции этого статута (окоlo exekucyi tego statutu) в Пиотркове, Варшаве и Люблине до сих пор постановленных. Их мы обязаны хранить так, как и храним сообразно с написанным в привилеях, нами ли, или предками нашими, королями польскими и великими князьями литовскими, данными под печатями коронными или литовскими. Обусловливаем им под присягою нашею королевскою и с согласия (z pozwoleniem) всех рад наших, духовных и светских, и послов земских коронных, и уверяем их в том, что эта экзекуция (т.е. отбирание имений и городов, замков, дворов, сел, земель, грунтов, zamian, wyslug, всех пожалований нашими предками и нами — их предкам и им самим данных), на них не распространяется, ибо они, будучи при Великом Княжестве Литовском в те часы, когда при Александре устанавливалась в Короне экзекуция, не были подвластны Короне и, когда коронные станы добровольно установили для себя экзекуцию, они не принимали ее заодно с ними и не признавали»[47]Литовский статут, действовавший здесь до Люблинской унии, целиком удерживает свое значение; и король с панами своей рады, в случае апелляций в королевский суд, должен судить по статуту Литовскому. Только военный раздел о земской обороне, как несогласный с коронными законами, настоящим привилеем совершенно уничтожается. На своих поветовых сеймиках обыватели волынские могут исправлять его в отдельных артикулах и эти поправки представлять на вальный сейм коронный. Все акты гродских и земских судов, позвы, вписывание в книги, акты, декреты и грамоты, выходящие из королевской канцелярии, и вообще все официальные документы должны быть «в виде просьбы всех станов Волынской земли писаны русским языком», исключение составляют только мещанские дела Магдебургского права, которые, по обычаю польскому, при направлении их коронными и дворными урядниками к королю, должны писаться на польском языке. Далее, дается гарантия того, что «всех вышеупомянутых князей земли Волынской, обывателей и потомков их как в римском, так и в греческом законе состоящих, будут держать в их стародавней чести и достоинстве, как от предков своих и до сего времени они были, и их, по доблести и пригодности каждого и по нашей воле (upodobania), без помехи (zawady) со стороны артикулов коронного статута, составленных относительно князей, представлять к замковым, державным и дворовым нашим урядам и допускать в лавицу рад наших, как и прочих людей шляхетского народа Волынских земель». Те же паны рады — духовные и светские, князья и шляхта подлежат юрисдикции местных гродских и земских судов. Должности, уряды и дигнитарства, как духовные, так и светские, как великие, так и малые, безразлично, римского ли то закона они будут, или греческого, не уменьшаются и не сокращаются, но целиком сохраняются. При освобождении уряда или дигнитарства вакансия будет предоставляться обывателям Волынской земли шляхетского рода, имеющим здесь свои поместья (osiadlym). Ввиду соединения Волыни с Короною, паны рады, духовные и светские, т.е. сенаторы, Волынской земли получают по принесении присяги место среди коронных сенаторов, а местные земские послы — среди коронных земских послов. Обывателям Волыни предоставляется право собираться на поветовые сеймики для выбора сеймовых послов, и эти последние перед отправлением на сейм должны собираться, по польскому обычаю, во Владимире. Избранные и отправленные на сейм получают такое же содержание, как и послы земель Русского воеводства. В знак принадлежности Волыни к Короне постановлено изображать на военных хоругвях Волынских земель вместе с давними гербами и польский коронный (орел). Привилей заканчивается обещанием, скрепленным королевской присягой, хранить его во все времена нерушимым. «Всему вышеизложенному — артикулам, правам и вольностям, которые с согласия всех рад наших как духовных, так и светских и коронных земских послов, написаны здесь в этом привилее, не должны и не могут ни в чем противоречить (szkodzic — препятствовать, мешать) ни никакие измышления, ни никакие привилей земские или какие-либо иные, ни никакие статуты, ни даже сеймовые коронные конституции не могут вредить и в чем-либо ослаблять их, а мы сами обещаем, под нашей присягой, Польскому королевству старательно соблюдать их и держать ни в чем не нарушаемыми; обещаем сим привилеем, что и преемники наши, польские короли, будут блюсти и держать их, ни в чем не нарушая»[48].
Киевское княжество по желанию поляков также было «возвращено» Польше, как будто бы еще задолго до времен Ягелла принадлежавшее короне Польской. «Киев был и есть, — говорили поляки, — глава и столица (growne miasto) Русской земли, а вся Русская земля с давних времен в числе прочих прекрасных членов и частей присоединена была предшествующими польскими королями к короне Польской, присоединена отчасти путем завоевания, отчасти путем добровольной уступки и наследования от некоторых ленных князей». От Польши, «как от собственного тела», она была отторгнута и присоединена к Литовскому княжеству Владиславом Ягеллом, который сделал это ввиду того, что правил одновременно и Польшей, и Литвой. В привилее, выданном этому княжеству, по случаю присоединения его к Польше, обывателям его предоставляются те же самые права и преимущества, которые перечисляются и в рассмотренном выше привилее Волынской земли. Так как в этом привилее встречаются места, буквально сходные с приведенными уже выдержками из Волынского привилея, то здесь будут повторены только те места привилея Киевской земли, где встречается прямое указание на права русско-православного населения Киевской земли. Обыватели ее присоединяются к королевству Польскому, «как равные к равным и вольные люди — к вольным», со всем тем, что они приобрели и имеют издавна по обычаю, установившемуся порядку и какому бы то ни было праву. О лицах православного исповедания в привилее говорится в двух параграфах его: во втором и пятом, и в обоих случаях они уравниваются с католиками. Во втором параграфе здесь говорится то же самое, что и в пятом Волынского привилея. «А чтобы обыватели этой Киевской земли, рады наши духовные и светские, князья, паны, шляхта, рыцарство, также и духовные станы римского и греческого законов, познали нашу обильную милость, постановляем» и т.д. перечисляются те же привилегии относительно налогов и поборов, которые уступлены волынянам. И здесь, как и на Волыни, оставлены только два гроша с оседлой волоки (где они одномерны) и грош с дыма, где нет волок. На путных бояр также налагается подымное в размере одного гроша, а загродники (zagrodnicy) освобождаются от этого налога. Пятый параграф Киевского напоминает собою 8-й из привилея Волынской земле. «Обещаем и обязуемся всех обывателей Киевской земли и их потомков, как в римском, так и в греческом законе пребывающих, держать в их старинной чести и достоинстве, как они до сего времени от предков своих были, и их, по доблести и пригодности каждого и по нашей воле, представлять, без помехи со стороны артикулов в польском статуте (написанных о князьях), к замковым, державным и дворовым нашим урядам и допускать в лавицу рад наших... Обещаем и обязуемся не уменьшать и не сокращать должностей, дигнитарств и урядов в земле нашей Киевской как духовных, так и светских, великих и малых, как в римском, так и в греческом законе состоящих», и т.д., как и в предыдущем привилее. Оканчивается он, подобно предыдущему же, обещанием короля за себя и своих преемников вечно и неизменно хранить все изложенное в привилее. Обещание это подкрепляется королевской присягой и многочисленными подписями сенаторов[49].
Вместе с привилеями Подляшской, Волынской и Киевской землям 1 июля 1569 года был составлен особый привилей по поводу унии Великого Княжества Литовского с короною Польской[50]. В нем после заявления о давнем желании установить унию обоих государств, излагается общий ход переговоров по этому поводу между литовскими и польскими панами со времени Сигизмунда I и заявляется, что на собравшемся 23 декабря 1568 года Люблинском сейме пришли-таки, с Божьей помощью, к этой цели, за что Богу Единому в Троице — хвала, королю Сигизмунду Августу — вечная благодарность (dzieka niesmiertelna), а Польше и Великому Княжеству Литовскому на вечные часы — слава и честь (ozdoba).
Как видно из акта унии, Великое Княжество Литовское, потеряв свои богатые и при том лучшие области, вместе с ними теряло и прежнюю свою самостоятельность: прежняя династическая уния заменялась унией реальной, неразрывным на вечные времена соединением Литвы и Польши в одно государственное тело, в одну Речь Посполитую, с «одной головой и одним государем». Литва утратила многие свои особенности: она лишилась права иметь своего отдельного великого князя, место которого с этого времени занял избираемый сообща поляками и литовцами король с великокняжеским титулом; взамен собственно литовских отдельных сейма и сената (рады) вводился один общий сейм и сенат; монета и дипломатические сношения с соседними государствами делались общими; Литва сохраняла за собой только свои чины и статуты. Те права, земские вольности и преимущества, которые были получены обывателями Литовского княжества от своих князей, были удержаны в полной силе и значении на все последующие времена. Параграф 7 привилея, данного Великому Княжеству Литовскому, вменяет в непременную обязанность всякому королю, вновь избираемому с общего согласия Литвы и Польши, при коронации скреплять присягой написанные «на одном листе и одними словами, на вечные времена, все права, привилегии и вольности всех подданных обоих соединенных народов и государств»[51]. Всякий король по девятому параграфу того же привилея должен хранить всегда ненарушимо и твердо «все права и привилеи всех земель и народов Польши и Литвы со всеми относящимися к ним землями — права и привилеи, на каком бы языке они ни были писаны предшественниками Сигизмунда Августа, а равно и самим им, с давнего времени и с начала унии каким бы то ни было образом предоставленные грамотами всем вообще и каждому в отдельности, — права, вольности, дигнитарства, прерогативы, все уряды обоих народов — хранить в целости и ненарушимости». Король должен сохранять «твердо и без нарушения для всякого сословия (stanu) все законы, суды, wysady, княжеское звание и шляхетские фамилии вышеназванных народов, постановления судов, все бывшее до сего времени»[52]. В конце привилея все присутствовавшие на сейме дают обещание, что все постановленное здесь и содержащееся в нем никогда не будет отменяемо и изменяемо ни панами рады, ни земскими послами, «но навеки целиком и крепко будет хранимо». Для вящего подтверждения привилеи был скреплен печатями высших духовных лиц (прелатов), сенаторов и всех земских по-слов Короны , а равно и присягой представителей обоих государств[53]. Каждый из упомянутых привилеев был еще раз подтвержден членами сейма, причем решено было вписать их в канцелярские акты (и польские, и литовские), а копии с них, за королевской печатью, выдать каждому воеводству. В этом вторичном подтверждении опять заявляется, что земля Подляшская, Волынская и Киевская отторгнуты от Литвы и присоединены к Короне со всеми их принадлежностями и имениями, как к собственному телу его собственные члены. Всем им дается право быть причастными, сообразно со званием и состоянием каждого, законам, правам и вольностям народа польского, пользоваться ими подобно прочим обывателям Короны и находиться под управлением и урядом польскими[54]. Таким образом, по смыслу актов Люблинской унии, Великое Княжество Литовское и соединенные с ним русские земли уравниваются во всем со всеми землями и областями Короны. О каких бы то ни было ограничениях и религиозных стеснениях нет ни одного слова. Те права и преимущества, которыми до сего времени владела православная церковь и которых добилось для себя русское население, сохраняются ненарушимыми. Мало того, уравненным с Польшей областям дается торжественное обещание никогда не делать никаких изменений в том, что предоставлено им в выданных Люблинским сеймом привилеях.
Акты Люблинского сейма 1569 года являются первыми, можно сказать, законодательными постановлениями Польско-Литовского государства, или Речи Посполитой, действие которых простирается в одинаковой мере и степени на обе половины соединенных государств. Они, с одной стороны, подтверждают всем областям Великого Княжества Литовского все те законы, права, вольности и сословные привилегии, которыми раньше определялось их юридическое положение, а с другой стороны, уравнивали их с коронными областями во всем том, чего эти первые не имели в сравнении с последними до Люблинской унии. Дух веротерпимости, господствовавший в эту эпоху среди польско-литовского общества, а затем и политические расчеты покрепче связать с Польшей богатые и обширные области, населенные православно-русскими обывателями, не позволили римско-католическому духовенству поставить какие-либо ограничения религиозной свободе русского населения; правительство стояло за религиозную свободу и проявляло свою веротерпимость, но эта веротерпимость являлась не столько добровольной, сколько вынужденной. Она вытекала не столько из уважения к религиозным убеждениям населения, сколько из простого расчета сохранить внутренний мир и спокойствие государства, так как при том разнообразии религиозных верований, какое царило при Сигизмунде Августе в Польше и Литве, подобное нарушение этого мира религиозных общин могло повести к страшным расстройствам и опасным для государства замешательствам. Правительству желательно было поддержание наружного мира и согласия между неприязненными друг другу вероисповеданиями. Католицизм, которому реформация нанесла страшный удар и из рядов его последователей вырвала много наиболее знатных и влиятельных польско-литовских панов, перед Люблинской унией начинал только собирать свои силы, чтобы открыть наступательное движение против своего противника. Быстрые успехи реформации в Польше и Литве с шестидесятых годов XVI в. приостановились. Папы через своих легатов употребили много усилий на то, чтобы остановить их. Из среды польских епископов нашелся ревностный поборник католицизма, епископ Вармийский, кардинал Станислав Гозий. Благодаря деятельности его и легатов апостольского престола, католическая иерархия начала несколько приходить в себя и проявлять попытки к сохранению господствующей церкви и ее давнего положения. Начинается реакция против религиозных новшеств Появляются в Польше (1564 г.), а потом и в Литве (1568 г.) иезуиты, которые ускоряют эту реакцию; они захватывают в свои руки школьное воспитание подрастающего поколения, занимаются делами благотворительности и пользуются всеми средствами для усиления католичества. И усилия их не пропадали даром: католичество усиливалось все более и более, в народе начала обнаруживаться большая привязанность к отечественной вере. Вместе с усилением католичества росла среди сторонников его и нетерпимость к несогласным с ними. Диссиденты (так назывались последователи протестантских вероучений) понимали, какая опасность грозит им и их религиозным верованиям при усилении стоявшей близко ко двору католической партии, а потому и сознавали настоятельную необходимость упрочить юридически свое положение, гарантировать законодательными постановлениями свои гражданские права и религиозную свободу. Православные в этом отношении находились в более благоприятном положении, чем диссиденты, потому что они издавна имели известные политические права, а в 60-х годах XVI в., как говорилось раньше, были уравнены в правах с католиками. Поэтому и понятно, почему протестанты, главным образом, хлопочут об установлении в пределах Речи Посполитой свободы совести и преимущественно они становятся защитниками прав и свободы всякого гражданина, к какой бы религии он ни принадлежал. Но так как католики никоим образом не могли согласиться на обеспечение законодательным путем религиозной свободы диссидентов, то между католиками и диссидентами неминуемо должна была произойти борьба.

[В печатном издании тут на с. 104 связный текст, в электронном оригинале разбитый примечаниями. ]

Примечания

[1] Макарий IX, 312, Bulmski II, 73
[2] Жукович, Кардинал Гозий ... , с. 70-71
[3] Bulmski II, 107
[4] Bulinski II, 106.
[5] Bulinski II, 106.
[6] Жукович, Кардинал Гозий..., 158.
[7] На генеральном сейме в Кракове в1530 г
[8] Volum. legum, I, 245-46
[9] Volum. legum, I, 253-254
[10] Хотя поляки и признали его своим королем еще в 1530 г, но тогда же было обусловлено, что фактическим королем он будет лишь после смерти своего отца См. Volum. legum, 1,253-254 и 245.
[11] Volum. legum, II, 5-6
[12] Collect, ex arch. col. jur. VII, 289; Любавский, Литов -рус. сейм, 518.
[13] Collect, ex arch, col .jur. VII, 288-296; сравни: с. 279-286
[14] Ibid., VII, 261.
[15] Collect, ex arch. col. jur. VII, 261
[16] Ibid., 261-264
[17] Ibid, 264-270..
[18] Collect. ex arch, col jur. VII, 270-273
[19] Ibid., 273-275 (273-74 и 274-75).
[20] Ibid, 275-277
[21] Ibid , 277-279 Привилей 1529 г поставлен раньше этого привилея 1522 г.
[22] Ibid., 279-287.
[23] Ibid., 287-288
[24] Ibid, 288-296.
[25] Привилей дан на Виленском вальном сейме в ближайший после праздника всех святых вторник, те 3 ноября 1SS1 года Coll. ex arch. col. jur. VII, 297
[26] A 3 Р,т. III, №32,с 119
[27] А. 3. Р., т. III, № 32, с. 118-121; Любавский, Лит.-рус. сейм, 651-652; сравни: Collect. ex arch. col. jur. VII, 298-300.
[28] «Их», т.е. бискупов, архиепископов и владык, так видно из латинского перевода — Collece. ex arch... VII, LXIX
[29] Любавский, Лит.-рус. сейм, прилож. № 48, с. 137-138.
[30] А. Ю и 3. Р., т. II, № 146, с. 161 и 163; Любавский, Лит.-рус сейм, 795-96
[31] А. 3. Р, т. III, № 43, с. 145, Любавский, Лит.-рус. сейм, 811-12; Макарий IX, 376-377.
[32] А. 3 Р., т. III, № 43, 144-46, Любавский, 811-12; Макарий IX, 377-379.
[33] Макарий IX, 377; сн. А. 3. Р., т. III, № 43, с. 145,4.
[34] Грушевський, Ист. Укр.-Руси, V, 457; Ф. Леонтович, Рада великих князей Литовских — Жур. Мин. Нар. Проcв. 1907, сентябрь, с. 137.
[35] Леонтович, Рада Вел, Княж. Литов., с. 137 (в Жур. Мин. Народ. Проcв. 1907, сентябрь); Грушевський, Ист. Укр.. V, 457.
[36] А. 3. Р., т. III, № 43, с. 145,4.
[37] Volum. legum, II, 10-11.
[38] Volum. legum, II, 39
[39] Volum. legum, II, 73 См. еще Volum. legum, II, 62 (универсал 1562 г.)
[40] Для примера можно указать на сборники Яна Ласского, Пржилуского, Гербурта и другие См. Volum. legum, I, Ad lectorem, p. VI
[41] Временник Импер. Моск. общ. истор. и древн. Российск. , кн. XVIII, материалы, с I
[42] Ibid , кн. XVIII, материалы, с . 1-4
[43] Ibid , кн. XVIII, материалы, разд. III, артик. 32, с. 70-73
[44] Vblum. legum, II, 79, § 9.
[45] Volum. legum, II, 80, § 13 Привилей дан 5 марта 1569 года.
[46] Вот этот статут: «De modo bonorum regalium inscribendorum.... bona regalia dum exementur vel si quopiam modo devolventur ad regiam majestatem amplius non impignorabuntur, neqne donabuntur per regiam majestatem, nisi in generali conventione pro Reipublicae necessitate, consiliarii consentirent obliganda, donanda vel inscribenda propter quod regia majstas nemini amplius ad summas priores in bonis regalibus adscribet quidquam et si inscripcionem fieri contingat, etiam in generali conventione dominis consiliariis consentientibus, uihilominus perpetuo observandum decretum sit, quod nemini aliquabona mensae regal is majestas regia deberet inscribere absque conditione extenuationis, qui vero contra praesens statutum pecuniam super bona regalia dederit, ille perdet et honorem et pecuniam, quam habet inscriptam.» Volum. legum. I, 136
[47] Volum. legum, II, 82, § 6
[48] Volum. legum, t. II, 80-84, дан 26 мая 1569 г.
[49] Volum. Legum II, 84-87 Дан 5 июня 1569 года.
[50] Volum. Legum, II, 87-92.
[51] Volum. Legum, II, 90.
[52] Volum. Legum, II, 90
[53] Volum. Legum, II, 87-92
[54] Акт подтверждения унии Сигизмундом Августом дан 11 августа 1569 г, Volum. Legum, II, 92-93.

Пока был жив Сигизмунд Август, терпимо относившийся ко всяким религиозным учениям и своим авторитетом сдерживавший проявления вероисповедной вражды, обе стороны не проявляли ее активно. Но как только 7 июля 1572 года не стало последнего Ягеллона, вражда эта обнаружилась в полной силе. Католическая партия, имевшая во главе высшую иерархию, которой руководил папский нунций Коммендони, стремилась подавить протестантов, отнять у них всякое значение и уничтожить их. Протестанты задались целью отстоять то, что фактически имели, и обеспечить себе религиозную свободу на будущее время и юридически. Небывалое положение, в котором очутилось Польско-Литовское государство после смерти последнего Ягеллона, дало повод к широкому проявлению в среде шляхты разнообразия интересов вероисповедных, племенных, провинциальных и личных, что было опасно для единства и спокойствия Речи Посполитой. Ввиду этого благоразумные элементы считали нужным выдвинуть на первый план идеи единения и согласия и ради них жертвовать интересами более частного характера.
Повсеместно во всех воеводствах Польши были организованы областные (частные) конфедерации, а в конце 1572 года в Кракове был издан «каптур», представлявший повторение Корчинской конфедерации 1438 года. В нем извещалось о том, что шляхта, по примеру своих славных предков, заключила союз «против неповинующихся закону, против бунтовщиков, еретиков и их доброжелателей», и выражалась угроза — сообща восстать на того, «кто отважится чинить своеволие, насилия, наезды, опустошения имений духовных и светских владельцев или церквей и какие-либо другие своеволия»[1]. Для прекращения всякого рода своеволий в каждом отдельном воеводстве на время бескоролевья были установлены каптуровые суды. Члены этих судов избирались сеймиками, и приговоры их были безапелляционны[2]. Такие меры поддержали порядок и дали возможность шляхте более или менее спокойно готовиться к конвокационному сейму, который был назначен примасом Уханским на 6 января 1573 года. На этом сейме решались вопросы о месте и времени избрания нового короля, созыв избирательного сейма, а равно и о сохранении в государстве мира и спокойствия на все время бескоролевья. Здесь-то и обнаружилась во всей силе вражда католиков к протестантам и решимость последних употребить все усилия на то, чтобы добиться признания со стороны сейма, являвшегося теперь распорядителем государства, полной религиозной свободы и политического равенства всех обывателей Речи Посполитой, независимо от их вероисповедных особенностей. Сейм оказался очень бурным, внутреннему спокойствию Речи Посполитой грозила большая опасность. Наиболее благоразумные и политически зрелые католики, чтобы не нарушить «згоды», начали поддерживать домогательства диссидентов. И католическая партия, несмотря на все нежелание ее руководителей, принуждена была пойти на уступки. Была постановлена так называемая Варшавская конфедерация, которой гарантировалась религиозная свобода в пределах Речи Посполитой и объявлялась широкая веротерпимость по отношению к протестантизму, фактически существовавшая и прежде, но юридически не признаваемая.
Значение этой конфедерации простиралось и на православную церковь; в ней, кроме определений, касавшихся всех вообще христианских верований, есть прямая гарантия и собственно православной церкви принадлежащих прав. Этой конфедерацией участники конвокации постановили сообща избрать в короли только того, кто даст обещание «подтвердить присягою все права, привилеи и вольности, какие есть», и какие будут поданы ему после избрания. Именно он должен подтвердить, что «будет хранить общественное спокойствие между разъединенными и различающимися в вере и богослужении людьми», ни под каким видом не будет выводить поляков за пределы Короны и без ведома и одобрения сейма не станет созывать посполитого рушения (§ 2). Далее следует торжественное обещание гарантии прав всякому вероисповеданию. «Так как в нашей Речи Посполитой замечается немалый раздор (dissidium) по поводу христианской религии (in causa religionis christianae), то, стараясь о том, чтобы по этой причине не вышло каких-либо вредных волнений, какие видим в других государствах, сообща все обещаем за себя и своих потомков, обещаем навсегда (in perpetuum), за порукой присяги, веры, чести и совести нашей (sub vinculo juramenti, fide, honore et conscientiis nostris), что мы, несогласные в вере (dissidentes de religione), сохраним между собою покой и из-за разницы в вере и изменений в церквах не будем проливать крови, не будем карать конфискацией имущества, бесчестием, тюремным заключением и изгнанием, и никоим образом не будем помогать в таких действиях никакой власти, никакому правительственному лицу (zwerchnosci zadney ani urzedowi); напротив, если бы кто захотел проливать ее по этой причине, то все мы, хотя бы он вздумал это сделать под предлогом декрета или какого-нибудь судебного приговора, должны будем защищаться» (§ 3). Так как против веротерпимости более всего ратовала высшая католическая иерархия, боявшаяся за свое материальное благосостояние и политическое значение, то католическим епископам Варшавская конфедерация гарантирует все их права и привилегии. «Во всяком случае этой нашей конфедерацией мы совсем не отвергаем власти над своими подданными ни духовных, ни светских панов и не нарушаем (nie psuiemy) повиновения подданных по отношению к их панам, напротив, если бы где-либо возникло такое своеволие под предлогом религии, то и теперь, как и всегда было, вольно каждому пану по своему разумению наказывать своего непослушного подданного, tam in spiritualibus, quam in saecularibus» — и тут же прибавляется: «Чтобы все бенефиции королевского подавания (juris patronatus regii) церковных прелатств (praelaturarum), как то: архиепископств, епископств и всех прочих бенефиций, были предоставляемы по статуту не иным, но только клирикам римского костела, природным полякам, а бенефиции греческих церквей должны быть даваемы людям той же греческой веры» (§ 4)[3]. Последнее добавление, очевидно, сделано по настоянию православной шляхты, с целью уменьшить те злоупотребления правом подаванья, какие позволяли себе короли.
Немало усилий пришлось приложить сторонникам Варшавской конфедерации 1573 года, прежде чем она была принята конвокационным сеймом. Сенаторы и послы-диссиденты (а вместе с ними и православные), а также и наиболее благоразумные католики охотно приняли ее; но католическая партия и слышать о ней не хотела. Латинские епископы с примасом Уханским во главе не подписывались под нею и отзывались о ней в резких выражениях. Когда сенаторы и послы, подписавшие Варшавскую конфедерацию, требовали от примаса, чтобы и он подписал ее, Яков Уханский испросил два дня на размышление; их он провел в посте и молитве. Явившись на третий день в сенат, Уханский заявил, что не подпишет конфедерации. «Никто (говорил он) не согласится с постановлением, которое оскорбляет величие Господа и Его святую волю, разрушает основы государства, дает свободу убеждений даже какому-нибудь магометанину или эпикурейцу. Скорее отдам я десницу, если нужно, даже голову на отсечение, чем подпишу под ним мое имя»[4]. Вслед за епископами пошли и некоторые светские сенаторы, даже из числа тех, которые уже подписали было конфедерацию. Только один из епископов — Краковский Франциск Красинский, друг детства Сигизмунда Августа и вице-канцлер Польши, к великому неудовольствию католиков, скрепил ее своею подписью. Тогда сторонники религиозного мира и внутреннего спокойствия, чтобы придать конфедерации значение государственного акта, поспешили внести ее торжественно в Варшавские гродские книги, несмотря на сопротивление примаса и его приверженцев. Уханский никак не мог примириться с этим и занес в те же Варшавские гродские книги, от имени всех панов и послов, не подписавших конфедерацию, протест против нее. В этом протесте конфедерация 1573 года называется пагубной, вредной и опасной не только для настоящего времени, но и для будущего, потому что она открывает дверь в Польшу разным гнусным сектам, помогает людям впадать в атеизм, ниспровергает всякую власть, лишает панов их прав и вольностей и, под предлогом религии, может довести подданных (крестьян) до открытого возмущения против своих господ; кроме того, она, т.е. конфедерация, по мнению протестующих, незаконна, ибо составлена (будто бы) только несколькими сенаторами и земскими послами, вопреки будто бы заявлениям остальной шляхты о том, что инструкции ее не дозволяют ничего обсуждать на конвокации, кроме вопроса об избирательном термине[5]. Подобного рода протестации заносились не только в Варшаве, но и в других городах. В Сохачеве вносят свою протестацию в гродские книги епископы Познанский — Конарский, Плоцкий — Мышковский и Хелмский — Старобжеский; в их протестации читаем следующее. «Когда мы собрались под Варшавою с целью посоветоваться относительно избрания нового короля, некоторые из послов постановили между собою конфедерацию, в которой, хотя и есть много доброго, находятся очень вредные (пагубные) вещи, и именно в том отношении, что каждому вольно думать о вере так, как ему угодно, что дает повод к возникновению самых разнообразных сект. Ввиду этого и иного прочего, мы по доброй нашей совести никоим образом не можем и не желаем, равно как и не соглашаемся, допустить этот артикул и в настоящих актах открыто (publice) протестуем»[6]. За духовенством пошли и светские. Протестовали в своих местных гродах не только отдельные лица, но и целые воеводства, как например: Плоцкое, Мазовецкое, Равское и Подляшское[7]. Из них особенной резкостью отличалась протестация Мазовецкая: в ней говорилось, что Варшавская конфедерация «под видом свободы совести вносит великое распутство, беспорядок, нарушение спокойствия и законов и установляет уголовный суд не над злочинцем, а над его жертвой, чтобы она не смела плакаться и жаловаться»[8]. По мнению плоцких послов, протестовавших уже после избрания Генриха Валуа, свобода вероисповедания может повести ко многим нежелательным последствиям. Польша сделается пристанищем и как бы собственным домом для всяких еретиков, которые поднимут в ней волнения, чтобы упиваться польской кровью; могут произойти раздоры и недоразумения между католиками и протестантами, которые неминуемо повлекут за собой гнет сильного над слабым, буйного над тихим и скромным. Поэтому они не могут признать этой конфедерации и желают крепко держаться старой веры, которую приняли от римской церкви[9].
Но эти протесты со стороны католиков не могли отменить постановлений конвокационного сейма, ибо и сторонники Варшавской конфедерации не дремали, а усердно работали на сеймиках отдельных земель и воеводств. Немало воеводств принимало ее и выражало готовность стоять за все, что было постановлено на конвокации 1573 года, а сандомирская шляхта на своем сеймике в Покршывнице решила даже сделать некоторые дополнения к упоминаемой конфедерации с целью придать ей больше точности и определенности. В пункте, где шла речь о правах помещика над крепостными, Сандомирский сеймик требовал прибавки к выражению tarn in spiritualibus, quam in saecularibus слов — «bonis» и «a nie о wiare», вследствие чего означенный пункт приобретал большую определенность: пану «как в духовных, так и в светских имениях, не в делах веры» вольно карать своего подданного. Ради той же точности сандомирская шляхта находила нужной и следующую прибавку: «Общевыраженное замечание о праве патроната должно касаться лишь королевской власти; то же должно разуметь и о греческих церквах и религиях». Опасаясь интриг католической партии, Сандомирский сеймик настаивает на том, чтобы будущий король непременно присягнул в соблюдении религиозного мира, как и всех прав, привилегий и вольностей граждан Речи Посполитой[10]. Так как для того, чтобы акт Варшавской конфедерации получил силу закона, необходимо было, чтобы его подтвердил и король[11], то диссиденты решили употребить все усилия, чтобы добиться подтверждения конфедерации будущим королем. И они добились своего.

Король Генрих Валуа

Освободившийся после Сигизмунда Августа польский престол сделался предметом домогательств разных претендентов. Шведский король Иоанн, Московский царь Иоанн Грозный, Седмиградский воевода Стефан Баторий выставляли свою кандидатуру в польские короли. Германский император Максимилиан II добивался польского трона для своего сына Эрнеста, а французский двор выставлял кандидатуру молодого Генриха Валуа, герцога Анжуйского, брата французского короля Карла IX.
Сначала наиболее серьезными претендентами были Иоанн Грозный и эрцгерцог Австрийский, но затем агитация французского посла Жана Монлюка, епископа и графа Валонского, обеспечила избрание в короли Генриха Валуа. Монлюк энергично работал в пользу своего кандидата, рассылая своих агентов, аббатов и иезуитов по всей Речи Посполитой. Ко времени избирательного сейма торжество французской кандидатуры казалось несомненным. Отношение французского двора к гугенотам (еще и года не прошло со времени Варфоломеевской ночи) и симпатии католической партии к Генриху Анжуйскому не обещали ничего хорошего для не-католиков Речи Посполитой, а потому последние напрягали свои силы к тому, чтобы вынудить у католической партии признание Варшавской конфедерации 1573 года. Диссиденты и сторонники религиозной свободы, в том числе и православные, во время избирательного сейма настаивали на необходимости гарантии религиозной свободы, как и вообще политической свободы шляхты. Выдвигался вопрос об исправлении законов, для удовлетворительного решения которого была неизбежна и гарантия религиозной свободы. По настоянию диссидентов была избрана комиссия, которая к 1 -го мая 1573 года приготовила так называемые «Генриховы статьи», которыми ограничивалась власть короля и обеспечивалась религиозная свобода. Король должен был «вечно соблюдать особенную конфедерацию, составленную ради религиозного мира некоторыми обывателями Речи Посполитой»[12], а ненарушимость этих статей он должен был подтвердить такого рода клятвой: «В случае же, если мы (от чего, Боже, сохрани!) не выполним этих статей или условий, или учиним что-либо вопреки им, законам и вольностям, то всех жителей королевства и великого княжества объявляем свободными от должного нам повиновения и верности»[13]. Составлена была и формула королевской присяги, в которой также говорилось о соблюдении религиозного мира. Католическое большинство и слышать не хотело о конфедерации и религиозной свободе. Но сторонники ее с Яном Фирлеем во главе, прибегли к крайнему средству: когда католики торжествовали свою победу по случаю избрания Генриха Валуа, Фирлей со своими единомышленниками, в числе которых находился и киевский воевода К.И. Острожский с православной шляхтой, удалился с поля избрания в деревню Грохово. Чуялась опасность внутреннего междоусобия, грозили кровопролития, пугавшие всех. Католическая партия пошла на уступки, и противники пришли к компромиссу: диссиденты согласились на избрание Генриха, а католики, ради сохранения «згоды», принимали целиком Генриховы статьи и подтверждали, как отдельный, самостоятельный документ, Варшавскую конфедерацию 1573 года, несмотря на то, что примас и все епископы, кроме Франциска Красинского, протестовали против ее принятия[14]. В составленную для нового короля формулу присяги было включено обещание поддерживать веротерпимость и спокойствие некатоликов в следующих выражениях: pacemque et tranquilitatem inter dissidentes de religione tuebor, manutenebo nec ullo modo vel jurisdictione nostra, vel officiorum nostrorum et statuum quorumvis authoritate, quempiam affici opprimique causa religionis permittam, nec ipse afficiam, nec opprimam[15]. После этого участники избирательного сейма выработали pacta conventa, куда включили все те щедрые обещания, какие давались полякам от имени Генриха Валуа французским послом Монлюком. Много благ Польше сулил Монлюк: и постоянный союз с нею Франции, и помощь ей в случае войны с Москвою французскими деньгами и гасконской пехотой, и флот для охраны польских берегов, и обязательство уплатить польские государственные долги, и поднятие просвещения в Речи Посполитой путем улучшения на средства короля Краковской академии и посылки в Парижскую академию молодых шляхтичей. Согласился он и на включение в pacta conventa обязательства со стороны Генриха хранить в целости и нерушимости все права, привилегии, вольности, иммунитеты, прерогативы всех вообще и каждого в отдельности жителей Польши, Литвы и всех соединенных с ними провинций, притом, не только прежние, «давним обычаем признанные, но и теперь, при избрании его в короли, согласно и единодушно всеми чинами постановленные»; перед своей коронацией он должен их подтвердить присягой (juramento corporali) по данной ему формуле и гарантировать (muniturum) их нужными для сего грамотами[16]. Монлюк и его товарищи — аббат Эгидий де-Нойаль и Гвидон Сангеласий дали торжественное клятвенное обещание, что Генрих подтвердит как pacta conventa, так и все то, что они подписали на месте избирательного сейма. Едва они, преклонив свои колени, успели повторить за Красинским присягу в том, что Генрих Валуа присягнет на соблюдение принятых ими всех уговоров, условий, соглашений и статей, как Ян Фирлей, не позволяя им подняться, заставил их повторить за собой: «Главным образом и особенно клянемся в том, что избранный король присягнет в исполнении всего написанного в грамоте о соблюдении мира между различными религиями, которую представят ему на коронационном сейме маршал и канцлер коронные»[17]. Таким образом, некатоликам удалось отстоять религиозную свободу и на избирательном сейме. В случае подписания Генрихом гарантирующей ее Варшавской конфедерации 1573 года, последняя получала силу закона. Католики никак не хотели допустить этого. Послы-католики, прибывшие в Париж к Генриху Валуа с предложением принять польскую корону, всячески старались отклонить его от принятия ненавистной им конфедерации, но и их товарищи-диссиденты не дремали. Когда 10 сентября 1573 года при принесении Генрихом (в Парижском храме Пресвятой Девы Марии)[18] присяги на сохранение предложенных ему условий епископ Кариковский от лица всей польско-католической иерархии и всех вообще католиков Речи Посполитой заявил протест против Варшавской конфедерации и настаивал, чтобы Генрих не утверждал ее присягой, протестант Зборовский, воевода Одолановский, прямо заявил новоизбранному королю, чтобы он не надеялся на получение польской короны, если не присягнет на предлагаемых ему условиях. Генрих принужден был удовлетворить требование Зборовского[19]. То же самое Генрих сделал и в Кракове во время своего коронования, где на этом настаивал Ян Фирлей, великий коронный маршал, кальвинист по вероисповеданию, но постеснявшийся при совершении самого обряда коронования заявить: si non jurabis, поп regnabis. Таким образом, Генрих двойной[20] присягой подтвердил Варшавскую конфедерацию, и последняя для Речи Посполитой стала законом. Она признала права и законность всех верований, существовавших в Польско-Литовском государстве. Для православия эта конфедерация важна тем, что она не только охраняла православных от насилия и притеснений за веру, за религиозные убеждения, но и избавляла от того страшного вреда, который причиняли ей короли, которые раздавали иногда церковные бенефиции лицам католического исповедания.
В формуле присяги, произнесенной Генрихом, содержится обещание признавать религиозную свободу в Речи Посполитой. Так как эта формула употреблялась последующими королями Польши и так как с нею придется встречаться много раз при дальнейшем изложении, то здесь приводится из нее буквально то, что касается правового положения обитателей Речи Посполитой в политическом и церковном отношениях. После титула и изложения обстоятельств, при которых совершилась присяга, акт последней гласит следующее. «Я, Генрих, Божией милостью, избранный королем Польши, Великого Княжества Литовского, Руси, Пруссии, Мазовии и т.д. (весь титул его)... всеми чинами государства обоих народов как Польши, так и Литвы и прочих областей, избранный с общего согласия и свободно, обещаю и свято клянусь всемогущим Богом, пред сим св. евангелием Иисуса Христа, в том, что все права, вольности, иммунитеты, общественные и частные привилегии, не противные общему праву и вольностям обоих народов, церковные и светские, церквам, князьям, панам (baronibus), шляхте (nobilibus), мещанам, селянам и всем вообще лицам, какого бы они ни были звания и состояния, моими славными предшественниками, королями и всеми князьями, государями королевства Польского и Великого Княжества Литовского, особенно же Казимиром Древним, Людовиком, Владиславом I, называемым Ягеллом (Vladislaum Primum, Jagellonem dictum), и братом его Витовтом, великим князем Литовским, Владиславом Вторым, сыном Ягелла, Казимиром III Ягеллоном, Яном Альбрехтом, Александром, Сигизмундом I, Сигизмундом II Августом, королями Польши и великими князьями Литвы, справедливо и законно данные, уступленные, распространенные и пожалованные и всеми чинами во время междукоролевья постановленные и утвержденные, мне представленные, удержу, сохраню, соблюду, поддержу и исполню во всех положениях (conditionibus), артикулах и пунктах, в них начертанных; сохраню и удержу мир и спокойствие между несогласными в религии (inter dissidentes de religione), и никоим образом не позволю, чтобы от нашей юрисдикции или от авторитета наших судов и каких-либо чинов (statutum) кто-либо страдал и был притесняем из-за религии, да и сам лично не стану ни притеснять, ни огорчать». После обещания возвратить Польше и Литве все утраченные ими территории и не только не уменьшать, но, наоборот, расширять еще пределы государства, идет речь о соблюдении справедливости и законности в королевских действиях и распоряжениях. «Буду оказывать всем жителям государства, согласно с общественными правами во всех областях установленными, справедливость без всякого пристрастия к кому бы то ни было и, если (чего да не будет!) в чем-либо нарушу мою клятву, жители королевства и всех областей каждого народа не должны оказывать мне повиновения. По крайней мере, сам я делаю их фактически (ipso facto) свободными от доверия и повиновения, следуемых королю, и ни от кого не буду требовать освобождения от этой моей присяги и не отступлю от принесенной; так да поможет мне Бог!»[21].
Из приведенной формулы королевской присяги видно, что Генрих подтверждал не только все, что было узаконено его предшественниками по управлению Польско-Литовским государством, но и то, что было постановлено во время бескоролевья после смерти Сигизмунда II на конвокационном сейме, т.е. Варшавскую конфедерацию 1573 года и гарантию мира и спокойствия разноверцев. С этого времени всякое религиозное верование в Речи Посполитой пользуется свободою; гонения всякого рода за религиозные убеждения признаются незаконными. Король соглашается на принятие конфедерации и сам обещает никого не преследовать за разногласие в вере и не допускать других до преследований и стеснений разноверцев. Католическая партия никак не хотела примириться с таким фактом, с таким «безбожным делом», как принятие этой конфедерации, и всячески старалась уничтожить ее, но диссиденты (заодно с православными) отстояли ее. Впоследствии она сослужила важную услугу не только для диссидентов, но и для православных. Как видно будет из дальнейшего, короли принимают ее в соображение при издании своих распоряжений относительно православных (напр., Стефан Баторий в 1584 году при издании своей окружной грамоты о неприкосновенности веры православной)[22]; православные ссылаются на нее при защите своих прав и религиозной свободы на протяжении всего времени существования Польши; они упоминают о ней и в своих полемических сочинениях (автор «Апокрисиса»)[23], и в официальных актах (в протестациях, например)[24].
Католическое духовенство не теряло надежды на уничтожение ненавистной для него конфедерации при посредстве Генриха, которого считало добрым католиком. Под влиянием иерархии Генрих, пользуясь несогласием участников коронационного сейма, в своем подтверждении прав (confirmatio jurium) обошел молчанием больной религиозный вопрос и заявил, что утверждает, ex superabundant!, по примеру своих предшественников, во избежание внутренних раздоров, все права, статуты, вольности, свободы, привилеи, как общие, так и предоставленные каждому стану в отдельности; все же «спорные артикулы» (controversos articulos), о которых много было разногласий еще во Франции, передает на поветовые сеймики, куда он представит о них сведения (о nich na seymikach powiatowych od nas spawe dostateszna wezmiecie)[25]. Это не обещало ничего хорошего для иноверцев; они относились крайне подозрительно к королю и не доверяли ему. Но Генрих не оправдал надежд и католиков: через пять месяцев по приезде в Польшу избранник католической партии, узнав о смерти французского короля, брата своего Карла IX, 18 июня 1574 г. убежал тайно во Францию, чтобы там занять престол своего брата.

[Тут в печатном оригинале на с. 114 начинается, без выделения ззвездочками, рассказ о Батории]

Примечания

[1] Volum. Legum, II, 123; сравн. Volum. Legum, I, 63-64
[2] Бобржинский, II, 103
[3] Volum. legum, II, 124, §§ 2-4 Конфедерация издана 28 января 1573 года
[4] Трачевский, Польское бескоролевье, с 378-380
[5] Трачевский, Польское бескоролевье, с 380-81
[6] Bulinski, III, 7
[7] Труды Киев. Дух. Акад. 1867, декабрь, 402 (статья проф. А. Розова)
[8] Трачевский, Польское бескоролевье, с 388
[9] Bulinski, III, 7-9.
[10] Трачевский, Польское бескоролевье. , с. 388-389
[11] Чтобы какое-либо постановление имело силу закона, необходимо согласие короля, сената и стана рыцарского (шляхты). Volum. legum, I, Ad lectorem, p. XV, сравни Volum. legum, 1,137, где прямо говорится, что ни один закон не может быть издан королем sine communi consiliariorum et nuntiorum terrestrim consensu.
[12] Volum. legum, II, 150
[13] Volum. legum, II, 152
[14] Трачевский, Польское бескоролевье..., с. 489-90 и 497.
[15] Volum. legum, II, 135.
[16] Volum. legum, II, 133-134.
[17] Трачевский, Польское бескоролевье..., 503-504.
[18] Volum. legum, II, 135
[19] BuliAski, III, 12, Tp. К. Д. Ак. 1867, декабрь, 405-406 (статья проф. А .Розова
[20] А если считать и присягу Монлкжа с товарищами, то даже тройной
[21] Volum. legum, II, 135.
[22] А. 3. Р., т. III, № 139, с. 280-81. Даже такой фанатик, как Сигизмунд III, не мог игнорировать ее и, при издании Литовского статута третьей редакции, включил ее в перевод на русский язык в этот статут. Статут Великого Княжества Литовского 1588 года, Москва, 1854 г. (изд. Москов. общ. ист. и древ. Российских), с. 47-50.
[23] Рус. Ист. Биб. VII, кол. 1075-78.
[24] См. протестации князя К.К. Острожского и православной шляхты в 1596 г — Рус. Ист. Биб. VII, кол. 1124-1128; и акт Слуцкой конфедерации 1767 г. — Акты Вил. Арх. Ком. VIII, с. 609-617.
[25] Volum. legum, II, 136; Szujski III, 29 Конфирмация прав издана 22 апреля 1574 г — Volum. legumjl, 137.

Избранный 15 декабря 1575 года по настоянию диссидентской партии на престол Ягеллонов Стефан Баторий, воевода Седмиградский, был кальвинист по вероисповеданию, но, по требованию католической партии, принял латинство, руководствуясь в данном случае политическими соображениями. Католики заявили ему, что без перемены религии он не утвердится на троне. Политические соображения заставили Батория быть горячим сторонником католицизма. Внутренние волнения в государстве, вызываемые главным образом религиозными вопросами, были очень опасны для его благосостояния. Необходимо было прекратить их. Баторий видел, что конец им может быть положен единством религии. Католичество в этом отношении казалось ему лучше протестантизма, так как последний, лишенный прочного, устойчивого начала в виде авторитета иерархии, не представлял из себя ничего цельного. Представители его в пределах Речи Посполитой дробились на множество разных сект и партий, которые ненавидели друг друга, враждовали между собой и взаимно ослабляли себя. Католицизм более всего соответствовал и личным намерениям Батория. Он задался целью ввести в Польше абсолютизм, к которому расположено было и католическое духовенство, особенно иезуиты, проповедовавшие необходимость для Польши прочной и неограниченной королевской власти. Ввиду указанных обстоятельств, Стефан Баторий прилагал большое старание к тому, чтобы ослабить другие вероисповедания, и дать торжество над ними католичеству; но в этом отношении он действовал крайне осторожно и благоразумно, считал нужным действовать исподволь и без шума, а не быстро и насильственно (sensimque potius et placide, quam repente et violanter)[1], чтобы не раздражать иноверцев. Особенной осторожностью отличалась политика Батория по отношению к православным. Так, в 1582 г., следуя булле папы Григория XIII о введении нового календаря, Баторий вводит Григорианский календарь во всех областях своего государства; он хотел было навязать его и православным, но среди них начались волнения. Ввиду этих волнений и недовольства православных, Баторий в 1584 году отменил свое распоряжение о принятии календаря и православными. При всем своем желании уменьшить число разноверцев, Баторий не употреблял насилия для распространения католичества; вместо того он старался выставить превосходство последнего в сравнении с прочими вероисповеданиями и способствовать его нравственным успехам, для чего ревностно содействовал всему тому, что могло поднять престиж католичества в глазах диссидентов и православных. Считая иезуитов самыми лучшими защитниками и распространителями латинства, он всячески покровительствовал им и оказывал помощь их пропагандистской деятельности. Основывал новые иезуитские коллегии (в Полоцке в 1579 г., в Риге в 1582 г.) с целью распространения через воспитание юношества в схизматических странах католической веры[2]; старую Виленскую коллегию в 1578 г. позволил преобразовать в академию и уравнял ее в правах и привилегиях с Краковской, дав ей право предоставлять ученые степени бакалавров, магистров, лиценциатов и докторов свободных наук, богословия и философии[3]; всем иезуитским учреждениям предоставлял жалованные грамоты и материальное обеспечение[4]; вообще расположение его к иезуитам было настолько велико, что он будто бы выражался: «Si rex non essem, jesuita essem»[5].
Благодарные иезуиты показали, что вполне ценят королевское расположение. Они всецело захватили воспитание юношества в свои руки. Им давали своих детей не только католики, но и разноверцы, в том числе и православные, а они делали их горячими приверженцами латинства, преданными и послушными своими слугами. Под влиянием иезуитов знатные диссидентские и православные фамилии начали быстро переходить в лоно католической церкви. Как легко и быстро в первой половине XVI века польско-литовские паны принимали реформацию, так теперь легко они обращались к Риму и оставляли свои протестантские воззрения. Католическая реакция росла все больше и больше; католичество усиливалось и торжествовало над своими врагами. Католические историки ставят в заслугу Баторию то, что в его правление католическая религия начала подниматься из своего давнего унижения[6]. Как искусный политик Баторий не употреблял мер насилия по отношению к иноверцам. Они представляли из себя значительную силу, да и общественное настроение в Польско-Литовском государстве могло быть против него и его насильственных мер, ибо веротерпимость пустила глубокие корни в общественном сознании, и потому королю было трудно идти против нее. Нужно было, чтобы старое поколение, проникнутое духом терпимости и нерасположения к католическому духовенству, сошло со сцены и уступило свое место питомцам иезуитов; но Стефану не удалось дожить до такого благоприятного для осуществления своих планов времени. Эта печальная честь выпала на долю его преемника Сигизмунда III, сам же Баторий принужден был только своим покровительством педагогической и ученой деятельности иезуитов содействовать ослаблению духа веротерпимости в польском обществе и возрастанию католического фанатизма. По временам только к этому он присоединял еще частные стеснения православных (например, передача в Полоцке православных церквей и монастырей с их имениями иезуитам) и диссидентов (запрещение открывать в Вильне кирхи и школы)[7]. Но юридически и при этом ревностном католике[8] господствовал дух терпимости и религиозной свободы. Еще до своего прибытия в Польшу Баторий (подчас выборов) через своих послов обещал Варшавскому элекцийному сейму, что он будет точно сохранять свободы, законы, обычаи Польши и Великого Княжества Литовского и притом под клятвою, как сенат и все чины решат, что надо королю наблюдать и одобрять (observaturum et comprobaturum)[9]. По примеру своего предшественника Генриха Валуа Стефан Баторий должен был предложенной ему формулой присяги подтвердить свободу вероисповедания: обещал сохранять все прежние права и привилегии, блюсти «мир и спокойствие между диссидентами и никоим образом не преследовать из-за религиозных вопросов» (causa religionis)[10]. По требованию диссидентов король подписал так называемые Генриховые статьи[11], вторым пунктом которых подтверждается известная уже Варшавская конфедерация 1573 года. «Так как в славной Короне народа Польского, Литовского, Русского, Инфлянтского и пр. немало есть несогласных в вере (dissidentes in religione), то некоторые обыватели Короны, предупреждая на будущее время всякие распри и волнения из-за различия и несогласия в вере, выговорили себе особую конфедерацию на то, чтобы им в этой мере (w tey mierze) in causa religionis быть сохраненными в покое; ее мы обещаем держать целиком на вечные времена»[12]. Новая гарантия спокойствия и безопасности для разноверцев! Та же самая религиозная свобода, хотя не так ясно, как в Генриховых статьях, гарантируется и в «грамоте на генеральное подтверждение» (literae confirmationis generalis) всех государственных прав, дважды подписанная Баторием: в Меггеше 8 февраля 1576 г., когда сеймовое посольство поднесло ему pacta conventa, и затем в Кракове 4 мая 1576 года[13]. Здесь он дает обещание между прочим подтвердить «все привилегии, пожалования, инскрипции (inscriptiones), пожизненные записи (advitalitates), вольности, прерогативы, иммунитеты как королевства, так и великого княжества и общих с ними земель, как всем им вообще предоставленные, так и каждой в отдельности, равно как и частных лиц всякого звания, пола и состояния, городов и местечек, предоставленные предшественниками нашими по Польскому королевству, Великому Княжеству Литовскому и соединенных с ними земель, — королями, великими князьями, князьями (duces) и государями», — причем следует перечисление всех предшествовавших ему королей, от Казимира Великого до Генриха, — «королями Польши, великими князьями Литовскими, магистрами Пруссии, архиепископами, епископами, прецепторами Ливонскими, князьями, вождями и государями земель русских (terrarum Russiae), — справедливо и законно уступленные и распространенные и не противные общему того и другого народа праву». Этими словами подтверждаются не только те законы и пожалования, которые простираются на все области Речи Посполитой, но и местные, областные, установившиеся в той или другой земле еще до присоединения ее к Польско-Литовскому государству; по отношению к православным, как и диссидентам, сохраняется во всей силе и значении то, что было предоставлено им на элекцийном сейме 1573 г. (перед избранием Генриха). Наряду с этим подтверждаются все «законы, права, статуты, конституции, ординации, вольности, иммунитеты, законно постановленные на всяком государственном сейме, а именно: вольности и законы, установленные на сейме при избрании короля Генриха и на Ендржеевском сейме[14], или на сейме при нашей коронации». Подтверждается здесь Варшавская конфедерация 1573 года, дается, значит, гарантия религиозной свободы. Все будет, по словам этой грамоты, храниться свято, крепко, ненарушимо. «Принимаем, обещаем и нашим королевским словом подкрепляем, что все в вышеупомянутых пунктах, артикулах, заключениях, условиях будет крепко, неизменно, ненарушимо держать, соблюдать, исполнять и всему следовать... Если же что-либо сделаем против вольностей и иммунитетов, прав и названных привилегий королевства, Великого Княжества Литовского и прочих соединенных с ними провинций, не сохраним (чего да не будет!) чего-либо из них в целом или в части, то все, определяем и возвещаем, будет недействительным, тщетным и неважным. Что же касается того, что мы вместе с прочим сею грамотой утвердили привилегии и вольности церковные, того ничуть не желаем отрицать членом присяги, т.е. поддержим и сохраним мир и спокойствие среди разноверцев и это обещаем держать неизменно, твердо, ненарушимо и совершенно (cum effectu)»[15]. В рассматриваемой грамоте на подтверждение всех прав, вольностей и привилегий Речи Посполитой заключается обещание Батория подтвердить их; это обещание дано им (8 февраля 1576 г.) в то время, когда он был еще в своей Трансильвании. В Кракове, при своей коронации, он действительно подтвердил их 4 мая 1576 года: его confirmatio generalis содержит подтверждение их в тех же самых словах и выражениях, что и упомянутая грамота[16]. Таким образом, Баторий должен был держаться веротерпимости; но, как выше говорилось, он энергично способствовал упрочению католичества и поддерживал все, что могло возвысить его значение в глазах иноверцев.
Первые два бескоролевья оказались благоприятными для разноверцев Польско-Литовского государства. Они добились того, что теперь юридически они пользовались гражданской и религиозной свободой. Православные получали то же самое, что и диссиденты, и, таким образом юридическое положение их улучшалось еще более. На коронационном сейме 1576 года было подтверждено и получило законную силу все, чего добивались польско-литовская шляхта вообще и разноверцы в частности, для себя. Теперь они оформили те вольности, которыми ограничивали первых двух выборных королей. В пятом пункте конституции коронационного сейма 1576 г. повторяется дословно то самое подтверждение Варшавской конфедерации 1573 года, которое уже встречали в так называемых статьях Генриха[17]: король обещается не нарушать внутреннего мира и спокойствия из-за разницы в религиозных верованиях. Восемнадцатым пунктом вводится в употребление всеми последующими королями, преемниками Стефана Батория, новая формула присяги, взамен прежней, введенной Александром[18]; в ней дается обещание «хранить мир и спокойствие между диссидентами» и не преследовать их из-за религии[19]. Этот же коронационный сейм постановил две конституции, имеющие непосредственное отношение исключительно к православным. Ввиду их краткости, они приводятся дословно. «О русских кафедральных церквах. Постановляем, чтобы статут о недопущении плебеев (людей простого звания) к большим кафедральным церквам (de non suscipiendis plebeis ad majores cathedrales ecclesias) распространялся также и на области Русских земель»[20]. Под рубрикой: «О нуждах Волынского воеводства» находится следующее: «Нас просили (послы волынские), чтобы мы в их землях на церковные должности греческой веры давали духовных лиц шляхетского звания. Посему, по их просьбе, соглашаемся на последующее время давать в архимандриты и владыки обывателей коронных земель людей шляхетского звания»[21]. Надо иметь в виду, что в 1496 г. статутами Яна Альбрехта лицам простого происхождения (plebeis) преграждался доступ в клир кафедральных церквей и к получению церковных бенефиций, соединенных с высшими иерархическими должностями; на это имели право только лица шляхетского происхождения[22]. На Радомском сейме в 1505 г. было повторено, что к кафедральным церквам должны быть назначаемы только nobiles ex utroque parente et more nobilium educati[23]. Это постановление касалось только католической церкви, но на сейме 1576 г. оно распространяется и на православную.
Для того, чтобы составить более ясное представление о правовом положении восточной церкви при Стефане Батории, следует упомянуть еще о тех податях и налогах, которые приходилось нести православным церквам, духовным лицам, их подданным и имениям. Усмирение Данцига (1576-1577 гг.), нападение татар на южные области, война с Москвою требовали больших расходов на содержание нужного войска. Для покрытия их правительство прибегало к налогам, которые определялись особыми податными универсалами (uniwersal poborowy), утвержденными или поветовыми сеймиками (универсал 1577 г.)[24], или вальными сеймами(1578,1580и 1581 гг.)[25]. Универсал 1577 г. назначает следующие налоги для борьбы с татарами и возмутившимися жителями Данцига. Всякий крестьянин, принадлежащий духовному лицу, обязан платить, наравне с крестьянином светского владельца, по десяти грошей. Принадлежащие духовным лицам села, города и местечки обязываются делать такой же самый взнос, как и принадлежащие королю и светским лицам. Село платило по 20 грошей[26], город или местечко по двойному шосу (sios — подать с домов). Ввиду настоятельной потребности средств для государства, города и местечки (светских и духовных владельцев) не могут отговариваться никакими правами. Исключение может быть только по отношению к тем, которые погорели, и со дня этого несчастья не прошло еще четырех лет.[27] Мельницы духовных владельцев не пользовались льготами в сравнении с мельницами светских лиц: «Мельницы, как наши (королевские), так и наших подданных духовных и светских, наследственные, должны платить от каждого главного (walnego) колеса и валяльни за это время по 24 гроша»[28]. Перечисленные налоги были общими для духовенства обоих вероисповеданий; но православное духовенство обязано было нести и личную подать, от которой католическая иерархия была свободна. «Русские священники, — читаем в данном универсале, — должны платить со своих церквей по одной польской копе. Армянские епископы и русские владыки — со своих денежных голых чиншов, какие бы они ни были, от каждой гривны по pulsiodma grosza, а их наместники за это время ничего не должны платить». Все эти подати должны быть непременно представлены ко дню св. Михаила (29 сентября)[29]. Несколькими месяцами раньше издания рассмотренного универсала был составлен 26 ноября 1576 года на Торунском сейме универсал относительно доставки подвод, которым определялось, чтобы все села, местечки и города как духовных, так и светских владельцев, «не имели никакого преимущества одни перед другими, но равно и однообразно несли подводные тягости (podwodne onera)». Повинность эту должно было нести натурою или деньгами[30]. Универсал 1578 года распределял налоги (для войны с Москвой) следующим образом: каждый крестьянин духовного владельца, как и светского, должен представить «со всякого лана, жребя, следа (Slada), волоки» по 15 грошей, сообразно с количеством поля. Это касалось областей коронных и Великого Княжества Литовского, а в Киевской земле, на Волыни и в других местах, где не было размеренных волок, а были только службы (shizby), там с каждой оседлой службы — по одному злоту. Один же злот назначался и для Галицкой земли вместе с Подольским воеводством, но здесь при обложении принимали в расчет не волоку и не лань, а плуг, с которым кмет выходил на работу. По злоту платили с одной волоки и солтысы, войты, kniaziowie, тиуны, путные, бояре духовных имений. Села, принадлежащие духовенству, должны платить теперь, хотя бы прежде и не знали налогов, наравне с прочими, а местечки и города — двойной шос, без всякой отговорки и ссылки на какие-либо права. Мельницы духовных лиц на этот раз освобождаются от налога, но зато облагается торговля вином: с каждой бочки положено по одной польской деньге на каждый вырученный грош. Митрополиты, владыки, архимандриты, игумены и священники русские вместе с армянскими епископами «должны платить с оседлых пашен (osiadfych rol) по злоту, а кто не имеет подданных и пашен, тот должен платить только от своей усадьбы (obescia), имеющейся при церкви, по два злота, а протопопы — по четыре»[31].
Все эти налоги предписывалось непременно представить к неделе св. Троицы (nа niedziele swiateczna); неисправный плательщик будет подвергаться двойной уплате; в этом отношении не делается никакого различия между духовными и светскими лицами. Местный староста и сборщик обязуется отправиться к неисправному после срока и здесь взыскать следуемое[32]. Упомянутый поборовый универсал определял налоги на два года; в 1580 году был издан, с ведома и одобрения Варшавского сейма, новый. В нем указываются те же самые налоги как на предметы, так и на лица духовного звания, что и в универсале 1578 года, но в нем есть новая тягость для православного духовенства. На Варшавском сейме 1578 года католическое духовенство, вынужденное затруднительным положением государства, обещало выплатить добровольный личный налог (subsidium charitativum). Король, издавая универсал, объявил, что это не послужит к ограничению прав и вольностей духовенства и не повлечет за собой в будущем принуждения духовенства к уплате налогов.[33] Так как военные действия продолжались, то католическая иерархия была вынуждена (из расположению к королю) и в 1580 году представить добровольный налог. Но теперь король распространяет этот «добровольный» налог и на православное духовенство. «Тому, что паны духовные, по своей воле, между собой постановили относительно содействия нам в войне, подлежит и духовенство религии греческой, те лица, которые пользуются именем духовенства»[34]. Таким образом, сумма обязательного для православных обложения увеличивается еще «добровольным». Для православного духовенства, владевшего разоренными и истощенными имениями, такое обложение не могло быть легким. Война с Москвой, требовавшая больших издержек на содержание войска, заставила Польское правительство прибегнуть к новому побору и в 1581 году. В универсале этого года встречаются те же самые налоги, которые взимались и в 1580 году как с имений духовных вообще, так и с лиц православной иерархии в частности.[35] Встречается такое же замечание и относительно добровольного обложения католического духовенства с распространением его и «на духовенство религии греческой»[36].
Рассмотренные поборовые универсалы свидетельствуют, что православная церковь, получив вместе с другими вероисповеданиями свободу и покровительство закона (Варшавская Конфедерация 1573 г.), пользовалась менее льготным положением, нежели латинская. Католическое духовенство обладало огромными материальными средствами, всякого рода привилегиями и свободой от личных или подоходных налогов. И при всем том оно давало на государственные нужды только то, что ему хотелось, добровольные пожертвования, получившие название subsidium charitativum[37]. Православное же духовенство несло на себе тягости обязательных налогов, к которым присоединились по универсалам 1580 и 1581 годов еще и добровольные подати католического духовенства. Но Баторий, дабы не возбуждать раздора у православных с католиками, старался выказывать перед первыми свою религиозную терпимость и видимое беспристрастие, что обусловливалось его политическим тактом и осторожностью. Как уже было замечено выше, он хотел ввести новый календарь во всеобщее употребление среди своих подданных, в том числе и среди православных. Последние не захотели принимать нововведения; начались притеснения со стороны папистов, православные были недовольны и волновались (во Львове, Вильне, Полоцке). Король решил не распространять свое распоряжение на русских и издал несколько грамот для их успокоения. Этими грамотами православным позволялось держаться старого календаря, и подтверждались все права, издавна предоставленные польско-литовскими государями «людям веры и набоженства греческого». В грамоте, данной 18 мая 1585 г., король говорит, что он совсем не думает делать никаких стеснений православным в их «религии, обрядах, богослужении, праве и вольностях», напротив, он хочет для более прочного сохранения будущего мира между людьми различных исповеданий, в том числе и людьми греческой религии, которые живут в королевстве и Великом Княжестве Литовском и греческие обряды и религию издавна (ex antiquo) исповедуют, дать право свободно и спокойно хранить и совершать все обряды и уставы греческой религии по древнему чину и предписанию календаря (старого), строить и починять церкви своей религии, госпитали и училища (gimnasia), каменные и деревянные, и содержать все по одобренному, принятому и подтвержденному привилегиями предшествовавших королей обычаю. Никаких стеснений и ограничений в отправлении православными богослужения, никаких принуждений к принятию ими нового календаря не будет допускаемо ни со стороны короля, ни со стороны вообще власти — как духовной, так и светской, — до тех пор, пока по этому вопросу не последует соглашения между папою и патриархами греческой церкви.[38] Во многих местах православные подвергались стеснению в отправлении своих праздников по старому календарю со стороны католического духовенства и были принуждаемы праздновать их вместе с католиками. Баторий запрещал делать такие насилия. 21 января 1584 года он издал окружную грамоту князьям, воеводам, каштелянам, маршалкам, старостам, державцам, всем должностным лицам земским и дворным, духовным и светским и мещанским должностным лицам города Вильны «О неприкосновенности веры и прав, дарованных православным жителям». Новый календарь, читаем в этой грамоте, принят «для порядку и справ Речи Посполитой», но этим совсем не имелось в виду нарушать греческие обряды и праздники; поэтому «вольно есть и мает быти кождому набоженства и веры своеи уживати, свята святити и обходити; а за тое они никоторое трудности, пренагабанья, шкоды и грабежов терпети не мают». Грамота заканчивается предписанием не преследовать и не стеснять православных, хранить «покой и згоду межи розными в вере и набоженстве» (ясное указание на Варшавскую конфедерацию 1573 г.) и обещанием не нарушать этого покоя.[39] Такое же подтверждение свободы православного богослужения и празднеств по старому календарю содержится и в королевской грамоте от 8 сентября 1586 г., которую он выдал городским должностным лицам и мещанам римско-католического исповедания г. Вильны по случаю жалобы митрополита Онисифора и виленских бургомистров, радцев и мещан (придерживающихся восточного исповедания) на то, что городские должностные лица и мещане-католики не позволяют им «свят греческих святити» и принуждают их чтить католические праздники по новому календарю. Митрополит и православные, прибывшие с этой жалобой к королю в Гродно, ссылались в защиту своих религиозных прав, между прочим, и на Варшавскую конфедерацию, принятую Баторием и подтвержденную его присягой на коронационном сейме 1576 года. Баторий запрещает католикам г. Вильны препятствовать тамошним православным своим согражданам отправлять Господские, Богородичные и другие праздники по старому календарю: «водле давного звычаю и закону их».[40] В рассмотренных грамотах прямо и ясно говорится о сохранении мира и спокойствия православных на основании Варшавской конфедерации («водле конфедерации»). Значит, латинско-польское правительство Стефана Батория вынуждено было в своих распоряжениях держаться этой конфедерации, несмотря на то, что католическое духовенство против нее метало громы и молнии. Собравшиеся в 1577 г. на соборе в Пиотркове католические епископы торжественно протестовали против Варшавской конфедерации 1573 года; они решили, что эта конфедерация составлена вопреки желанию духовного стана и католиков, вопреки желанию короля Генриха, о чем тот и заявлял и частно и публично; она противна законам божеским, противна канонам церковным, общим законам, торжественнейшим образом признанным конституциям предыдущих королей и даже самому разуму. Кто сочувствует пагубному «для покоя и единства христианской веры» постановлению и отстаивает его, того собор лишает благословения и урядов и предает проклятию, а короля просит принять меры, чтобы конфедерация не навлекла бед и несчастий на Речь Посполитую и латинскую церковь.[41] Но горячий и преданный сторонник католицизма и иезуитов Стефан Баторий не видел возможности игнорировать конфедерацию и вынужден был по временам даже вступаться за православных. Руководясь политическими соображениями, он заступался за православное духовенство и ограждал его права от нарушения их католической иерархией и светскими сановниками. Митрополит Онисифор Девочка обратился к нему с жалобой на то, что многие духовные и светские лица (католики), особенно гродские урядники и наместники в королевских городах и селах, вмешиваются «в справы духовные, ему и духовенству его належачые», разводят мужей с женами и решают дела, подлежащие суду духовному. Король, по примеру предков своих — королей польских и великих князей Литовских, предписал своей грамотой от 25 февраля 1585 г., чтобы «так духовные, яко и светские римского закону, и теж всякого стану и достоеньств люди греческой веры, в доходы церковные и во вси справы и суды духовные, митрополиту и духовенству его протопопом належачые, не вступовалися»[42].

* * *

Правлением Стефана Батория заканчивается первый период в истории правового положения православной церкви в Речи Посполитой. Его можно назвать периодом постепенного усиления православия в юридическом отношении и стремления его к уравнению с господствующим в Польско-Литовском государстве католицизмом. Начало его относится ко временам Казимира Великого, не сделавшего при присоединении Червонной Руси к Польше никаких ограничений в положении православия. Католичество в лице своей иерархии всегда неодобрительно смотрело на православных и не упускало ни одного удобного случая, чтобы не пытаться загнать схизматиков в овчарню римского первосвященника. Ягелло (как все новички во всех отношениях) проявляет свою благочестивую ревность к их обращению и старается привлечь к римскому костелу руководителей русского народа — князей, бояр и вообще знать его, для чего и издает (в числе других) акт Городельской унии 1413 года — акт, преграждавший русско-православному боярству доступ к высшим государственным должностям. Но это распоряжение применяется только в пределах Литвы (в тесном смысле) да и то не всегда, в русских же землях, присоединенных к ней, православные пользовались своими давними чисто русскими правами. Дальнейший ход исторических событий был благоприятен для православия в занимающем нас отношении. Польско-литовские правители начинают делать постепенные уступки в пользу знати и шляхты и, постепенно ограничивая прерогативы своей власти, расширяют политические права и преимущества привилегированных классов. Польская шляхта усиливается все больше и больше, получает доступ к обсуждению и решению наиболее важных государственных дел и в начале XVI века становится решающей силой в государстве. Русско-литовская шляхта не отставала от своей польской братии в стремлении к расширению своих прав и усилению своего политического значения. Политическая свобода, по мнению шляхты, требовала и свободы религиозной, а потому православная шляхта требует от королей, или, вернее, великих князей, на вальных Литовских сеймах расширения прав своего вероисповедания и добивается привилеев, ограждающих права и свободу православия и его последователей. Известны привилеи Казимира Ягеллона, Александра и обоих Сигизмундов. Проникший в Польшу гуманизм способствует росту просвещения, а последнее влечет за собой дух религиозной терпимости. Латинское духовенство своим поведением и недостойной жизнью возбуждает всеобщее нерасположение не только к себе, но и к католичеству, которым с успехом воспользовался протестантизм. С первой минуты своего появления в пределах Речи Посполитой он встречает поразительное радушие со стороны польско-литовских панов и с необычайным триумфом обходит все области и земли Польско-Литовского государства. Язвы, нанесенные им католичеству, были до того велики, что на первых порах католики растерялись и до шестидесятых годов не знали, что делать. Нерешительный Сигизмунд Старый издает строгие распоряжения против опасного для латинской церкви гостя, но они остаются без исполнения, а веротерпимый Сигизмунд Август отдает явное предпочтение протестантизму перед папством. При таких обстоятельствах шляхта, считавшая религиозную свободу в числе своих сословных преимуществ, пытается добиться юридического подкрепления того, что она имела фактически, т.е. законного признания свободы совести. В 1563 году на вальном сейме в Вильне православные (а с ними вместе и протестанты) просят Сигизмунда Августа отменить Городельское постановление и уравнять в гражданском отношении все вероисповедания. Требование было удовлетворено с обещанием сделать сверх того эту отмену еще и на ближайшем Польско-Литовском сейме. Православные были уравнены в правах с католиками; диссиденты получили то же, что и православные. Но этого королевского признания было недостаточно; его распоряжение могло иметь значение только для литовских и русских земель, но на Польшу не простиралось, а между тем шляхта и здесь добивалась религиозной свободы. Потребность общего юридического подтверждения религиозной свободы для разноверцев сделалась особенно настоятельной с того времени, как, с прибытием в области Речи Посполитой иезуитов, начал возрождаться католицизм и обнаружились подозрительные для разноверцев симптомы католической реакции. Воспользовавшись наступившим в 1572 году бескоролевьем, диссиденты и православные гарантируют себе гражданские права и свободу религиозных убеждений знаменитой Варшавской конфедерацией 1573 года. Католики, хоть с протестами и проклятиями, соглашаются на юридическое признание веротерпимости и свободы совести. С этого времени в королевскую присягу при короновании включается и пункт, подтверждающий эту конфедерацию, и в Польско-Литовском государстве господствует принцип веротерпимости, против которого католический фанатизм начинает ожесточенную борьбу. Разноверцы не желают потерять добытого ими с большими усилиями и энергично отстаивают свои права. Бороться пришлось и русско-православному народу. Эта борьба и составляет отличительную особенность второго периода в истории правового положения православия в Литве и Польше.

Примечания

[1] Zrodla Dziejowe, t. IV, р. 132
[2] Макарий IX, 404-406.
[3] Жукович, Кардинал Гозий .., 508.
[4] А. 3. Р., т. III, №№ 137 и 143
[5] Рус. Вест. 1875 г., июль, с. 53 (статья И. Сливова — «Иезуиты в Литве»).
[6] Bulinski, III, 29.
[7] Макарий IX, 404 и 463
[8] Католики хвалят его за ревность к католицизму Булинский говорит, что он никогда не пропускал богослужений даже при занятиях самыми важными делами, и называет его истинным покровителем латинства, — III, 29 и 30
[9] Volum. legum, II, 140
[10] Volum. legum, II, 148
[11] «Прежде подносившиеся Генриху артикулы» Volum. legum, II, 150
[12] Volum. legum II, 150, § 2
[13] Volum. legum, II, 158
[14] Ендржеевский съезд или сейм происходил в январе 1576 года (акт его обнародован 28 января), постановления его касаются военной обороны и поборов Volum. legum, II, 140-142
[15] Volum. legum, II, 153-154.
[16] Volum. legum, II, 157-158.
[17] Volum. legum, П, 160; conf II, 150, § 2.
[18] Volum. legum, II, 152. От Генриховой она отличается немногим (Ягелло называется Владиславом II, а не первым, его сын — Владиславом III).
[19] Volum. legum, II, 162-163; см. выше, с. 61-62.
[20] Volum. legum, II, 164, § 13.
[21] Volum. legum, II, 165, § 20.
[22] Volum. legum, I, 120.
[23] Volum. legum, I, 138
[24] Volum. legum, II, 176-181.
[25] Volum. legum, II, 191-198; 198-206, 212-219.
[26] Volum. legum, II, 177.
[27] Volum. legum, II, 178
[28] Volum. legum, II, 178
[29] Volum.legum, II, 178 и 180
[30] Volum. legum, II, 180-181
[31] Volum. legum, II, 191-192.
[32] Volum. legum, II, 195.
[33] Vblum. legum, II, 197-198.
[34] Volum. legum, II, 205
[35] Volum legum, II, 212-215.
[36] Volum. legum, II, 219.
[37] Бобржинский II, 135
[38] Соф. рук. №423,л.л. 30-31,Рус. Ист. Биб. VII, 1103-1108.
[39] А. 3. Р.,т. III, №139, с. 280-281.
[40] А. 3. Р.,т. III, №166, с. 315-316.
[41] Zrodla Dziejowe, t. IV, р. XXVI-XXVII
[42] А 3 Р,т III, №149, с 292-293.