| |
ПУТЕШЕСТВИЕ ПИЛИГРИМА
В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Пушкин
и Буньян: взгляд из постсоветской
России
Воспитание народа
Религиозно – философский журнал
№4 за 2002г.
http://svpribor.ru/forum.php?forum=rfforum&action=viewmessages&oid=021124185058
Предмет нашего разговора может показаться нетривиальным для пушкиноведческого
дискурса, и здесь нужно постараться сразу развеять недоумение. Разумеется, мы
не пытаемся спорить с социально принятым гуманитарным знанием, утверждающим интерпретацию
великого творчества то как светско-гуманистического, то как православного (задача,
совершенно непосильная, да и беспредметная для теолога), а просто хотелось бы
поделиться уже давно назревшими соображениями.
Начнем со сравнительно общеизвестной цитаты. Говоря о пушкинской “всечеловечности”
и “универсальной отзывчивости”, Достоевский среди всего прочего отметил: “Какие
глубокие, фантастические образы в поэме “Пир во время чумы”... Но в этих фантастических
образах слышен гений Англии; эта чудесная песня о чуме героя поэмы, эта песня
Мери... – это английские песни, это тоска британского гения, его плач, его страдальческое
предчувствие своего грядущего. Вспомните странные стихи: “Однажды странствуя среди
долины дикой”... Это почти буквальное переложение трех страниц из странной мистической
книги, написанной в прозе, одного древнего английского религиозного сектатора,
– но разве это только переложение? В грустной и восторженной музыке этих стихов
чувствуется сама душа северного протестантизма, английского ересиарха, безбрежного
мистика с его тупым, мрачным, необоримым стремлением и со всем безудержием мистического
мечтания. Читая эти странные стихи, вам как бы слышится дух веков Реформации,
вам понятен становится весь этот воинственный огонь начинавшегося протестантизма,
понятна становится, наконец, сама история, и не мыслью только, а как будто вы
сами там были, прошли мимо вооруженного стана сектантов, пели с ними их гимны,
плакали с ними в их мистических восторгах и верили вместе с ними в то, во что
они поверили” 1 .
Не побоимся использовать старую риторическую фигуру: где и когда это сказано –
на юбилее 1880 года или 1999-го? Актуальность слов конгениального интерпретатора,
пожалуй, становится очевидной нам в России лишь сегодня, когда, не выезжая за
пределы двух столиц, можно встретить чуть ли не все исторические религии. Как
будто со страниц полузабытых дореволюционных учебников в страну вошли пуритане
и иезуиты. Но при всем этом, а также при огромном объеме современных исследований,
посвященных религиозным аспектам пушкинистики, протестантские мотивы в наследии
гения по сей день остаются “за кадром”2 .
Нас будет интересовать в первую очередь пушкинская реминисценция бессмертного
творения Джона Буньяна (1627-1688), которое исследователь после построчной сверки
справедливо охарактеризовал как “одну из самых распространенных книг среди англичан”,
“настольную в каждом хорошем семействе”3 и
которое содержит глубочайший анализ главной тайны христианства – обращения
и духовного возрождения человека.
Небольшой по объему (76 строк), но монументальный по содержанию “Странник” – П.В
Анненков назвал его поэмой – один из тех немногих пушкинских текстов, которые
явно не были поняты своевременно. Странно, что если о наличии специфически протестантского
источника в стихотворении стало хорошо известно уже давно (по крайней мере, начиная
с П.В.Анненкова4 ), то о подлинном характере
его мотивов, по-видимому, почти ничего не знала ни дореволюционная (кроме Достоевского),
ни эмигрантская критика, вообще несправедливая к этому произведению. Так, В.В.
Вейдле в эссе “Пушкин и Европа” заявил, что к числу лучших творений Пушкина “Странник”
не принадлежит5 . Меньше всего упоминаний об
этом феномене и в современной церковной литературе6
. Характерно, что о протестантском настрое “Странника” умолчал такой православный
исследователь, как В.С.Непомнящий, внимательно изучавший это поразительное стихотворение;
именно он сопоставил его смысловое пространство с “Пророком”, а несколько позже
отметил его “явно эсхатологическую окраску”7
.
Как известно, источник “Странника” – это довольно обширная аллегорическая повесть
в прозе (с отдельными стихотворными вставками), принадлежащая перу великого английского
писателя и проповедника Джона Буньяна и носящая в оригинале пространное заглавие,
которое в доступном Пушкину русском переводе 1819 г. получило вариант “Путешествие
Христианина к блаженной вечности”, а сегодня обычно переводится как “Путешествие
пилигрима (или “Путь паломника”) в Небесную страну” (далее “Путешествие”)8
.
Эта на самом деле удивительная по художественной силе и влиянию книга, написанная
в средневековом жанре аллегорических путешествий во сне, по всем параметрам является
ярчайшим примером того духовного творчества, что проложило дорогу открытому обществу.
Она – творение выходца из беднейшего третьего сословия, сына простого ремесленника,
солдата революции 1648 года, прошедшего упорное самообразование, пережившего всем
сердцем обращение ко Христу, претерпевшего тяжелые преследования за свои религиозные
убеждения в период гонений на кальвинизм и написавшего свои основные труды (в
том числе “Путешествие”) во время 12-летнего тюремного заключения.
Характерна в этой связи историческая ситуация. Понятно, что в советской литературе
были вульгарно-социологические интерпретации книг Буньяна как “протеста... сурового
проповедника-пуританина против общественного строя”9
. Но и Г.П.Федотов в “Певце Империи и свободы” вопреки истории объявил Буньяна
обычным аскетом, “весьма далеким от всякого чувства свободы”10
– хотя еще П.Б.Струве подчеркивал роль реформаторов и баптистов кальвинистского
толка в становлении “религиозного, выросшего из христианства, либерализма, идеи
личного подвига и личной ответственности”11
. На этом фоне весьма отрадным исключением выглядит очерк Д.Д.Благого “Джон Буньян,
Пушкин и Лев Толстой”, содержащий вполне добросовестный анализ самого пушкинского
шедевра и его исторических коннотаций; однако, не владея собственно пуританским
материалом, филолог меньше всего стремился к анализу религиозных проблем.
Нет ничего удивительно, что, будучи характернейшим образцом английской пуританской
литературы, “Путешествие” вышло далеко за пределы своей эпохи и национальной идентичности.
Дело не только в свежести и непосредственности художественного восприятия его
“некнижного” автора, его простом, общедоступном и в то же время выразительном
языке, благодаря которому оно стало подлинно народной книгой, знакомой с детских
лет каждому, кто говорит и мыслит по-английски12
. Ни правдивое отражение английской действительности, ни резко критическое отношение
к новоевропейскому обществу и его порокам, которые действительно присутствуют
в этой книге, не объясняют ее притягательности для многих поколений.
Сама по себе биография Буньяна, на фоне религиозной глубины и сложности его аллегории,
описывающей по сути все основные этапы христианской жизни в библейском понимании,
поражала современников и потомков, а его книги воспринимались как общехристианское,
церковное наследие. К середине XIX в. книга Буньяна была переведена более чем
на 70 языков13 . При этом, по оценке Благого,
Пушкин, свободно читавший (хотя и не говоривший) по-английски, работая над переложением
из Буньяна, пользовался как третьим русским изданием 1819 года, так и одним из
изданий оригинала14 .
Для поэтического переложения Пушкин использовал небольшой фрагмент – по сути,
только трех-пятистраничное введение – 300-страничной книги, состоящей из двух
частей. Первая из них описывает путешествие самого Странника, а вторая, во многом
дублирующая ее – странствие его жены, Христианки (третья часть считается утраченной).
Хотя сюжетного материала хватило бы на трагедию, почти весь объем повести оставлен
Пушкиным в стороне, и поэт сосредоточил свое внимание на наиболее духовно и психологически
остром моменте повести – тягчайшем внутреннем кризисе, крутом нравственном переломе,
побуждающем человека полностью отречься от греховного мира, от всей своей прежней
жизни, порвать со всеми и со всем, страстно возжаждать нового, спасительного пути
и, наконец, решительно встать на него. Со свойственной ему тенденцией к лаконизму
поэт придал этому моменту “полную внутреннюю законченность”15
. Завязка “Путешествия”, переложенная Пушкиным – это духовное прозрение Христианина
и его бегство из Города Разрушения (The City of Destruction). То есть, как мы
уже сказали, центр его внимания – на христианском обращении, имеющем принципиальное
значение для Буньяна и всего пуританизма.
Мы не можем здесь излагать биографию Буньяна16
, но неизбежно должны остановиться на тех элементах его (и вообще пуританского)
внутреннего опыта, без которых нам многое останется непонятным. Дело в том, что
в духовной жизни библейского христианина неизбежно действует закономерность, которую
лучше всего пояснить словами великого систематизатора протестантской аскетики
Джонатана Эдвардса: “Перед освобождением нашим от греха и проклятия Бог заставляет
нас сильнее почувствовать, от какого зла Он избавляет нас, чтобы мы знали всю
ценность спасения и были бы способны постигнуть все величие того, что Богу было
угодно сделать для нас. Ввиду того, что спасенный последовательно прошел через
два прямо противоположных состояния, сперва через состояние гибели и осуждения,
затем – оправдания и спасения, – и что Бог, спасая людей, видит в них разумных
и одаренных сознанием существ, то степени их разумности соответствует необходимость
сознать свое Я в этих двух противоположных состояниях. Сперва человек должен сознать
свое грехопадение, а затем свое освобождение и блаженство”17
.
Осознание своего грехопадения, мучительная травма, нанесенная совести, соприкоснувшейся
со святостью Бога – начало и основа всякой нормальной духовной жизни христианина18
. И надо сказать, что в “Страннике” - едва ли не впервые в русской светской культуре
XIX в. – эта истина раскрывается с большой силой, ибо что бы там ни говорили,
страх Божий действительно был не чужд Пушкину в его зрелые годы.
Он тихо поднял взор - и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: “Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный,
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит...
И поэт почувствовал, что именно в этом нравственном состоянии верующий ощущает
себя предстоящем Божию суду, когда он
...тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
В какой степени европейский человек способен переживать свою греховность, показывает
нам автобиографическое свидетельство самого Буньяна, который, будучи в состоянии
духовного смятения, испытывал зависть к животным и птицам, которые безгрешны и
не будут отвечать на Божием суде19 – да, именно
такова суровая риторика, отмеченная Достоевским, которому такие переживания, похоже,
были слишком чужды. Зрелому же Пушкину оказывается понятным не только акцент на
высшую справедливость, но и одинокое предстояние верующего Богу, органичное именно
для протестантской модели христианства и далеко не типичное для православия.
“Самые популярные стихи Пушкина, – замечает исследователь о его знаменитой переписке
со св. Филаретом Московским, – полны пуританской тревогой перед неведомым, недоступным
Предопределением: в одиноком акте личного вопрошания помочь не может ни священник,
ни Церковь:
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана,
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Филарет в своей стихотворной отповеди (“Не напрасный, не случайный...”) подверг
пушкинские формы прямому грамматическому отрицанию. Иерарх был точен в выборе
объекта для полемики. Перевернув пушкинский текст, Филарет показал противоположность
пушкинского, не нуждающегося в посредниках, вопрошания Бога православному Его
пониманию”20 .
Внутреннее одиночество, неизбежное при подлинном последовании Христу – важнейшая
тема пуританизма. М.Вебер, во многом истолковавший кальвинистскую этику совершенно
превратно21 , был не так уж далек от истины,
когда писал, что “общение кальвиниста с Богом происходило в атмосфере полного
духовного одиночества”22 . Конечно, это совершенно
иная антропологическая модель, чем во многих христианских культурах (в том числе
и русской): человек предстоит Богу совершенно одиноким, вне традиции и соборных,
общинных связей. Как она может совмещаться с почти ветхозаветным культом родового
начала, семьи и домашнего очага, характерным для того же пуританства – вопрос
отдельный23 . Здесь же достаточно понять, что
Пушкин ясно видел и эту экзистенциальную напряженность. Вспомним еще один образ
странника – на этот раз входящего уже в еврейский дом:
Бьет полночь. – Вот рукой тяжелой
Стучатся к ним – семья вздрогнула.
Младой еврей встает и дверь
С недоуменьем отворяет –
И входит незнакомый странник...
В библейских и традиционных текстах “странник” означает или ангела, или кого-либо
из праведников прежних поколений (чаще всего пророка Илию – Элияху), или, наконец,
Мессию24 . И здесь нам открывается реальность,
с которой начиная с апостольских времен уже столкнулся всякий, кто решился быть
христианином. Вот так – нищим и неузнанным странником – входит Царь Израиля и
Сам Бог к человеку, ломая привычный мир и призывая следовать за Собой. Но иногда,
когда иначе уже не достучаться до огрубевших сердец, Он пробуждает человека памятью
смертной или же страхом перед грядущими бедствиями и катастрофами. И нельзя отвергать
этот спасительный страх – даже если он грозит пошатнуть такой привычный, милый
домашний уклад, создать нам имидж юродства или безумия25
.
О, горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена, –
Сказал я – ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:
Наш город пламени и ветрам обречен,
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище, и где? о горе, горе!
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли...
В обращении ко Христу человек призван к полному и решительному отречению от всей
старой, греховной и потому обреченной на неминуемую гибель жизни. Истинный последователь
Христа для Буньяна – “человек, который... оставляет все за своей спиной, бросает
все, отрекается от всего; он ненавидит все, что может стоять на его пути к Иисусу
Христу”26 . “И тот, кто не возненавидит...
самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником” (Лк.,14.26) 27
...
... Они с ожесточеньем
Меня на правый путь со бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.
С.162-163
______________________
1 Достоевский Ф.М. Пушкин // А.С.Пушкин:
pro et contra, в 2 т.,т.1. СПб.,2000. С.162-163
2 Насколько
нам известно, в отечественной литературе последних лет есть лишь два примера взгляда
на пушкинское творчество из мира протестантского мышления: имеем в виду книжку
замечательного петербургского педагога, баптистки по убеждениям О.С.Колесовой
“Сейте разумное, доброе, вечное. Русская классика в свете Евангелия” (СПб.,1996)
и совсем недавний очерк Александра Эткинда “Пушкин и Токвиль” (Эткинд А. Толкование
путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М.,2001. С. 13-44),
где маститый социолог анализирует факт знакомства поэта с “Демократией в Америке”
в 1830-е гг. Если работа консервативной протестантки Колесовой написана в жанре
“книги для учителя”, то эссе либерала Эткинда, сработанное в солидной академической
манере (как и вся его последняя книга), претендует на весьма смелые наблюдения
и выводы не столько литературоведческого, сколько экзистенциального плана.
3 Габричевский А. “Странник” Пушкина и его отношение к английскому
подлиннику // Пушкин и его современники. Материалы и исследования. Вып.19-20.
СПб.,1914. С.46
4 См. его “Материалы для биографии А.С.Пушкина”
в: Пушкин А.С. Соч. в 7 тт. Т.1. СПб.,1855. С.386, а также: Благой Д.Д. Джон Беньян,
Пушкин и Лев Толстой // Благой Д.Д. От Кантемира до наших дней. М.,1979. С. 331-332
5 Вейдле В.В. Умирание искусства. М.,2001. С.126
6 Пожалуй, единственное известное нам исключение: Котельников В.А.
Монастырь за облаками // Духовный труженик. СПб.,2000. С.321 f.
7
См.: Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. М.,1983. С.361-363; его же: Феномен Пушкина
и исторический жребий России // А.С. Пушкин: pro et contra. T.2. С.529; другую
интерпретацию связи с “Пророком” см.: Вацуро В.Э. “Пророк” // Аврора, 1980, №
8
8 В издании 1687 г.: “The Pilgrim’s Progress from this
World, to that Which is to Come: Delivered under the Similitude of a Dream. Wherein
a Discovered, the Manner of his Setting out, his Danderous Journey; the Safe Arrival
at the Desired Country”. Заглавие русского перевода Н.И.Новикова (с французского,
1782 г.) таково: “Любопытное достопамятное путешествие Христианина к вечности,
чрез многие приключения с разными странствующими лицами правым путем, где различно
изобразуются разные состояния, успехи и щастливой конец души Христианина, к Богу
стремящегося”. Мы пользовались одним из лучших русских изданий (эмиграция): Буньян
Д. Путешествие Пилигрима в Небесную страну. Утрехт, 1996. Для сверки с оригиналом
использован текст: The Annotated “Piligrim’s Progress”. Ed. W.Wirsbey. Chicago:
Moody Press,1976
9 Измайлов И. Лирические циклы в поэзии
Пушкина 30-х гг. // Пушкин. Исследования и материалы (далее ПИМ). № 2. Л.,1958.
С. 48-49. Ср.: “Злодейство, словно потоп, похоже, готово затопить наш английский
мир” (Bunyan J. The Life and Death of Mr. Badman. N.Y.,1988. P.7)
10
Федотов Г.П. Певец Империи и свободы // Пушкин в русской философской критике.
М.,1990. С.368
11 Струве П.Б. Религия и социализм / Избранные
сочинения. М.,1999. С.97. Ср. в “Индивидуализме и социализме” (1906): “Политическая
идея личности... христианского происхождения. Первыми глашатаями ее были религиозные
реформаторы, и первым практическим приложением ее было требование свободы совести,
религиозного самоопределения человека... Формальную, алгебраическую идею самоопределения
личности суровые религиозные реформаторы Англии поняли с полной ясностью” (Ibid.
C.151-152). В 1907 г. в другом месте он заявлял: “Я чувствую себя протестантом...
В этом смысле я ближе к Толстому, чем к Соловьеву... Вообще религия сохранилась
в мире почти исключительно в форме протестантизма” (цит. по: Колеров М.А. Не мир,
но меч. Русская религиозно-философская печать от “Проблем идеализма” до “Вех”
1902-1909. СПб.,1996. С. 267). См. также, напр.: Haller W.B. Liberty and Reformation
in Puritain Revolution. N.Y.,1955; Loane M.L. The Makers of Religion Freedom.
Grand Rapids,1961
12 Т.Маколей считал повесть Беньяна “величайшим
чудом”, которое “произвел медник”. “В самых диких частях Шотландии “The Piligrim’s
Progress” составляет наслаждение крестьян” (Маколей Т. ПСС. Т.2. СПб.,1861. С.4-6)
13 На русском языке, кроме уже упомянутого перевода Н.Новикова,
она вышла дважды в “Сочинениях Иоанна Бюниана” (1786 и 1819 гг., исправлено по
немецкому переводу), а позже - трижды в переводе Ю.Засецкой (1879) и несколько
раз в эмиграции после 1917 года.
14 Рукою Пушкина. М. -
Л.,1935. С.285-286; см. также: Благой Д.Д. Ук. соч. С. 324-325
15
Там же. С.327-328.
16 Биографий Беньяна на английском языке
очень много. Из русских версий наиболее доступно предисловие к переводу “Путешествие
паломника”, изданному Миссией Фриденсштимме в 1993 г. О “Путешествии”, кроме работы
Благого, см.: Горбунов А.В. Путь сквозь тесные врата // Беньян Д. Путь паломника.
М.,2001, а также: Виппер Ю.Б., Самарин Р.М. Курс лекций по истории зарубежных
литератур XVII в. М.,1954. С.210-214; но характер пушкинской интерпретации понят
здесь совершенно неверно; якобы поэт стремился освободить текст Беньяна от “религиозной
тенденции” (С.213).
17 Цит. по: Джемс У. Многообразие религиозного
опыта. СПб.,1993. С.187
18 См.: Спраул Р. Святость Бога.
СПб.,1996. С.37-74
19 Bunyan J. The Grace Abounding to
the Chief of Sinners. Edinburgh,1827. www.ccel.org. Ср.: Джемс У. Многообразие
религиозного опыта. С.134-146. В “Путешествии”: “Книга, которую я теперь читаю,
убеждает меня, что я осужден на смерть и после должен предстать на судилище, а
я сознаюсь, что ужасаюсь первому и не в силах выдержать второго... Я боюсь, как
бы тяжелое бремя на спине не потянуло меня ниже самой могилы... А если не гожусь
для тюрьмы, то без сомнения меня еще более страшат судилище и казнь” (Путешествие
пилигрима. С.36)
20 Эткинд А. Ук. соч. С.433
21
Критику идей М.Вебера cм., напр.: Harkness J. Calvin: Man and His Ethics. N.Y.,1931
22 Вебер М. Избранные произведения. М.,1990. С.144
23 См., напр.: Miller P. The Puritain Family. N.Y.,1970; Packer
J.I. Among God’s Giants. Eastbourne,1991. Ch.5
24 См. любое
издание Пасхальной Агады (изложение домашнего пасхального богослужения в иудаизме)
25 У Беньяна: “Наконец, решился он высказаться семейству
и обратился к нему со словами: “О, милая моя жена и возлюбленные дети, я... вне
себя от горя, от тяжелого бремени, которое сильно меня гнетет.... Я узнал достоверно,
что наш город будет сожжен небесным огнем, и мы все погибнем неминуемо, если не
найдем пути, которого я пока еще не знаю, но по которому только и возможно спастись
от ужасной смерти”. Все его близкие сильно опечалились и изумились, не потому,
чтобы доверились его речам, но потому, что сочли их доказательством умопомешательства...
Ночь прошла также без сна, и беспокойство не уменьшилось. До самого утра он плакал
и вздыхал. На другой день жена его и дети пришли осведомиться о его здоровье.
Ответ был, что ему все хуже и хуже... Это привело их в раздражение. Сперва они
пытались заглушить его расстроенное воображение разными жесткими упреками, потом
старались рассеять пустой болтовней, там опять принимались его бранить и, наконец,
стали избегать всякого с ним сообщения” (Путешествие Пилигрима. С.34)
26
Bunyan J. Works, v.1. Philadelphia,1871. P.570.
27 Из пуританского
комментария на Лк.,14.27 : “Тот, кто не согласен, когда его призовут к этому,
отречься от самых близких друзей и родственников, расстаться со своей страной
и со своим домом, оставить свое имущество и все удобства, лишиться свободы и всего,
что дорого ему в этом мире - не может быть последователем Христа. Богу не нужны
такие последователи... Ибо настоящий христианин любит Христа превыше всего; он
готов расстаться с родственниками, богатством, родиной, свободой ради Христа.
Тот, кто не способен расстаться со всем этим ради Христа, любит это больше, чем
Христа, ибо с тем, что человек любит, ему больнее всего расставаться. Тот, кто
не согласен расстаться со всеми этими вещами, грешит против Христа; в нем нет
истинной апостольской любви ко Христу, и он, конечно же, не может называться христианином”
(Clarkson D. Works, v.1. Edinburgh,1988. P.450)
|
|
|
