Священник Владимир Алексеев, доктор богословия (Нью Йорк, США)

Лев Толстой и церковь

(К вопросу об отлучении Л. Н. Толстого от церкви)

Любезно прислано автором, 2005 год. См. библиографию .

 О религиозных взглядах Л. Н. Толстого написано много. Как гениальный писатель и не менее гениальная личность, он оставил глубокий след в русской культуре и ни одно исследование русской философии или истории религиозных идей в России не может обойтись без упоминания его имени. Казалось бы, после без малого ста лет, прошедших после его смерти, не осталось проблемы, касающейся его духовного облика, которая не была бы всесторонне изучена. За столь долгий срок обычно происходит своего рода «канонизация» облика писателя или мыслителя, когда основные акценты бывают расставлены и главные суждения высказаны. И если в отношении литературного наследия Толстого мы можем говорить о такой «канонизации», состоявшейся как в России, так и в мире, то область его религиозных взглядов все еще остается проблемой открытой. Причиной этого стало прижизненное отлучение Л. Н. Толстого от Русской православной церкви, имевшее место 22 февраля 1901 года.

 Несмотря на то, что, как показало время, религиозное учение занимает второстепенное место в наследии Толстого и уже полностью потеряло социальную остроту, которая во многом способствовала его популяризации, а содержание его религиозной проповеди можно считать неактуальным и окончательно утратившим какое-либо значение для современного религиозного сознания, вопрос об отлучении остается актуальным хотя бы потому, что поклонники творчества Толстого, среди которых немало людей верующих, а также его родственники лишены возможности церковной молитвы об упокоении его души. Вопрос о снятии анафемы с имени Толстого, а сегодня его отлучение воспринимается именно как анафема, о чем мы будем говорить ниже, возник в связи с ее печальным столетним юбилеем и был поставлен перед Патриархом Московским и всея Руси и Священным Синодом Русской православной церкви. Казалось, сегодня этот вопрос имеет исключительно частное значение для ограниченного круга семьи и почитателей писателя; для самой же церкви представлялась возможность навсегда закрыть одну из скандальных страниц ее истории. Однако, ответ Священного Синода был негативным: церковь подтвердила отлучение. Русское общество, к сожалению, никак не отреагировало на это сообщение и поэтому проблема современного осмысления как самого отлучения, так и его подтверждения остается открытой.

 В данной работе мы не будем касаться самого содержания религиозного учения Л. Н. Толстого. Оно хорошо изучено и существует множество достаточто исчерпывающих исследований на эту тему. Наше внимание будет обращено на сам факт отлучения, где мы рассмотрим некоторые стороны исторического контекста и настоящие его причины. Определяя нашу задачу таким образом, мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что она заслуживает монографии, а не статьи. Поэтому настоящяя работа неизбежно будет носить тезисный характер, что, в свою очередь, имеет также и положительный аспект: круг очерченных нами проблем, возможно, привлечет внимание современных богословов и послужит поводом для написания более фундаментальных исследований на эту тему.

I

 Итак, о религиозном учении Л. Н. Толстого написано много. В том числе и несправедливого [1] . Большая часть прижизненных исследований, равно как и выступлений «по поводу» принадлежит авторам, отождествлявших себя с православной церковью. Это своего рода «полифонический голос церкви». Мы можем так сказать, поскольку церковь никогда не опровергла этих голосов, вещавших от ее имени. В этом хоре чрезвычайно трудно найти голос беспристрасный. Это всегда апологетика, пристрастная защита позиции Священного Синода любой ценой. Знакомясь с сочинениями такого рода неожиданно начинаешь соглашаться с мнением исследователей творчества Толстого советского периода: эти тексты действительно отражают мнение наиболее реакционных групп общества. Тональность большинства из них совпадает с тональностью анонимных писем, полученных Толстым после появления текста Определения Синода в печати, фрагменты которых он приводит в своем Ответе на определение Синода: «Теперь ты предан анафеме и пойдешь по смерти в вечное мучение и издохнешь как собака... анафема ты, старый чорт... проклят будь» [2] . Даже печатные выступления иерархов и священников Русской православной церкви того времени внутренне следуют логике ненависти. Неудивительно, что Толстой с недоверием относился ко всем попыткам примирения его с церковью. Есть и исключения. К ним можно причислить Отзыв епископа Ямбургского Сергия о новой исповеди графа Толстого, которое, несмотря на общее негативное содержание, дышит доброжелательством и сочувствием к оппоненту. Более того – что весьма важно – преосвященный Сергий понимает с кем он вступает в полемику. Он не забывает того, что его оппонент – великий писатель и великий человек. Но надо признать, что подобных выступлений крайне мало.

 Здесь выявляется парадокс: Толстой и Синод не слышат и не понимают друг друга. Они говорят на разных языках. Совсем не случайно Толстого тяготит поднятый Синодом шум. Лев Николаевич не хочет отвечать на Определение Синода. Оно ему не интересно так же, как не интересно мнение Синода вообще. Он поставил перед собой задачу значительно более важную нежели то, о чем говорится в Определении. Эта задача поистине грандиозна и относится не столько к области церковной, сколько религиозной. Перед собой и перед обществом Толстой поставил метафизический вопрос о смысле жизни и отношении жизни к смерти. Синод же, не пожелав или, не будучи в состоянии ответить на него, ответил административными санкциями, подписав бумагу сомнительного канонического свойства. Среди оппонентов Толстого только епископ Сергий посчитал необходимым упомянуть, что «конечная участь человека зависит не от клочка писанной или печатной бумаги» и «не от самого церковного отлучения» [3] . На этот аспект полемики и самого отлучения обратила внимание Синода и общественности, поскольку ее письмо к митрополиту Антонию было открытым, С. А. Толстая: «Горестному негодованию моему нет пределов. И не с точки зрения того, что от этой бумаги погибнет духовно муж мой: это не дело людей, а дело Божие. Жизнь души человеческой с религиозной точки зрения никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна» [4] . Осознавал это и сам Толстой, который был достаточно сведущ в христианской экклезиологии и истории Церкви. Его отношение к Определению показывает случай, рассказанный секретарем Толстого, В. Ф. Булгаковым: «Лев Николаевич, зашедший в «ремингтонную», стал просматривать лежавшую на столе брошюру, его «Ответ Синоду». Когда я вернулся, он спросил:

-         А что, мне анафему провозглашали?

-         Кажется, нет.

-         Почему же нет? Надо было провозглашать... Ведь как будто это нужно?

-         Возможно, что и провозглашали. Не знаю. А Вы чувствовали это, Лев Николаевич?

-         Нет, - ответил он и засмеялся» [5] .

Чем руководствовались члены Священного Синода, подписавшие бумагу, каноническое значение которой было неясно как в момент ее подписания, так и сегодня. На этот вопрос мы попытаемся ответить позже. Теперь же повторим, что самого Льва Николаевича эти подробности нимало не занимали. Об этом мы знаем как со слов С. А. Толстой: «Надел, прочитав (Определение – В.А.), шапку – и пошел на прогулку. Впечатления никакого не было», так и из письма М. Гершензона: «Толстой сказал об этом постановлении: «Если бы я был молод, мне польстило бы, что против маленького человека принимаются такие грозные меры, а теперь, когда я стар, я только сожалею, что такие люди стоят во главе»» [6] .

 Со стороны Толстого видна только досада, что его отвлекают от чего-то важного, единственно важного. Он понимал, что Определение Синода есть только бумажка, ничто в сравнении с тайной вечности, которая ему открывалась, и смертью, которая была дверью в эту вечность. На этом фоне обращает на себя внимание вульгарный и приземленный характер критики Толстого как со стороны «правого» лагеря, так и «левого». Знаменитые статьи Ленина о Толстом – один из примеров такой критики [7] . Поразительно, что никто даже не предположил возможности того, что Толстой не просто критикует «попов», но будучи христианином выступает с обвинением христианской церкви – имея в виду не только православную церковь – в том, что она не воплотила в жизни заповедей Христа, не реализовала в истории завещанного Христом Царства Божьего, подменив символами имевшую воплотиться метафизическую реальность. Именно этим объясняется критика Толстым церковных обрядов, а совсем не тем, что он не понимал их смысла: «Рационалист этот, проповедник рассудочно-утилитарного благополучия, потребовал от христианского мира безумия во имя последовательного исполнения учения и заповедей Христа и заставил христианский мир задуматься над своей нехристианской, полной лжи и лицемерия жизнью» [8] .

 Толстой испытывает досаду от непонимания его намерений, раздражение от того, что возникшая с отлучением назойливая суета мешает ему заниматься действительно важными вопросами. Раздражение от того, что заставляя объясняться его пытаются втянуть в игру, которая ему не только не интересна, но и неприятна. Поражает то, что его Ответ на определение Синода звучит как единственно спокойный и здравый голос в поднявшейся словесной суете и, как это ни прискорбно, само Определение своей чрезмерной патетикой, неоправданной контекстом игрой слов, излишней и искуственной образностью весьма проигрывает, обнажая искуственность и неискренность причин, вызвавших его появление.

В православной критической литературе Ответ Толстого освящается исключительно негативно. К сожалению, ни один из оппонентов Толстого не признал его критику церкви хотя бы отчасти справедливой. Нельзя не согласиться с высказываниями писателя о том, что Определение, «если оно хочет быть отлучением от церкви, то оно не удовлетворяет тем церковным правилам по которым может произноситься такое отлучение», что оно «незаконно и умышленно двусмысленно» и содержит «подстрекательство к дурным чувствам и поступкам», что «большинство людей, прочитавших постановление Синода, не имеют ни малейшего понятия о том, что мною писано о религии» [9] . Интерпретация Толстым христианских догматов и церковных таинств кощунственна для церковного человека (в Ответе менее, нежели в других его сочинениях), но нельзя не признать, что во многом писатель только констатировал существовавшее положение вещей. Замечательно тепло об этом написал В. В. Зеньковский: «Я глубоко сознаю, что Толстому было душно в Церкви, я понимаю, что он пытался индивидуально прочувствовать, индивидуально апперципировать учение Христа; - я понял бы и критику, понял бы резкость и остроту его гнева, но злобы и преднамеренного, грубого издевательства – например над таинствами – не могу понять. Пусть мистика таинства казалась ему обманом. Но как он мог забыть или пройти мимо тех, для кого эти таинства являются источником глубочайших переживаний? Как могла подняться его рука, чтобы написать то, что жестокой, мучительной болью отозвалось во многих сердцах? И эту боль нанесла рука, которую так хотелось любить!... Да простит ему Господь» [10] .

Почему же рука Толстого все-таки «поднялась»? Толстой восстал против христианства, которое, будучи укорененным в вечности, слишком уютно почувствовало себя в этом мире, о котором Христос говорил, что он погружен во тьму и зло [11] . Нельзя не согласиться, что на уровне историческом, социальном, культурном, бытовом критика Л. Н. Толстым христианской церкви справедлива. А то, что церковь не смогла этого увидеть и признать, говорит как раз о глубочайшем кризизе, в котором она находилась. Доказательством этого могут служить многие свидетельства выдающихся деятелей конца XIX века, современников писателя. Здесь приведем лишь мнение В. Экземплярского, профессора духовной академии, уволенного со службы за то, что он назвал Толстого «великим учителем добра»: «Догматических воззрений великого писателя я не разделяю и всегда искренно скорбел, что Л. Н. Толстой находился вне общения с церковью и порицал многое, безмерно для меня высокое и святое, в ея учении. Но гр. Толстой, по содержанию своих произведений последнего периода его жизни, был по преимуществу моралистом, и в этом его нравственном учении я нашел много такого ценного, пред чем не мог не преклониться... За эту самоотверженную проповедь величия и силы евангельского учения, истинной его жизненности и вечной красоты я и назвал Толстого великим усопшим проповедником, а его учение – дорогой, хотя не прямою в землю обетования... Для верующего остается лишь преклониться пред неведомостью тех путей, какими открывается истина в мире, и с благодарной памятью говорить о том, кто силою своего разума и совести, поднялся на высоту истинно христианского постижения вечной правды заповедей Христовых. Ведь не моя же вина в том, что через 1500 лет великий призыв святого учителя церкви (св. Иоанна Златоустого – В.А.) был повторен не нами, представителями православного богословия, но отлученным от церкви писателем. Истина не становится ложью от того, что она высказана тем, а не другим лицом, но она сияет своим собственным светом, перед которым не может не преклониться христианская совесть» [12] . К глубочайшему сожалению, в полемике церкви с Толстым нельзя не заметить элемента мести именно за высказанную им правду о церковной жизни. Мести насколько жестокой, ибо она касалась посмертной судьбы души писателя, настолько и несправедливой, так как никто на земле не имеет власти, на которую претендавали некоторые участники этой полемики.

II

Каждый исследователь, занимающийся проблемой отлучения Л. Н. Толстого от церкви задает себе вопрос: почему Синод отлучил Толстого от церкви? Разумеется, формальных причин было достаточно и отлучение писателя от церкви с точки зрения догматической вполне справедливо. Одно только утверждение Толстого о том, что он не верит в Воскресение Христа уже есть повод для такого отлучения. И не важно то, что множество его современников тоже не верили в Воскресение, а остальные имели об этом самое расплывчатое представление. Это одно из слабых мест Ответа Толстого: другие, в отличии от него, не создавали и не распространяли учения, противного учению Церкви [13] . Но, несмотря на все формальные причины, Определение Священного Синода принесло только вред и в первую очередь не Толстому, а церкви. Потому как только после появления Определения общество активно заинтересовалось религиозными взглядами писателя. Церковь, сама того не желая, надела на писателя ореол гонимого мученика, борющегося за чистое, истинное христианство. Что было неверно и каждый, кто был знаком с его религиозными сочинениями и православным катехизисом, мог в этом удостовериться. Но, как отмечал сам Толстой, совсем немногие были знакомы с его учением. Скандал развязался на уровне газет. Зрители, а благодаря Определению ими стало все русское общество, знали только текст Определения, Ответ Толстого и Письмо гр. Толстой. Составленный Синодом текст от такого соседства совсем не выигрывал. Еще раз повторим: Определение Священного Синода принесло огромный и непоправимый вред как самой Русской православной церкви, так и Российскому государству, на что злорадно, но совершенно справедливо обратил внимание Ленин [14] .

Могли ли «чиновники в рясах» не предвидеть такой реакции? Конечно нет. Разумеется, среди епископата Русской церкви того времени были люди недалекие, ангажированные властью, консервативно и националистически настроенные, не видевшие дальше своих маленьких интересов и во многом приготовившие грядущие для России катастрофы. Но в целом это были люди весьма просвещенные, душой болевшие за судьбу церкви, видевшие ее глубокие проблемы и, разумеется, видевшие в выступлениях Толстого его многую правоту. Это подтверждают приготовительные материалы собора 1917-1918 годов, имевшего оживить и обновить церковную жизнь. Нельзя забывать, что многие из них впоследствии примут мученичество за свою веру. То есть можно с уверенностью говорить о том, что Синод предвидел разрушительное действие Определения, но тем не менее подписал его. Почему?

Здесь нужно обратиться к истории отношений Л. Н. Толстого со Священным Синодом. Его родственники были приняты ко двору, а С. А. Толстая не колебалась напрямую обратиться к Государю и могла рассчитывать на положительное решение своих просьб. Одно это придавало ему значение в глазах Синода. Не говоря уже о том, что всемирная слава литератора надежно защищала Толстого от санкций как церкви, так и государства. Для Синода было проще не заметить антицерковных выступлений писателя и с большой вероятностью Определение никогда бы не увидело света, если бы, с одной стороны, не порабощенное положение церкви в Российском государстве, а с другой – не зловещая фигура обер-прокурора Священного Синода К. П. Победоносцева.

Порабощение церкви государством произошло во время царствования Петра I, преобразовавшего ее в один из государственных департаментов. Контроль государства над церковью осуществлялся через обер-прокурора, стоявшего во главе Священного Синода. Список обер-прокуроров XIX века весьма примечателен. Его начинает полуанегдотический стихотворец гр. Д. И. Хвостов, ничего общего с церковью не имевший. За ним следует А. А. Яковлев, грубый и дерзкий чиновник, смещенный по просьбе членов Синода. В 1803 году Синод возглавляет друг юности императора А. Н. Голицын, вначале презиравший религию вольтерьянец, впоследствии ударившийся в мистицизм. При возникновении Министерства духовных дел и народного просвещения Синод оказался в подчинении не только одного Голицына, присвоившего право назначения епископов в епархии, но и А. И. Тургенева, масона и мистика. После адмирала А. С. Шишкова и безликого кн. Мещерского обер-прокурором был назначен гр. Н. А. Протасов, типичный офицер, пытавшийся и в духовном ведомстве установить военную дисциплину, прослуживший на этой должности 20 лет. При Александре II эту должность занимал гр. Д. А. Толстой: «...не глупый, с твердым характером, но бюрократ до мозга костей, узкий и упорный, не видевший ничего, кроме петербургских сфер, ненавидящий всякое независимое движение, всякое явление свободы, при этом лишенный всех нравственных побуждений, лживый, алчный, злой, мстительный, коварный, готовый на все для достижения личных целей, а вместе доводящий раболепство и угодничество до тех крайних пределов, которые обыкновенно нравятся царям, но во всех порядочных людях возбуждают омерзение» [15] . Толстой презирал духовенство и считал, что церковь должна быть униженной и подчиняться государству. Как высказался о нем Б. Ф. Егоров, «кажется, из всех обер-прокуроров Синода это был самый неверующий православный человек! (разрядка моя – В.А.)» [16] В 1880 году на место Толстого пришел К. П. Победоносцев, остававшийся властителем Русской православной церкви в течении четверти века. Все дела по церковному ведомству он решал единолично, а синодские архиереи сделались при нем просто статистами. Доверенным лицам он поручил надзор за епископами на местах. Эти лица состояли при архиереях и должны были писать отчеты о их поведении. Строптивых пастырей он засылал в захолустные епархии. Победоносцев подчеркивал, что церковь призвана сыграть решающую роль в деле укрепления самодержавия: «Нечего обманывать себя, - писал он, - наши духовные без светских сами бессильны» [17] . Его власть в церкви превышала власть любого патриарха. Он окончательно поставил церковь на обслуживание интересов государства. Например, во время известной Морозовской стачки ткачей во Владимирской губернии в январе 1885 года клерикальные круги с благословения Синода и при поддержке местных властей распространяли листовки, в которых говорилось о необходимости «уважать закон» и что всякие посягательства на государственные устои относятся к числу наиболее тяжких грехов. Текст листовок завершался призывом к покаянию. Победоносцев объявил «греховным делом» и чтение сочинений Л. Н. Толстого. В декабре 1890 года в письме Николаю II Толстой так характеризует властителя Синода: «Из всех преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека, это – дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам – злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдет в историю, - Победоносцевым» [18] .

В самой церкви такое положение вещей многим даже нравилось. Более того, инициативы по порабощению церкви получали объяснение и поддержку «официального богословия», о котором В. Экземплярский писал: «Называю я это явление так потому, что, по моему убеждению, оно более прислушивается к голосу мира и преданиям человеческим, чем к голосу Господа и предания церковного... Мне всегда казалось в этом направлении нашего богословия наиболее ужасным то, что его представители, защищая всевозможные неправды жизни, всюду прикрывали свою защиту святым именем Христа и словами Его Евангелия... В одном прежде никто не упрекал христианство, это – в его бесчувственности, в равнодушии к людскому горю и нужде, в потворстве греху и себялюбию. Но теперь эти упреки обычны» [19] . Можно себе представить, каким раскатом грома прозвучал голос Л. Н. Толстого, обличавшего церковь во лжи, извращении заповедей Христа, в корыстолюбии и властолюбии. Экземплярский вопрошает: «Не были ли и мы, представители православного богословия, хоть отчасти виноваты в том, что Л. Н. Толстой отшатнулся от церкви и пошел своею дорогой, нередко доходя на своем пути до открытой вражды против церкви и оскорбления самых святых христианских переживаний?» [20] . Еще раз повторим: в церкви были люди, понимавшие многую правоту провозглашенных Толстым обвинений. Не видеть реального положения вещей мог только слепой. Церковь была больна и одной из главных ее болезней была сама антиканоническая форма ее управления. Недаром первое, что сделала освобожденная из государственного пленения церковь, было восстановление патриаршества. Что же касается высказываний Толстого в области догматики, то самой церкви в ее положении было не до догматических дискуссий. Однако, был человек, отождествлявший себя с Русской православной церковью и считавший Толстого своим личным врагом, человек, узнавший себя в романе Толстого Воскресение. Этим человеком был всесильный обер-прокурор Священного Синода Победоносцев.

Вот, собственно, и все об истории возникновения Определения Священного Синода. Существует множество свидетельств, раскрывающих как механизм его появления, так и возникновения всевозможных секретных распоряжений, запрещавших церковные похороны писателя и т. п. Известно, что текст постановления был написан Победоносцевым собственноручно. Членам же Синода в течении двух заседаний пришлось над ним весьма потрудиться, дабы оно не носило характера отлучения. В данном контексте принципиально важно одно: Отлучение Л. Н. Толстого от Русской православной церкви совершил не Священный Синод, предоставивший для этого только подписи своих членов, а лично обер-прокурор Священного Синода К. П. Победоносцев.

III

В настоящей работе мы не ставили целью подтверждение или осуждение отказа Русской православной церкви прекратить действие Определения Священного Синода 1901 года. Мы предприняли попытку выяснить, существует ли сама возможность отмены его действия. Несомненно то, что со стороны формальной имеются все основания для отлучения Л. Н. Толстого от православной церкви. Все они лежат в области догматики. Христианином не может считаться человек, не верящий в божество Христа, Его Воскресение и т. д. Кощунственная интерпретация Толстым священных Таинств также основана на его понимании догматики. Достаточно ли этого для отлучения? Формально – да. Он может быть отлучен от церкви как ересиарх, создатель учения, противного учению христианской церкви.

Однако, во-первых, нельзя рассматривать высказываний Толстого выдергивая их из контекста его жизни, в отрыве от целого его облика. Важно помнить, что взгляды Толстого, в том числе и понимание им церкви в течении жизни менялись. Мы не знаем последней его воли и последнего исповедования веры. Но никто еще не стал христианином начитавшись догматов. Человек становится христианином встретив на своем жизненном пути Христа и Толстой всю свою жизнь мучительно искал этой встречи. Не веря в Божество Христа, Он следовал Ему как Богу. В то время, когда обессиленная синодальным правлением церковь молчала и, забыв о своем предназначении, находилась в услужении у «православного» государства, он радикально поставил вопрос о христианской культуре, которую он понимал как раскрытие в земной жизни Божьего Царства. Толстой отвергал институциональную церковь, но он только церкви и искал, искал явленного Царства Божьего, Богочеловеческого единства вечного и временного, относительного и Абсолютного. Именно поэтому он объявил войну институциональной  церкви. Он обвинил церковь в том, что она, связавшись с государством и подчинившись ему, мешает наступлению Божьего Царства в мире. К ней обращены его страстные и страшные в своей правоте обвинения. Радостно в процессе исследования обнаруживать тексты, свидетельствующие о том, что в самой церкви были люди это осознававшие. В 1876 году к императору Александру II с письмом против «начала мирского, вытесняющее собою начало божественного, в отечественной церкви» обратился архиепископ Волынский Агафангел (Соловьев): «Государь! Подобное состояние Святой Церкви не может более продолжаться. Если православные миряне внимательно всмотрятся в нынешнюю администрацию Церкви, отпадение от нее будет происходить не десятками, а тысячами и миллионами лиц» [21] . Длившиеся всю жизнь религиозные искания Толстого привели его к открытию великой христианской истины: Добро может быть Абсолютным или оно не есть добро [22] . И это есть его великое завещание и предупреждение церкви, которая его от себя отлучила. То же, что он вырос и воспитывался в секулярном обществе, в секулярности которого виновна в том числе и церковь, помешало ему выразить себя в христианском богословии. Иными словами, Русская православная церковь должна признать часть своей вины в том, в чем она обвиняет Толстого.

Во-вторых, отлучение от церкви как таковое преследует не карательные, а педагогические, воспитательные цели и направлено на исправление отлучаемого и возвращение его в лоно церкви. Анафемы Степана Разина, Григория Отрепьева и иных были провозглашены с подачи государства, преследовали исключительно политические цели и никакого отношения к христианству не имеют, являясь, как совершенно справедливо заметил Г. И. Петров, «орудием религиозного террора» [23] . Чин анафематствования, составленный в 942 году в связи с победой церкви над иконоклазмом, впитал в себя все отрицательные черты государственной церкви. Его текст по своему духу и содержанию противоречит как заповедям Христовым, так и духу Евангелия. На протяжении веков он множество раз изменялся применительно к различным ситуациям, далеким от христианства. Начиная с 1869 года анафематствование отдельных лиц в России было прекращено вовсе. Исследователи жизни писателя С. Позойский, Г. Петров и Л. Опульская заблуждаются, когда в том, что официальное анафематствование Толстого не имело места видят некие особые козни Синода. Если издание бумаги было в ведении Победоносцева, то анафематствование является делом уже исключительно церковным. Как раз отсутствие официального анафематствования говорит о том, что члены Синода были против этой затеи обер-прокурора. Более того, церковь не знает такой формы отлучения как Определение и такого обряда отлучения как публикация Определения в газете. Публикация Определения Синода была воспринята как русским обществом, в том числе и церковным, так и за рубежом именно как отлучение, как анафема. Однако, таковым не было и не могло быть. Полезно помнить, что с канонической точки зрения Определение отлучением не является и являться не может. Таким образом, данный документ не имеет канонической силы, на что и обратил внимание Л. Н. Толстой.

В-третьих: отсутствие в православной церкви юридически-строгих форм канонического права, зависящего от акривии и икономии, делает невозможным четкое определение каноничности синодального решения в отношении церковной молитвы о упокоении Л. Н. Толстого [24] . Однако, запрещение церковного поминовения усопших христиан противоречит как церковному каноническому праву, так и духу Евангелия. Как было сказано выше, церковь может накладывать на христиан всевозможные прещения, имеющие целью покаяние и возвращение кающегося в церковь, так как Христос приходил на землю для того, чтобы спасти души человеческие, а не погубить их (Лк 9, 56; 2 Кор 10, 8; 13, 10). Прещения эти имеют исключительно педагогический характер и перед фактом смерти теряют актуальность, т. е. их действие может простираеться до конца жизни, но не в вечность, т. к. церковь никогда не придавала своим наказаниям значения возмездия. Каноническое право гласит, что прещение снимается в случае смертельной опасности (6 правило Анкирского и 13 правило 1 Вселенского соборов). Для вечности же, а следовательно и для церковной молитвы об усопшем, важен факт крещения человека. Об этом говорит Символ веры, основной догматический текст православной церкви: «Верую... в единокрещение во оставление грехов». Крещение есть факт неизменный, неуничтожаемый, неподвластный церковным постановлениям и не зависящий от прижизненных поступков христианина. Согласно Грамоте восточных патриархов и Апостольским правилам, правильно совершенное крещение предполагает оставить в принявшем его неизгладимую печать и потому никогда не может быть повторено, даже в том случае, если крещенный отрекся от христианства, а потом раскаялся и снова пожелал возвратиться в церковь. То, что нет никаких подтверждений раскаяния Толстого, в данном контексте не имеет значения. Значение же имеет догматическая истина, что крещение есть духовное рождение, которое неповторяемо, и что оно совершается во образ смерти Иисуса Христа, последовавшей лишь однажды [25] . То есть нельзя перестать быть христианином и Л. Н. Толстой, несмотря на обстоятельства, сопровождавшие его смерть, умер христианином.

И, наконец, в-четвертых: на протяжении веков христианской церкви иногда изменяла скромность. Не дело церкви – оповещать, кто спасется, а кто не спасется в вечности. Божьи пути – неисповедимы. Тайна человеческого спасения лежит в области Божьего милосердия и человеколюбия. Бог любит человека и хочет его спасения и смерть не составляет для этой любви преграды. Современное богословие, пытающееся осмыслить человеческое страдание, затопившее мир в опыте воен, Холокоста, геноцида и других трагедий XX века, научилось видеть в Боге «человечность», открытость на человеческую боль. Бога нельзя оскорбить и церкви нельзя оскорбить или обидеть. Можно обидеть людей, принадлежащих к этой церкви. И тогда эти люди, движимые обидой, мстительностью или «ревностью не по уму» могут ранить того, ради кого Христос страдал, умер и воскрес. Да, Толстой сам не хотел церковного погребения и посмертной молитвы о себе церкви. Но какой церкви? Порабощенной миром и служащей миру, живущей ложью и учащей жить ложью «малых мира сего», живущей корыстью и извращающей Христовы заповеди. Даже и сегодня его голос звучит для церкви предупреждением.

Современная церковь учится видеть в человеке свободную и творческую личность. Учится не бояться трудных вопросов. Пытается не бояться самой задавать вопросы. Остается надежда, что церковь оценит глубину и многую правоту религиозных исканий Л. Н. Толстого, поднявшего вопрос о религиозном осмыслении культуры, понимаемой в самом широком смысле. В своих богословских предчувствиях Толстой был совершенно прав, когда, отвергая окаменевшее школьное богословие, рассматривал жизнь человека и творимую им культуру в эсхатологическом контексте. Вечное Небесное Царство, к которому движется история, исполняет собою все, не оставляя места для небожественной реальности. В Божьем Царстве зло мира преодолевается изнутри, посредством единения Бога с человеком и миром, через преображение вселенной. О последних судьбах культуры и человека современное богословие говорит с все большим оптимизмом. В небесный Иерусалим человечество вносит не догматы, в контексте божественной реальности имеющие относительное значение, а свой опыт поиска и обретения. В этом контексте религиозный опыт Толстого приобретает новое, более универсальное значение. Мятущаяся личность Л. Н. Толстого принадлежит этому эсхатологическому, обновленному христианству, христианству будущего, христианству свободы и творческого преображения реальности мира в реальность Божьего Царства.