Л.Н. Толстой
Отрывок из очерка
Воспроизведено по изданию:
А.Ф. Кони. Воспоминания о писателях. Лениздат. Л-д, 1965 г.
См. библиографию.
<...> При мне пришло известие о кончине графини Александры
Андреевны Толстой, приходившейся, несмотря на близкое равенство возраста, теткою
Льву Николаевичу. Я был лично знаком с этой оригинальной и симпатичной по своему
душевному складу женщиной. Грузная, с тройным подбородком и умными темными глазами,
она производила впечатление родовитой и самостоятельной, несмотря на свое высокое
придворное положение (она была воспитательницей великой княгини Марии Александровны,
герцогини Эдинбургской) и связанную с этим зависимость, - личности, в которой
лоск европейского воспитания не стер милых свойств коренной русской природы...
Я не могу судить о том, как принял в глубине души Лев Николаевич известие о
ее кончине... Он был слишком удручен общим горем - войною, и, кроме того, при
его взгляде на смерть и на будущую жизнь, разделяемом и мною, можно скорбеть,
если к тому есть повод, лишь об оставшихся, а не об ушедших. "Кончена жизнь!"
- говорят вокруг Ивана Ильича... "Нет, смерть кончена!" - хочет он воскликнуть
и умирает.
В начале 1903 года графиня А.А. Толстая пожертвовала Академии наук свои записки
об отношениях своих к Льву Николаевичу с тем, чтобы они были напечатаны с благотворительною
целью. Избранная академией комиссия, рассмотрев эти записки, ценные по биографическим
данным и письмам, в них приводимым, возложила на меня редактирование издания и
все по этому предмету распоряжения. Объективный тон, теплота чувства, искусный
подбор и освещение подробностей производят в этих воспоминаниях графини А.А. Толстой
о далеких годах ее и Льва Николаевича молодости прекрасное впечатление. Но оно,
для меня по крайней мере, не остается таким до конца. Дело в том, что дружеские,
нежные отношения ее и Льва Николаевича, в описании которых чувствуются следы некоторой
с их стороны "amitie amoureuse" *, встретили с течением времени на своем
пути строго ортодоксальные и не допускающие никаких колебаний убеждения графини.
* Влюбленной дружбы (франц.).
Лев Николаевич, со свойственной ему страстностью в искании правды, стал делиться
своими "открытиями" с теткой и рассказывать ей словесно и письменно о том, как
церковность "спадает ветхой чешуей" с души его и как беспощадно к себе
и к своим недавним верованиям он совлекает с себя "ветхого Адама". Между
ними возгорелась полемика, в которой мало-помалу они стали говорить на различных
языках и в которую постепенно проникло взаимное раздражение, подготовлявшееся
долгим разладом во взглядах... Это раздражение с особенною яркостью сказалось
в последних страницах записок графини Толстой. Характеризуя в них друга своей
молодости, она, конечно, совершенно искренно и с душевной болью находит, что,
"не успев уяснить себе свои собственные мысли, он отверг святые, неоспоримые
истины", впал в мнимохристианское учительство и дошел до ужасного: возненавидел
церковь, плодом чего явился "бешеный пароксизм невообразимых взглядов на религию
и на церковь, с издевательством надо всем, что нам дорого и свято". Признавая,
что Лев Николаевич "хуже всякого сектанта" и что после того как злой дух,
древний змий, вложил в его душу отрицание, - за стулом его, как писателя, "стал
сам Люцифер - воплощение гордости", - графиня постановляет суровый окончательный
приговор о Льве Николаевиче.
Незадолго перед этим в газетах появилось известное постановление - о признании
Толстого Cв. Cинодом не принадлежащим к церкви, и ему еще при жизни стала грозить
возможность быть лишенным христианского погребения. Этим была вызвана целая бомбардировка
его ожесточенными и укорительными письмами с проклятиями и угрозами. Около того
же времени в многолюдном собрании Философского общества при Петербургском университете
был сделан доклад, в котором с внешним блеском талантливости и внутренней односторонностью
высказывалась мысль, что в своей частной жизни и произведениях Толстой является
нигилистом и резким отрицателем, идеалы которого можно, пожалуй, найти в миросозерцании
старика Ерошки в "Казаках" или лакея Смердякова в "Братьях Карамазовых".
Обычная непоследовательность русской жизни сказалась и тут, и, одновременно
с объявлением об отлучении Толстого от церкви, на его известном портрете, сделанном
Репиным и привлекавшем к себе общее внимание на передвижной выставке в С.-Петербурге,
появилась надпись о приобретении его для музея императора Александра III.
Я призадумался над исполнением поручения академии, находя крайне несвоевременным
печатание обличительных записок такого рода. Академии наук не следовало содействовать
той нетерпимости, предметом которой становился Толстой. Такое содействие, несогласное
с ее авторитетом вообще, являлось бы уже совершенно неуместным по отношению к
ее члену-корреспонденту и почетному академику. Это было бы вместе с тем лишено
оправдания и с точки зрения исторической, так как оба корреспондента еще находились
в живых и история для них еще не наступила... Соображения мои были разделены покойным
А.Н. Веселовским и А.А. Шахматовым, и графиня Александра Андреевна выразила
после объяснения с последним желание, чтобы печатание ее записок было на некоторое
время отложено. <...>
|
